Юра почти плакал. На его милом добром лице было искаженное выражение – он изо всех сил пытался на меня разозлиться.

Потом он ударил тоже.

Мы сцепились, стали махать перчатками, перестали двигаться, и старик недовольно крикнул:

– Достаточно! Очень плохо!

Когда секция переехала и папа захотел, чтобы я не бросал спорт, я сначала пожал плечами. Но потом согласился.

– Давай! – сказал я. – Я еще не научился кое-чему.

– Например, чему? – спросил папа. – Ты можешь, скажем, ударить человека по лицу?

– Не знаю, – сказал я. – В перчатках могу. А так не знаю.

– Как это? – удивился папа.

– Понимаешь, пап, – сказал я, – бокс – это же просто спорт. Тренировки, соревнования. Там не учат драться.

– А чему же там тогда учат? – раздраженно спросил папа.

– Технике. Передвижению. Боксер должен порхать как бабочка и жалить как пчела.

– Это кто сказал? – вдруг заулыбался папа.

– Кассиус Клей. Чемпион мира по боксу среди профессионалов в тяжелом весе.

– А! – произнес он уважительно. – Знаю такого. Но ты же сможешь за себя постоять? Не зря же полгода занимался?

– Наверное, смогу, – пожал я плечами.

Папа вздохнул и потрепал меня по плечу.

– Ладно, – сказал он. – Кассиус Клей ты наш. Занимайся. Ездить, правда, будет далеко. К Белорусскому вокзалу. Рядом с твоей новой школой. Ты вообще как насчет ездить?

Я пожал плечами. И стал ездить.

Ямочкина я больше никогда в жизни не видел.

ГЕНИЙ ДЗЮДО

Так совпало, что той зимой, когда Мишке исполнился год, умерла моя бабушка в далеком калужском городе Спас-Деменск.

Мама сообщила мне это печальное известие, когда пришла с работы. Я сидел тихо и ничего не говорил. Бабушку я помнил плохо. Ее, правда, однажды вызывали в Москву сидеть со мной из Спас-Деменска.

Насколько я помнил, она терпеть не могла лифт и городскую пищу и здорово стреляла из игрушечного пистолета пластмассовыми шариками.

Было странно сознавать, что ни одного дедушки и ни одной бабушки у меня уже нет, но что же делать – мои родители были очень поздними детьми.

Короче, мама с папой уехали на похороны в Спас-Деменск, но меня с собой не взяли.

Мама собиралась вызвать из Калужской области, из города Спас-Деменска, родственницу, тетю Катю Марусеву, в целях экстренной семейной помощи.

Вся моя жизнь теперь состояла из одних больших изменений, привыкнуть к которым я никак не мог – тем более что изменения эти шли непрерывным потоком.

Тетю Катю я, в принципе, хорошо знал, она когда-то и со мной точно так же «сидела», экстренно помогая маме, и об этом времени сохранилось немало рассказов.

Рассказы рассказами, но когда тетя Катя приехала из Спас-Деменска, я ее почему-то сразу не узнал.

Отдаленные воспоминания вызывали лишь ее рыжие волосы. А больше ничего. Оказывается, сделал я открытие, маленькие дети ничего не помнят! Вот пройдет время, Мишка тоже вырастет. И тоже не будет помнить, как я с ним гулял в сквере, таскал его на плечах, кормил с ложки и делился с ним салатом оливье.

Это было, конечно, обидно.

Тетя Катя погладила меня по голове и стала торопливо спрашивать, что я люблю есть, что я люблю пить, какие вообще у меня привычки, и при этом непрерывно смеялась.

– Да все я люблю, – мрачно сказал я. – Вы, тетя Катя, должны уже не обо мне думать. А вот о нем, о Мишке.

Тут тетя Катя опять весело засмеялась и заявила, что ей хоть один, хоть трое, хоть пятеро, хоть десятеро – это все равно, она всех может накормить и за всеми присмотреть.

– Почему трое? – подозрительно спросил я. – Тут только мы с Мишкой. А третий-то кто?

– А Славик как же? – обиделась тетя Катя. – Он же с нами будет жить.

Про Славика-то я и забыл! Это был сын тети Кати, которому в то далекое время исполнилось, наверное, лет пять.

Тут я насупился и ушел в свою комнату.

