«Пока во главе правительства Столыпин, - писало Третьей Думе кн. В. П. Мещерский, - она будет смешною, будет дерзкою, будет глупою, и, думаю, сумеет а 1а 1опдие быть разумной, но опасною ее вряд ли можно считать…»

Зимой 1907-1908 гг. закончилась ликвидация ряда дел, связанных с революцией и войной. Социал-демократы Второй Думы за попытку создания революционной организации в армии были приговорены к каторжным работам на сроки от 4 до 5 лет. Участники Крестьянского союза за пропаганду аграрных беспорядков были осуждены на год и три месяца заключения в крепости.

Членов Первой Думы, подписавших выборгское воззвание, приговорили всего к трем месяцам заключения в крепости (более чувствительной карой было, однако, связанное с этим лишение избирательных прав). «Обвинили в поджоге отечества, а наказали как за неосторожную езду по городу», - писал об этом приговоре «Товарищ». «Да ведь в результате и была лишь неосторожная езда, только не по городу, а за город», - отозвалось «Новое Время».

Процесс ген. Стесселя и других чинов командного состава Порт-Артурской крепости тянулся более двух месяцев. Ген. Стессель за сдачу Порт-Артура был приговорен к смертной казни, но кара была смягчена до 10 годов крепости. Остальные были оправданы. (Так же закончился, несколько позже, и процесс адм. Небогатова, сдавшегося после Цусимы с остатками эскадры).

Был пойман и казнен (1 мая 1908 г.) уральский «атаман» Лбов, своего рода Стенька Разин XX в., в течение двух лет хозяйничавший со своей шайкой на всем Урале и долго славившийся своей неуловимостью.

Жизнь в стране входила в новые рамки; равновесие восстанавливалось - равновесие более устойчивое, нежели до Японской войны. Не только земства и города, не только торгово-промышленные круги отошли от прежней предвзятой оппозиции; даже в студенчестве, которое раньше неизменно выступало застрельщиком в борьбе с властью, проявлялись теперь совершенно новые настроения.

Зима 1907-1908 гг., как и предшествующая, прошла без сколько-нибудь серьезных студенческих волнений. В учебных заведениях, автономно управлявшихся советами профессоров, свободно существовали и действовали студенческие фракции всех партий (собиравшиеся под ширмой различных литературных кружков). Это дало возможность объединиться и организоваться уже не только крайним левым, и без того всегда имевшим свои подпольные группы, но также и умеренным и правым. Появились студенческие группы к.-д., октябристов, Союза русского народа. Студенты к.-д., близкие по взглядам к профессорской среде, играли в университете роль умеренных. Они боролись против засилья крайних левых, восставали против решающего значения сходок и против забастовок как метода политической борьбы. В течение двух лет ход университетской жизни почти не нарушался. Левые еще устраивали порою однодневные «забастовки протеста» по разным поводам, но эти забастовки только отражались некоторым уменьшением числа студентов на лекциях.

Осенью 1908 г. левые партии сделали последнюю попытку мобилизовать студенческие массы. Повод был для них выигрышный: новый министр народного просвещения, А. Н. Шварц, заявивший при вступлении в должность, что пока не изданы новые законы, необходимо соблюдать старые, восстановил в средней школе переходные экзамены, а из высших учебных заведений распорядился удалить вольнослушательниц, допускавшихся с 1906 г. в университеты с молчаливого согласия властей.143 (Действие процентной нормы для евреев было восстановлено уже с осени 1907 г.) Одновременно был поднят вопрос об удалении нескольких преподавателей, принадлежавших к крайним левым партиям.

