Он остановился у решетки. Знал, что может его ожидать. Калитка была заперта. Некоторые остатки приличия заставили его оглянуться. Улица была пуста. Он подскочил, схватился за верхушку ограды и подтянулся. Хорошо натренированное тело (он регулярно занимался боксом, верховой ездой и греблей) не подвело. Через секунду он оказался внутри и спрыгнул. Ему показалось, что песок под ногами хрустнул, как оглушительный взрыв. Нет, все было спокойно. Он отбежал в сторону, ступил на газон и, прячась в тени деревьев, побежал вперед вдоль аллеи.

Фасад дома был уже совсем близко. Джон Уилбери бросился вперед, опять пересек проклятый песок, поднялся по ступеням и, запыхавшись, остановился перед массивной дверью. Заперта! Руки дрожали, он ругался шепотом, нащупывая какие-то мелочи… А, вот и ключ!

Ключ вошел наполовину и во что-то уперся. Дверь заперта на ключ изнутри.

Он развернулся, привалился спиной к двери и на секунду задержал взгляд на серых облаках в небе. Такое он тоже предполагал. Предполагал, черт возьми! Но убедиться воочию… Вот оно, подтверждение тех унизительных, несуразных мелочей, которые он молча подмечал и которые копились день за днем в течение месяцев.

Его охватило такое чувство, которое он испытал лишь однажды — когда сэр Грэй во время товарищеской встречи по боксу нанес ему удар ниже пояса. Гнев его оглушил, ослепил, и он, ничего не видя перед собой, побежал вдоль фасада, завернул за один угол, потом за другой… Пальцы его впились в водосточную трубу, тело подтянулось вверх. Какая-то скоба разорвала дорогую брючную ткань. Пачкаясь о стены, он поднимался вверх, пока не достиг карниза. Встал на ненадежную опору и, кое-как удерживая равновесие, размахнулся и вышиб оконную раму.

Резко прорезался слух, в голове раздался звон сотен осколков, треск сломанного дерева. Джон Уилбери соскочил вниз, сделал несколько шагов через путающиеся под ногами портьеры. Ему казалось, что он превратился в каменное изваяние, или нет… в сгусток ярости от пульсирующей в висках крови.

С широкой кровати поднималась Джулия в полуспущенной ночной кружевной сорочке. Чуть в сторонке, возле туалетного столика, старый Гендон, перестав одеваться, пытался что-то сказать. Слова его медленно доходили до ушей окаменевшего Уилбери.

— Уилбери! Дорогой Уилбери! Что это такое, старик? Почему вы не позвонили? Я вот тут пришел, чтобы проконсультировать миссис Уилбери по вопросу об одном наследстве…

Продолжая говорить, Гендон схватил оставшуюся одежду и с поразительной для его лет ловкостью ретировался к двери. Из коридора донеслись его последние слова:

— …она дала слугам выходной, а вы подумали…

Джон с удивлением обнаружил, что Джулия стоит рядом и гладит его по голове. Ее лицо опухло, словно она проплакала несколько часов.

— Я давно знал, дорогая… — медленно произнес он и поволочил ноги к выходу.

Прошел по коридору, спустился по лестнице. Где-то наверху Джулия выкрикивала его имя, не пытаясь догнать. Не мельтешили слуги — наверное, им выпал один из тех неожиданно свободных дней, которые столь щедро раздавала его жена. Дверь в сад была широко распахнута. Внизу, на дорожке аллеи, на песке отпечатались следы Гендона. Уилбери спустился вниз и пошел вдоль этих следов. Теперь он мог не спешить, «скрипеть» сколько ему вздумается… Железная калитка была распахнута. Что ж, этого следовало ожидать, у негодяя есть ключ.

Гендон… Господи всемогущий, Гендон! И Джулия, утонченная, прекрасная Джулия, которая и после шести лет брака не переставала клясться ему в вечной любви. А он знал, еще четыре месяца назад все понял. Думал об этом — и упрекал себя, ненавидел за эти чудовищные мысли. С мучительным стыдом искал он мелкие улики. Находил. Табачный пепел там, где с утра чистила безукоризненная Сара… седые волосы на пеньюаре Джулии… забытую щеточку для чистки трубки (сам он курил только сигары)… незнакомые украшения в шкатулке, довольно безвкусные («О, Джон, не знаю, что мне взбрело в голову их купить. Сначала вроде понравились»)… и еще… и еще…