А когда туда зашла мама и решила узнать, что происходит, я мрачно заявил, что жить целое лето с тетей Катей, Славиком, Мишкой и еще там с кем-то, с кем мама решила меня оставить на даче, я не хочу.

На что мама, в свою очередь, мне заявила, что жить летом в Москве я тоже не буду, и что меня могут отправить, например, в пионерский лагерь, если я настаиваю.

– Мишке летом нужно жить на даче. А ты как хочешь. Это уж каково будет твое желание, – спокойно заявила мама.

– А ты-то часто на дачу будешь приезжать? – спросил я после некоторой паузы.

– Часто, – улыбнулась мама. – Каждый день.

Дача в то лето у нас была, надо отметить, совершенно необычная – государственная. На такой даче мы жили в первый и последний раз в жизни.

Обычно мы «снимали у хозяев», и хозяева жили с нами по соседству, в том же доме, поэтому туда было нельзя, сюда нельзя, сиди целый день на одном месте, вот тебе и вся дача.

А тут в нашем распоряжении оказался целый двухэтажный заброшенный дом, да еще огромный заросший участок, на котором пару лет никто ничего не пропалывал, не собирал и вообще за порядком не смотрел, как сказала тетя Катя.

На участке этом ничего не росло, кроме огромной зеленой редьки, которая была необычайно вкусна, да еще кривых вишенных деревьев и дикой крапивы высотой с меня.

– Ну это ж надо, такую землю бросить! – возмущалась тетя Катя. – Тут же и огород был, и теплицы, и сад. И дом какой был крепкий, а сейчас что – одно гнилье...

Меня, в отличие от тети Кати, ничего тут особо не возмущало.

Мне все, наоборот, очень нравилось, а самое главное, нравился здешний простор. И вообще все устройство нашей жизни.

Тетя Катя в основном воевала со Славиком, который и меня безуспешно пытался втянуть в свои каверзы. Он постоянно пытался что-нибудь поджечь.

Мишка сидел в манеже и грыз игрушки. Больше его ничего в жизни пока не интересовало.

Меня же интересовали разные окрестности, которые Славику, слава богу, были пока еще недоступны.

Я садился на велосипед и уезжал на целый час. Иногда ехал в ближний лес. Среди редких сосенок петляли тропинки. Долго ездить в лесу один я боялся, потому что не хотел встретить какого-нибудь маньяка, которыми меня пугала тетя Катя. Поэтому я бросал велосипед возле дороги и долго, бесцельно и бездумно лежал на спине.

В лес я заезжал по дороге в магазин.

В сельском магазине я покупал батон хлеба, бидон молока или иногда еще бутылку подсолнечного масла – а больше

в нем и нечего было покупать, кроме дешевых конфет, спичек, соли и керосина.

Иногда приходилось стоять целую очередь и слушать, что говорят взрослые люди.

Мужики и деды обычно курили молча, а женщины болтали всякую чушь.

– А масло опять на пять копеек подорожало!

– Безобразие какое! И главное – какое масло? Один осадок.

– И хлеб, говорят, подорожает с Нового года.

– Иди ты!

– Вот тебе и иди ты. Точно подорожает. И молоко, и сахар.

– А Марьевых ограбили. В дом ночью залезли и все унесли.

Тут я начинал слушать более внимательно, потому что единственной вещью, отравлявшей мне это свободное и просторное лето, был страх.

Я все время боялся, что нас тоже ограбят, залезут ночью в дом. Да еще и зарежут, если хочешь.

Тетя Катя запирала дом на здоровенный засов – вечером, перед сном, после мытья ног.

Но я долго не мог заснуть, потому что было еще светло, и напряженно думал. Думал я вот о чем. Мы все вместе с тетей Катей, Мишкой и Славиком занимали в доме две комнаты на втором этаже. А всего комнат в доме было столько, что я даже не мог их сосчитать. Я лежал и думал о том, что воры могут неслышно и незаметно залезть в окно первого этажа.

Первый этаж мы сразу решили не занимать, потому что там было совсем уж грязно и все разломано.

– Бомжи жили! – сказала мама. – Люди такие, бездомные, – объяснила она мне. – Они тут зимой грелись, спасибо, весь дом не сожгли. Видишь, тут вот они спали, на этом тюфяке. Господи, гадость какая, – сказала мама и закрыла за собой дверь.