Призванный к ответу о. Александр вымолвил, что, конечно же, сначала Евангелие, а уж потом – все остальное. Хотя, поспешил добавить он, доводилось ему, и, надо полагать, не только ему, слышать от мужей высокого сана и незаурядных дарований, что «Книга Правил», записанное Предание, столь же свята и богодухновенна, как и Евангелие. Хозяин равнодушно пожал плечами. Пустые разговоры. Кто берется поставить между буквой и Духом знак равенства, тот впадает в наихудшую из схоластик. Ибо с чем можно сравнить букву? С листом на древе, каковой сегодня ласкает взор совершенством очертаний и яркостью зелени, однако с течением времени желтеет, засыхает и, наконец, падает на землю, где обращается в прах.

Дух же, как ветер, – веет и животворит во веки веков. Так и сказано: буква убивает, а дух животворит. И далее наступал он на о. Александра, вдруг припомнив его письма со скорбными сетованиями на болезни младшей, ненаглядной, горбатенькой Ксюши и добрыми отзывами о лечившем ее докторе, а также о сотниковском аптекаре, именем, кажется, Исаия, старавшемся прямо-таки из-под земли добыть всякое прописанное девочке лекарство. Спросим: разве Исаии не подобает быть Мойшевичем?

– Он Борухович, – поправил о. Александр, чуя, куда клонит старый его товарищ.

И о. Евстафий, лучась улыбкой, одобрил силки, настороженные для уловления провинциального гостя. Отлично! Еще спросим: чтит ли Исаия Борухович субботу, как положено правоверному иудею? Ответ был дан хозяину утвердительный: чтит. Всем видом своим о. Сергий изобразил крайнее потрясение.

– Несчастный! – воскликнул он. – Знаешь ли правило одиннадцатое шестого Вселенского собора? А ну-ка, отец…

Отец Евстафий, прикрыв глаза, отбарабанил:

– Никто из принадлежащих к священному чину, или из мирян, отнюдь не должен ясти опресноки, даваемые иудеями, ни вступати в содружество с ними, ни в болезнях призывати их, и врачевства принимати от них, ни в банях купно с ними мытися. Аще же кто дерзнет сие творити: то клирик да будет извержен, а мирянин да будет отлучен.

– Ответствуй же нам, о несчастнейший из иереев, сознаешь ли, в какую бездну завлек тебя грех?! Да извержен будешь, – гремел о. Сергий, во весь свой немалый рост поднявшись за столом и сверху вниз меча рыжие молнии в главу о. Александра, – такова определенная тебе почти полторы тыщи лет назад кара! Не утаи и далее: не ел ли ты и не пил ли ты в какой-нибудь корчемнице? не чертил ли Крест на земле, тем самым давая повод оскорбить Знамение победы нашей попиранием ног, по нему ходящих? Не плясал ли на свадьбе?

– А при вливании вина в бочки не производил ли смеха? – вставил, посмеиваясь, о. Евстафий.

– Главное-то, главное-то, отцы! – подал голос и о. Марк. – Не молился ли, не приведи Господь, с еретиками? Аще кто из клира или мирянин в синагогу иудейскую или еретическую войдет помолиться… Что там, о. Евстафий? Извержен? Само собой. Тут, правда, надлежит нам уточнить смыслы, что всегда и везде – а в богословии особенно – бывает весьма затруднительно. Помнится мне, – рассеянно молвил он, – на том же, кстати, Шестом соборе долго бились с патриархом Макарием Антиохийским, пытаясь склонить его к признанию двух воль у Господа нашего Иисуса Христа. – Тут он благочестиво перекрестился. – Однако Макарий был монофелит изрядный и ответствовал, что скорее даст изрубить себя на куски, чем признает две воли в Иисусе Христе. Изрубить не изрубили, но сана лишили. И лицо его, сказано, при чтении приговора сделалось медным, а шея напряглась, как железный нерв. Каковы, однако, были поэты! – обратился он преимущественно к сотниковскому гостю, отчего тот смутился и бросил укоризненный взгляд на хозяина, который на всем белом свете, а уж в Москве – тем более, один-единственный знал пока о поэме, а сцену суда над Христом выслушал с большим вниманием и одобрил. Неужто не уберег доверенную ему тайну?! – Для святых отцов наших, – говорил далее о. Марк с едва уловимой иронией, хотя, с другой стороны, снова осенял себя крестным знамением, подчеркнуто задерживая сложенные персты у лба, чрева, плеча правого и плеча левого, – еретики сиречь ариане, несториане, пелагиане и иже с ними. А мы кого запечатлим сим мерзким словом? С кем воспретим вступать в молитвенное общение? Ариан ныне днем с огнем не сыщешь. Кто ж тогда? Католики? Лютеране? Баптисты? Про них и не ведали ничего на всех семи вселенских соборах.

