Тогда я сунул внутрь свой полтинник и сказал уверенным голосом (как делал когда-то мой друг Колупаев):

– «Яву»! Для папы! Он болеет...

А потом помчался на велосипеде обратно домой.

Но Витька курить наотрез отказался.

– Я боюся! – честно сказал он.

И я в сердцах выбросил целую пачку в кусты.

Со станции вдруг приплелся папа с огромной сумкой, набитой разной едой. Его никто не ждал, и все очень удивились. Тетя Катя охала, хлопотала, а папа, совершенно не обращая на меня внимания, играл с Мишкой.

Тетя Катя зажгла свет, и наш сырой деревенский дом вдруг наполнился чем-то таким, чего в нем я раньше не замечал. То ли теплом, то ли домашним запахом.

Когда вы включаете свет во время дождя – вы всегда это чувствуете: как будто кто-то ходит между живыми людьми. В тот вечер я тоже это почувствовал. Я попытался рассказать папе про фильм, но он только сказал:

– Я не смотрел.

Потом мы что-то ели, потом папа стал волноваться, посматривать на часы, он ждал маму, потом стало темно, а потом папа заснул.

Мы смотрели, как он спит, и не знали, что делать.

А поздно вечером маму ограбили, когда она шла с электрички.

Сзади на нее напал какой-то дядька, повалил в канаву, отнял сумку и убежал.

В сумке были деньги, как ни странно, целая зарплата.

Впервые я видел, как мама горько и безутешно плачет. Я подошел, обнял ее, но она вырвалась и закричала на папу:

– Ну почему, почему ты меня не встретил? Я же тебе говорила!

А папа сидел и глупо улыбался. Мне сначала захотелось его стукнуть, но потом я посмотрел, как он странно улыбается, и мне его стало жалко.

Папа был совершенно подавлен всем происходящим.

Мама была в шоке, она еще не оправилась от страха, сидела и молча глядела в окно.

Папа заставлял ее пить чай, но она отказывалась:

– Не хочу. Я же просила тебя меня встретить! Разве нет?

– Да! – покорно говорил папа. – Но я заснул.

– Ты заснул, а на меня напали! – говорила мама, и опять начинала плакать, а тетя Катя плакала вместе с ней и зачем-то беспрерывно мыла пол.

– Кать, перестань! – говорила мама. – Зачем ты это делаешь в час ночи?

– Марина, я не могу... Я хоть пол помою. А то сейчас милиция приедет. А у нас грязно.

Мама начинала хохотать, а потом опять плакать.

Успокоилась мама ровно в тот момент, когда к нам приехала милиция: двое плотных мужчин в обычной одежде. Она сразу стала на них ругаться.

– Вы сейчас где были? Выпивали, наверное? – ругалась она на милицию. – А на меня напали, между прочим, в двух шагах от станции! Где ваш пост? Где ваш пост, я спрашиваю? Почему вы не дежурите в ночное время? Или вы возле пьяного магазина дежурите?

– Вы не ругайтесь, гражданочка, – спокойно оправдывался один из милиционеров. – Сейчас дознание будем производить. Потом соберем улики. Потом ловить начнем гада. Вот так вот. И все путем.

– Каким путем? – горько смеялась мама. – Тут на людей нападают в двух шагах от станции, а у вас все путем.

Милиционер записал мамино имя, отчество, фамилию, где работает, сколько лет, а потом начал производить дознание.

– Злодея запомнили? – тихо спросил один.

– Да ничего я не запомнила! – расстроенно сказала мама. – Налетел сзади, повалил, душить начал, потом вырвал сумку и убежал. Как я его запомню в темноте?

– Обидно! – сказал другой. – Значит, душить начал? А больше ничего?

– В каком смысле? – обиделась мама.

– Ну... никакого вреда он вам не нанес?

– Вы мне дело не шейте, – сказала мама. – Нет, он мне больше вреда, слава богу, не нанес, хотя и мог бы, – она посмотрела в сторону папы. – Но не нанес. Ему деньги были нужны. Наверное.

Повисла некоторая пауза, после чего один из дознавателей спросил:

– А одет был хоть во что?

