Уже на улице, настигая в темноте Коняку, председатель грозно предупредил:

— И чтоб завхоз завтра же здесь был!..

Минуту спустя с пустынной площади Освобождения ветер принес чей-то жалобный крик:

— До-ло-о-ой рулевы-ы-ых инфля-а-ации!

Это, бегая вокруг памятника, орал от тоски замерзающий пикетчик.

Глава 7. Свинья в мешке

Но Цап не пришел. Не явился он ни на другой день, ни через день, ни через неделю.

Пережив кое-как остаток той кошмарной ночи, когда состоялось историческое заседание, и в страхе дождавшись бледного рассвета, Афанасий Ольгович, не мешкая, совершил набег в ближайший продуктовый магазин. Там его не арестовали и даже пустили в общую очередь. Истратив половину своих наличных сбережений, начальник тыла запасся провиантом с таким расчетом, чтобы можно было выдюжить месячную осаду и не умереть с голоду. К великому изумлению Цапа, на обратном пути его тоже никто не стал арестовывать, за ним даже не было слежки. Сочтя это дурным предзнаменованием, он зашел во двор с потайного входа и запер наглухо калитку, дверь и ставни. Общественная конспиративная квартира превратилась в частную крепость.

Несмотря на то что Афанасий Ольгович был избран на мирную должность завхоза, идти в большую политику ему не хотелось. Его замкнутой сельскохозяйственной натуре были чужды высокие трибуны, дворцовые интриги и прочие непременные атрибуты политической карьеры. Тем более, зная свою пожизненную неудачу, вольный фермер не без основания полагал, что если из всей этой заварухи вылезет какая-нибудь неприятность — а она обязательно вылезет, то падет она исключительно на его бедную голову.

Посему Цап решил переждать грозу в собственном убежище, слабо надеясь, что на такого непутевого работника, как он, в конце концов плюнут и забудут. Мамин сын не подозревал, что именно за эту непутевость люди из центра вовлекли его в свои ряды.

Дабы уберечь свинью от преступных посягательств, отшельник втащил животное в холодный коридор и посадил на цепь как собаку. Катька довольно усердно противилась, но, почуяв настроение хозяина, смиренно дала привязать себя к дверной петле.

Три дня Афанасий Ольгович крепился. Чтобы не выдать себя неприятелю, приходилось воздерживаться от включения света, телевизора, радиоприемника и других электроприборов. Но если эти неудобства сносились вполне терпимо, то к остальным приходилось приноравливаться. Главные тяготы и лишения затворничества были связаны с пребыванием человека и животного в одном законсервированном помещении. К исходу четвертых суток фермер уже явно осознавал разительное отличие свиньи от кошки и прочего домашнего зверья.

Во-первых, после нескольких часов затишья Катька разразилась истерическим визгом, требуя освобождения от пут.

Во-вторых, бессовестная тварь в три дня сожрала не только свою похлебку, но и все хозяйские харчи.

В-третьих, — и это было самое ужасное, — парнокопытное источало такой тяжелый дух, какой не может исходить даже от сотни не мытых котов. Зловоние, просачиваясь в дверные щели, заволакивало комнаты туманом, и у отшельника кружилась голова.

И наконец, свинья попросту не давала спать. Ночи напролет она заливалась то провинциальным храпом, то корабельной сиреной, выражая таким образом скорбь по усопшему кабану.

Цап не выдержал. Ради собственного спокойствия и продолжения свинского рода было решено раздобыть Катерине партнера.

Если все дороги мира, как известно, ведут в Рим, то козякинские пути непременно сходились на базарной площади. Во всяком случае — в базарные дни.

Сюда приходят все. Граждане среднего достатка приходят что-нибудь купить. Зажиточные — тоже купить, но что-нибудь подешевле. Сначала они долго бродят вдоль прилавков, брезгливо ковыряют товар пальцами и, только изрядно поморочив головы продавцам, вздыхая, раскошеливаются. Человек бедный идет сюда, чтобы пошпионить за богатыми, справиться для порядка о ценах и, если удастся, выяснить у другого бедного, где это люди столько наворовали, что стали богатыми.

