В иностранную печать было пущено якобы «перехваченное» письмо Плеве к бессарабскому губернатору, предупреждавшее о готовящемся погроме и указывавшее на нежелательность применения оружия против толпы. И хотя это «письмо» было тут же опубликовано в русской печати с категорическим заявлением о его подложности, а корреспондент «Times» Брахам, явившийся передатчиком этой клеветы за границу, был выслан из России, - «навет» на русскую власть пустил глубокие корни.

Князь С. Д. Урусов, назначенный губернатором на место уволенного Раабена, приобретший в Кишиневе репутацию «юдофила» (впоследствии - оппозиционный член I-й Думы), пишет в своих мемуарах, что он должен «решительным образом восстать против обвинения Раабена в сознательном допущении погрома и разрушить легенду о письме, будто бы написанном ему по этому поводу министром внутренних дел». Князь Урусов указывает, что Плеве был слишком умен, чтобы желать погрома, а Раабен, кроме того, совершенно не подходил по всему своему характеру для выполнения подобных замыслов.

Тем не менее, легенда укоренилась и нанесла огромный вред русскому государству; она имела самые разнообразные последствия. Она усилила приток денег в кассы революционеров, в особенности «Бунда», под предлогом организации защиты от погромов. Она сильно повредила престижу русской власти за границей. Если верить известному деятелю охранного отделения Л. Ратаеву, она же толкнула еврея Азефа, верно служившего двенадцать лет «осведомителем» власти в революционных организациях, на ту страшную двойную роль охранника-террориста, с которой навсегда осталось связанным его имя…

Насколько превратные представления о русских порядках сложились за границей, рассказывает тот же кн. Урусов: летом 1903 г. в Кишинев приехал для наведения справок один англичанин, который был крайне поражен, убедившись, что участники погрома сидят в тюрьме, ожидая суда, что ведется нормальное следствие. В результате английское правительство на основе консульских донесений представило обеим палатам доклад о положении в Кишиневе, опровергнувший фантастические слухи. Но еще в декабре 1903 г. в Кишиневе появился американский корреспондент, прибывший взглянуть на «рождественский погром»!

Все лето разбирались «малые» дела о погроме (о расхищении имущества): судилось 566 человек; из них 314 было присуждено к тюремному заключению. В ноябре началось разбирательство процесса 350 обвиняемых в убийствах и грабежах. Чтобы не возбуждать племенных страстей пространными и неизбежно тенденциозными отчетами в газетах, было решено разбирать его при закрытых дверях; отчеты, впрочем, в тот же день переправлялись в Румынию и печатались во всей иностранной печати. Князь С. Д. Урусов, присутствовавший на процессе, отмечает две его черты: это стремление представителей «гражданского иска», левых адвокатов, использовать суд для «обличения» правительства, тогда как они не проявляли никакого интереса к уличению обвиняемых; и характерная недостоверность свидетельских показаний о народных смутах: «свидетели, сидевшие во время погрома в подвалах, видели то, что происходило за две улицы от них; свидетели убийств показывали на разных обвиняемых…» Процесс тянулся чуть не год и закончился рядом обвинительных приговоров.

6 мая был убит в уфимском городском саду местный губернатор Богданович, «доблестной смертью запечатлевший свою службу Престолу и отечеству», как писал государь его семье. Убийца на этот раз скрылся. В этом деле была рука Азефа; его заведомая причастность к охране, по-видимому, и породила нелепые толки о том, будто этого убийства желало министерство внутренних дел.

Убийство Богдановича было планомерным осуществлением плана социалистов-революционеров: «карать смертью» всех представителей власти, проявляющих энергию в борьбе с волнениями. В кн. Оболенского стреляли за подавление крестьянских беспорядков в Харьковской губ.; в Богдановича - за прекращение волнений в Златоусте. Попытка запугать представителей власти осталась, правда, бесплодной: едва ли нашлись такие губернаторы, которых от исполнения долга удержала угроза убийства от рук революционеров! Но в интеллигенции сложилось представление о «революционном правосудии»;53 и с «готтентоттской моралью», столь характерной для периодов острой политической борьбы, общество оправдывало, а то и одобряло эти самочинные «казни» за неугодное направление и возмущалось, когда правительство в некоторых случаях отвечало на убийства смертными казнями.