Меры А. Н. Шварца критиковались не только в к.-д. газетах, но и в октябристском «Голосе Москвы». 20 сентября в Санкт-Петербургском университете состоялась общая сходка, постановившая объявить забастовку. Совет профессоров хотел уклониться от борьбы, закрыв университет на некоторое время, но министр этого не разрешил. Из Петербурга забастовка быстро перекинулась в другие университеты. Она велась под лозунгом «борьба за университетскую автономию». «Если теперь студенчество не двинется, - говорил на сходке в Петербурге один революционный оратор, - тогда можно будет сказать про наши университеты: здесь лежит покойник».

Ход забастовки очень скоро показал, насколько переменились времена. Умеренная часть студентов организовалась и повела борьбу против забастовки, требуя «референдума» - всеобщего тайного голосования по этому вопросу. Левые пытались опереться на свое обычное орудие - сходки. В Московском университете получился при этом такой курьез: та же самая сходка открытым голосованием одобрила обструкцию для проведения забастовки, а подачей записок высказалась в пользу прекращения самой забастовки! Власти держались выжидательно: не было ни массовых арестов, ни высылок - как не было и уличных демонстраций. Недели через две после начала забастовки одно учебное заведение за другим стало выносить резолюции в пользу возобновления занятий. Впервые в истории студенческих движений умеренные элементы собственными силами одолели крайних. С этого времени монополия левых партий в студенчестве была сломлена - для революции университеты действительно оказались «покойниками» - и на ближайшие годы в высшей школе водворились мир и тишина.

Накануне переломных лет русская интеллигенция представляла в основном единое целое. Сложилось целое традиционное мировоззрение, непримиримо отрицавшее основы русской исторической государственности. Формулам «За веру, царя и отечество», «Православие, самодержавие и народность» интеллигенция противопоставляла отрицание религии, отрицание монархии, отрицание национальной идеи. Любовь к отечеству она заменяла любовью к народу, к «массам»; она еще готова была признать лермонтовское «люблю отчизну я, но странною любовью… ни слава, купленная кровью, ни полный гордого доверия покой… не шевелят во мне отрадного сознанья»; но пушкинские «Клеветникам России» или его «Стансы» императору Николаю I считались «позорными страницами» в творчестве великого поэта.

Крушение революции вызвало не только разочарование, но и целое течение, направленное к пересмотру интеллигентских традиций. Этому сильно способствовали (как и преодолению левых течений в университете) новые условия жизни. Раньше всякое возражение, направленное против левых, считалось «доносом»; теперь, когда обличающая критика не грозила повлечь никаких репрессий, заговорили многие, кто до тех пор молчал.

Пересмотр интеллигентских традиций в первую очередь коснулся отношения к религии, затем к национальной идее, а там и к идеям государства и великодержавности. Религиозные течения в русской интеллигенции проявлялись уже и до 1905 г. (религиозно-философские собрания, журнал «Новый Путь»). Теперь то, что занимало небольшие кружки, стало распространяться на широкие слои интеллигенции. «Толстые журналы» стали помещать статьи на религиозно-философские темы - даже марксистский «Современный Мир».

В художественной литературе добились признания «декаденты», над которыми раньше принято было смеяться. Появился особый, вульгаризованный «стиль модерн». Леонид Андреев вместо прежних реалистических рассказов стал выпускать символические пьесы «Анатэма», «Царь-Голод», «Черные маски» и т. д.

Наряду со здоровым течением к пересмотру интеллигентских «канонов» наблюдались и отрицательные явления. Возникла настоящая литературная эпидемия «санинства» - это название происходило от романа Арцыбашева «Санин» - увлечения эротическими описаниями и проповедью «свободной любви». Это течение, одинаково резко критиковавшееся и справа и слева, пользовалось, тем не менее, большим успехом в широких кругах интеллигенции и полуинтеллигенции. Для левых это было несколько неожиданным следствием отмены предварительной цензуры. Так, «Санин» был «запрещен» присутствием по делам печати, когда эта книга уже разошлась по всей России в десятках тысяч экземпляров. Разочарование в политике, занимавшей такое огромное место в жизни интеллигенции, оставило пустоту, которую заполняли «чем попало»…