– В рубашку и брюки, – устало сказала мама. – Больше ничего не помню. Убежал в сторону поселка.

– Ну ладно, гражданочка, – сказал один из милиционеров и поднялся с места. – Давайте проедем, посмотрим.

– А это очень нужно? – спросила мама. – А то у меня дети вон не спят.

– Ну... если заявление будете писать, тогда да, – сказал другой.

Мама беспомощно посмотрела на папу, и он кивнул.

Милицейская машина увезла их к станции, а я вышел на улицу.

Во всем поселке горел свет только в нашем доме.

Я поднялся на второй этаж. Тетя Катя по-прежнему мыла пол на первом.

Мишка не спал. Он стоял и внимательно смотрел на меня.

Тогда я стал показывать ему рожи. Я показывал ему милиционеров, папу, грабителя.

Я показывал ему Витьку и Раю, я показывал ему себя, я ему вообще показывал все. Все на свете.

Тень – моя тень от лампы – прыгала на стене. Все казалось каким-то нереальным: ночь, то, что Мишка не спит, то, что маму ограбили, и то, что за окном шумит наш, хотя и государственный, сад.

Мишка, мой брат, смотрел на меня по-прежнему внимательно, словно хотел спросить: что случилось-то?

– Маму ограбили, – сказал я. – Понимаешь?

И он кивнул.

– Но ты не бойся, – сказал я. – Я с тобой. Я – гений дзюдо.

ДЕТСКИЙ ПАРК

В детском парке Павлика Морозова всегда царила приподнятая, но немного мрачная атмосфера.

Здесь всегда было идеально чисто, ходили дворники в фартуках с метлами и поливальными шлангами. Здесь проходили торжественные пионерские линейки. А также забеги детской игры «Веселые старты».

Мне лично казалось, что никто сюда не приходит просто так погулять или, к примеру, подраться, никто не лузгает семечки, вольготно расположившись на парковой скамейке, – может быть, если только с наступлением темноты, когда все старушки уходят домой, да и то я что-то сильно в этом сомневаюсь. Быть может, звучали иногда в тишине морозного зимнего вечера в детском парке бодрый женский смех и неприличные слова, срывающиеся с губ румяных людей, охваченных радостью жизни, – но даже и эти бодрячки предпочитали сидеть поближе к ограде, жались к уютному сундуку обувной фабрики, светившемуся окнами и глухо гудевшему даже поздно ночью... А в середину парка они тоже ходить не любили. Порой эти бодрые люди просто перелезали через забор по соседству к маленькому Дому пионеров, тоже имени Павлика, но возле которого не было ни чопорных дорожек, ни похоронной свежести, ни бронзового памятника убиенному герою, а было просто тихо и валялись ветки старых деревьев.

Иногда я подходил к памятнику пионеру-герою и говорил ему:

– Эх, Павлуша-дорогуша! Эх, горемычная душа!

Или еще что-нибудь такое же, проникновенное и бессмысленное.

Больше слов почему-то не находилось. Павлик стоял и грустно молчал, слегка покачиваясь на ветру.

В этом парке всегда был ветер с реки. Он тоже создавал приподнятое и мрачное настроение. Да вообще его все создавало, это настроение, что ни возьми. Неподвижные голуби, одинокие революционные старухи, которые, поджав губы, сидели тут и там по скамеечкам, шпиль высотного дома на площади Восстания, который выскакивал и заслонял небо прямо над оградой парка, – в общем, буквально все.

Колупаев вообще не хотел ходить в это место.

– Если тут детский парк, пусть, гады, тир построят! А то получается кому парк, а кому Ваганьковское кладбище! – говорил он порой, глядя на вывеску (она висела прямо на воротах, над входом, красивые витые буквы были покрашены золотой краской).

Мой друг ходил со мной сюда только зимой. Он соглашался порой сопровождать меня вместе с моими санками – покататься с невысокого холма, на котором стояла обувная фабрика. Колупаев брал у меня санки и карабкался вверх.

Вероятнее всего, Колупаеву нравились девочки, которые приходили из окрестных домов сюда покататься с маленькой горки, в том числе из сталинского дома на Рочдельской или из высотки на площади Восстания.

Так что приходил он сюда не ради меня.