Следующая волна беспорядков возникла в июле. В Одессе началась забастовка служащих трамвайной компании и портовых рабочих. Видное участие в ней приняла независимая рабочая партия, и полиция поэтому не считала нужным вмешиваться. 17 июля была устроена грандиозная рабочая демонстрация. «Был момент, когда весь город был во власти рабочей массы», - писало об этом «Освобождение». Дело клонилось ко всеобщей забастовке сочувствия бастующим трамвайным рабочим. Были случаи насилия над лицами, не желавшими подчиниться бастующим. Командующий войсками округа, ген. Каульбарс, перепугался не на шутку; полиция была уже бессильна; были вызваны из окрестностей войска, которые к вечеру заняли город. Столкновений не было. Беспорядки на следующий же день прекратились. Однако, решив, что такие выступления при участии «зубатовских» организаций - опасная игра с огнем, власти выслали из Одессы, к большому удовольствию социал-демократов, руководителя независимой рабочей партии Шаевича.

Менее мирно сошли рабочие выступления в Киеве (21- 25 июля). Там во время забастовки в железнодорожных мастерских рабочие останавливали поезда, кидали камнями в полицию и войска; толпа била стекла в некоторых кварталах. Войска, появившиеся на сцене только на третий день беспорядков, дважды вынуждены были прибегать к оружию. В общем было убито 4 человека и ранено несколько десятков. Происходившие в том же июле (27-29) беспорядки в Елизаветграде, в Николаеве (август) были прекращены без человеческих жертв.

Другую значительную группу волнений, наряду с выступлениями рабочих, представляли собою протесты армянского населения против передачи имущества армяно-грегорианской церкви в ведение властей. Мера эта была выдвинута В. К. Плеве по следующим основаниям: армянские церковные имущества, управлявшиеся лицами, назначенными армянским патриархом (католикосом), проживавшим в монастыре Эчмиадзине, давали крупные доходы, часть которых, по агентурным сведениям, шла на поддержку армянских национально-революционных организаций в России и в Турции. Желая это прекратить, В. К. Плеве представил государю проект передачи этих имуществ в управление казны (с тем, чтобы все выдачи на законные церковные и культурные потребности армянского населения удовлетворялись по-прежнему - но только под контролем власти). 12 июля был издан соответствующий высочайший указ.

Армянское население восприняло этот указ как попытку отобрать в казну его церковные имущества, как посягательство на его священные права, и во всех городах, где было много армян, наблюдались сцены, сильно напоминавшие то, что можно было видеть во Франции примерно в те же годы при описях церковного и монастырского имущества: толпы собирались вокруг церквей, не допускали совершения описей, бросали камнями в представителей власти. В Александрополе, Елисаветполе, Эривани, Баку, Тифлисе, Карсе, Шуше происходили (в июле-сентябре) столкновения, порою кровавые (так, в Елисаветполе было 7 убитых, 27 раненых). В итоге эти меры едва ли сильно повредили армянским революционным организациям, но восстановили против власти лояльную «толщу» армянского населения.

Особое место в ряду волнений 1903 г. занимают беспорядки в Гомеле (29 августа - 1 сентября). В этом городе евреи составляют большинство населения и уже и раньше проявляли умение постоять за себя. Так, еще в апреле 1897 г., вследствие слухов о готовящемся погроме, толпы евреев высыпали на улицы; и в результате получился процесс - об избиении нескольких русских солдат еврейской толпой. Суд признал, что произошла драка, виновников которой трудно определить, но приговорил 5 евреев к тюремному заключению за сопротивление полицейскому патрулю.