Что ему теперь оставалось делать? Отправиться в Индию? Наверное, без труда нашлось бы место в колониальной администрации. В парламенте у него достаточно знакомых, которые могли бы дать рекомендации. А карьера… К черту карьеру! Какой смысл слушать, да и самому произносить глупые, напыщенные речи после всего случившегося? И почти ежедневно — хочешь не хочешь — сталкиваться с наглой физиономией Гендона…

Он опомнился за стаканом бренди в сумрачном трактире на берегу Темзы. Сжимал зубами размягченный конец давно погасшей сигары. Высоко вверху сквозь малюсенькое окошко пробивался свет, но мутные лучи едва пробивали дорогу сквозь дым бесчисленных трубок. Сидя за грязными дубовыми столами, матросы и докеры с ближайшей пристани пили пиво, бренди, джин… Между ними лениво шлялись женщины в обвисших платьях, с растрепанными прическами, некоторые даже без шляпок.

Что-то теплое и влажное скользнуло по его провисшей кисти. Уилбери поднял глаза и увидел дога. Лежащий у него в ногах огромный зверь смотрел на него грустно и с сочувствием. Шершавый широкий язык подрагивал в такт дыханию. Джон опустил руку и погладил массивный квадратный череп. Собака тихонько заскулила, словно разделяя горе своего хозяина.

Кто-то прошел мимо стола. Уилбери приподнялся. Перед ним стояла безликая уличная девчонка. Повинуясь какому-то неосознанному импульсу, он поискал свой бумажник, вытащил банкноту и сунул в руку незнакомки. Она вроде бы смутилась, но потом смекнула и попыталась сесть к нему на колени. Резким жестом Уилбери оттолкнул ее на соседний табурет.

— Как тебя зовут?

— Мэри, милорд… — Она слегка улыбнулась. — Тут нас почти всех зовут Мэри.

Девушка протянула руку к его груди, и он инстинктивно отпрянул, хотя это было ни к чему. Она просто хотела отряхнуть побелку с его костюма.

Возможно, ему показалось, а может быть, действительно в ее лице сохранились следы порядочности и доброты. Да какая разница! Это его не интересовало.

— Мэри…

Ее руки перестали отряхивать его костюм.

— Да, милорд?

— Вот ты женщина… Ты могла бы себе представить, почему какая-то другая женщина… изменяет… своему мужу?

Она подняла голову, взглянула ему прямо в глаза, и взгляд у нее был серьезным и немного усталым.

— Может быть, милорд, вам не понравится, что я скажу… но виноват всегда мужчина. Если она это сделала… ну, значит, вы недостаточно мужчина в одном из трех — любви, работе или деньгах.

Его рука машинально замахнулась, но внезапно остановилась. Разве виновата девушка, что она с ним искренна?

— Проваливай! — глухо произнес он.

Мэри поднялась и грустно покачала головой.

— Не сто́ит, милорд. Поверьте, все мы одинаковые…

Через миг ее неясный силуэт исчез в табачном дыму. Уилбери посидел еще немного, потом бросил на стол несколько монет рядом с недопитым бренди и тоже вышел. Голова у него кружилась, но не от выпитого.

Дог покорно пошел к выходу. На улице шел мелкий, моросящий дождь, но Уилбери не обращал на него внимания. Смеркалось. Не разбирая дороги, он бесцельно бродил по серым улицам, проходя мимо домов и магазинов. Время от времени хмурые полицейские провожали его подозрительным взглядом.

В одном из трех… в любви, работе или деньгах…

Он и сам знал, что с деньгами ему никогда не везло. Мизерный счет в Королевском банке и целая куча долгов… Но, в конце концов, разве не так жили сотни других аристократов? Долги давно превратились в мерило общественного престижа. Если умело с ними управляться, можно прожить так всю жизнь и оставить их вместо наследства. А Уилбери никогда не стремился тратить чужие деньги.

Работа… Эта уличная девка даже не подозревала, насколько была близка к истине. Живой интерес Джулии к его карьере в парламенте… Долгие годы неудач… Фамильярный интерес, проявляемый в последние месяцы Гендоном к своему молодому коллеге… «Я познакомлю вас с Дизраели, приятель… Поговорите с ним по балканскому вопросу, он это любит…» Ему никогда не нравился Гендон, порой он его просто ненавидел, не выносил его вульгарную манеру одеваться, его плоские шутки, пренебрежение ко всякого рода идеалам… Он отлично знал, что Гендон никогда ничего не дает даром — об этом свидетельствовали его разоренные должники… Но, господи, кому же не хочется верить в себя? Кто не принимает, как нечто вполне заслуженное, интерес к своей персоне, признание таланта, даже когда это исходит от такого старого негодяя, как Гендон?