Отец Марк развел руками, возвел очи горé и некоторое время отчасти напоминал присутствующим то ли Ветхого Днями с иконы, известной под именем Отечество, то ли иконописное изображение Иоанна Златоуста (для чего, правда, в левой руке у него недоставало Священного Писания или внушительного объема книги собственных богоугодных сочинений).

На канонах поставили точку – не ранее, однако, чем услышали добровольное признание о. Александра, что и в этом важнейшем вопросе он, изъясняясь нынешним языком, встает на одну платформу с другом юности и его соратниками в борьбе за церковное возрождение. Двинулись дальше. Отец Сергий, кратко обосновав необходимость перемен этической и приходской жизни Церкви, собрал наконец пальцы левой руки в крепкий кулак. У гостя голова пошла кругом. Женатый епископат! Господи, да кто и когда видел канонически полноценного архиерея, повязанного узами брачной жизни и заботами о прокормлении супруги и малых чад? Едва перед мысленным взором о. Александра открылось ни с чем не сообразное зрелище епископа, или архиепископа, или – страшно молвить! – митрополита, который, наподобие самого обычного мирянина заключает в объятия жену (само собой, со всеми вытекающими отсюда последствиями), усаживает на горшок занемогшее дитя или в соответствии с мудрыми наставлениями Иисуса, сына Сирахова, наказывает его отцовской дланью, – как он пережил миг ужаснейшего смятения. Со стороны православного народа верно ли и благочестиво ли будет возгласить «аксиос!» архиерею, не вырвавшему из своей плоти жало первородного греха? О нет, отцы дорогие! Кто спорит, кто поднимет голос против, кто возразит? Перемены необходимы, в чем сам он перед отъездом пытался убедить брата Петра, – но ради них стоит ли расшатывать вековые устои? Не дóлжно ли осуществлять их с осторожной мудростью, сознавая предел, переступать каковой строжайше возбраняется из-за волнений, грозящих гибелью Святому Кораблю? И если продвигаться вперед постепенно, шаг за шагом, сегодня меняя одно, завтра – другое, а послезавтра – третье, то в такой осмотрительной неспешности не будет ли больше пользы для Церкви и России?

Однако едва он попытался высказать свои опасения, как был разбит превосходящими силами сотрапезников. Среди апостолов и мужей апостольских не было ли разве женатых? Возьмем для примера Симона, называемого Кифой или Петром, что в обоих случаях означает одно и то же, а именно – камень. Разве не было у него тещи, о которой мы точно знаем, что однажды она лежала в горячке и ее исцелил сам Господь? Но отмеченная синоптиками теща не является ли наивернейшим свидетельством имевшейся у первоверховного апостола законной супруги? Ревнуя об истине, мы вправе даже ставить вопрос о детках, коих по природному естеству и еврейскому чадолюбию вполне мог наплодить Симон, еще не ставший Петром. О семени его умалчивает, впрочем, и предание, тогда как о жене говорит, что в его путешествиях была ему она верной спутницей и в одно с ним время мученически окончила свои дни в Риме.

Спросим далее: знал ли Спаситель о семейных узах Симона, когда увидел его вместе с братом близ моря Галилейского и позвал за Собой? Ответим, не колеблясь: знал. Остановило ли Христа наличие у Симона жены, а также (что весьма вероятно) детей? С той же твердостью отвечаем: нет, не остановило. Полагал ли Господь невозможным для женатого человека быть главной опорой великого здания христианской Церкви? Ничего невозможного не усмотрел здесь Христос, о чем говорят нам следующие Его слова: «ты – Петр, и на сем камне Я создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее». Таким образом, в свете вышеизложенного (даже не прибегая к бесчисленным примерам глубочайшего нравственного падения епископов давних, недавних и нынешних лет, запятнавших священный сан и Святую Церковь грехом блудодеяния и содомизма) ничто не препятствует нам вернуться к временам, когда состоящий в браке епископ ни у кого не вызывал такого возмущенного изумления, каковое сию минуту выказал возлюбленный во Христе гость о. Сергия.