Задолго до открытия магазинов захватываются стратегические торговые ряды. Это тонкая процедура, сопряженная, как правило, с эмоциональными перепалками и изредка — с рукопашными схватками. Застолбив место, продавцы сала выстраиваются в очередь за весами. Розовые молочницы натирают сверкающие литровые банки и ревниво косятся на творог конкурентов. Разворачиваются широким фронтом автолавки, присланные ближними и дальними сельпо. Крестьяне волокут на разделку к мяснику задубевшие туши.

Мясник для торговцев — человек уважаемый, но сволочь. Вот он хватает своими ручищами тушку убиенного теленка, вот кладет на колоду, позевывая, берет топор, целится и — хрясь! хрясь! — дело сделано, нет теленка. Частник собирает корявые обрубки и покорно наблюдает, как все та же ручища с татуировкой "Лара", хватает самый лучший, самый нежный кусок молодой говядины и прячет его в грязный фартук. Частник уходит и по пути грустно подсчитывает, на какую сумму потянул бы экспроприированный кусок. А на плаху уже несут очередную цельную свинину. Да, нужный человек мясник, однако сволочь.

К семи часам утра стекается базарный люд. Жизнь кипит и бьет ключом до самого полудня. Сюда идут с итузиазмом, словно на маевку. Только скучный обыватель может полагать, что колхозный рынок — это просто место, где покупают квашеную капусту или продают клееную велосипедную камеру. На самом деле это место деловых встреч и тайных свиданий, место порождения свежих сплетен и захоронения надоевших слухов. И потому довольными отсюда уходят все. Владелец дырявой камеры спешит домой в весьма приподнятом настроении, несмотря на то что не нашел спроса на свой товар. От одной только мысли, что представитель президента пойман на взятке, у него светлеет душа. Даже тот, кто не сумел найти здесь квашеной капусты на свой вкус, недолго будет горевать, ибо его утешит весть о внебрачной беременности директорши музыкальной школы.

Афанасий Ольгович Цап был одним из немногих посетителей рынка, которые общепознавательным целям предпочитают мелкособственнические интересы. Попросту говоря, он пришел купить кабанчика, способного заменить почившего Бормана.

Едва войдя в центральные ворота, подпольщик подвергся нападению четырех нищих цыганок.

— Молодой человек, стой, — сказала старшая, блеснув золотыми зубами. — Давай денег, сынок, я тебе погадаю на счастье.

— Не нуждаюсь, — промямлил Цап, сворачивая влево.

— Тогда дай, чтобы не погадала, — вцепилась другая черноокая, — а то всю правду скажем.

— Отстаньте, — огрызнулся он, подаваясь вправо.

Но цыганки оказались более щедрыми и одарили убегающего фермера бесплатными пророчествами:

— Ай-ай-ай, сынок, жадный ты какой, Христа на тебе нет, ну мы тебе и так всю правду скажем. Зубки у тебя выпадут, глазки ослепнут, ротик перекосится, животик…

Что произойдет с его животиком, фермер не расслышал, но догадался. Наверняка животик обещал вздуться. Что же еще умного могли накаркать эти дуры гадалки?

С перепугу Афанасий Ольгович шарахнулся к киоскам и тут же попался в сети торгового магната. Подпольщик очутился в узком коридоре, сдавленной с обеих сторон глухой стеной железных будок. В будках сидели реализаторы и, самодовольно поглядывая на проплывающий за окном люд, украшали витрины всякой заморской всячиной. Цап безропотно позволил нести себя по течению. На заграничные этикетки он не смотрел принципиально. С мешками на плечах брели хмурые селяне и, отчаянно вытягивая шеи, искали выход. Прилипнув лбом к стеклу, у киоска стоял неопрятный гражданин. Это был бомж Бруевич.

— Дайте хоть одним глазком на сытую жизнь позырить, — плаксиво взывал он.

— Пше-о-л, мор-рда, — отозвался продавец, захлопывая окошко.

То здесь, то там из толпы выныривали темные личности и сосредоточенно цедили: "Доллары, марочки, золото покупаю, доллары, марочки, золото…"