ГЛАВА 2

Чужеземцы

Окумити-но-ками Гэндзи, князь Акаоки, взглянул на себя в зекало. Взору его предстал сущий анахронизм: множество древних одеяний, надетых одно поверх другого, сложная прическа — часть волос выбрита, часть распущена, часть причудливо уложена. И во всем этом таится больше символики, чем в известнейших танка, буддийских иконах, почитаемых простонародьем.

— Князь…

Оруженосец Гэндзи опустился на колени и с поклоном подал господину короткий меч, вакидзаси. Когда Гэндзи заткнул его за пояс, оруженосец так же церемонно передал ему второй, более длинный меч — катану, на протяжении тысячелетия остававшуюся главным оружием самурая. Гэндзи собирался лишь ненадолго выйти из дома, и совершенно не нуждался в мече, и уж тем более в двух. Но этого требовало его положение в обществе.

Гэндзи выглядел безукоризненно, и в то же время чрезвычайно консервативно — так скорее подобало бы выглядеть человеку почтенному, а не юноше двадцати четырех лет от роду. Объяснялось это тем, что пышные одежды и вправду принадлежали человеку более почтенному — деду Гэндзи, покойному князю Киёри, скончавшемуся три недели назад в возрасте семидесяти девяти лет. От черно-серого верхнего кимоно исходило ощущение воинской суровой простоты. Надетая поверх кимоно черная куртка камисимо с жесткими плечами-крыльями была столь же вызывающе проста — ни единого украшения. На ней даже отсутствовал родовой герб, стилизованное изображение воробья, уворачивающегося от стрел, летящих в него с четырех сторон.

И это упущение чрезвычайно не нравилось Сэйки, главному управляющему двора, которого Гэндзи унаследовал от деда.

— Господин, вас что-то заставляет выезжать инкогнито?

— Инкогнито? — Это предположение позабавило Гэндзи. — Меня сопровождает целый отряд самураев, и у каждого на одежде герб с воробьем и стрелами. Ты действительно думаешь, что при таких условиях кто-то меня не узнает?

— Господин, вы даете вашим врагам возможность сделать вид, будто они вас не узнали, оскорбить вас и тем самым спровоцировать кризис.

— Я откажусь оскорбляться, — ответил Гэндзи, — а ты предотвратишь любую провокацию.

— Может случиться так, что вам не позволят отказаться, — стоял на своем Сэйки, — а я не сумею предотвратить провокацию.

Гэндзи улыбнулся.

— Ну что ж, я уверен, что в этом случае ты просто убъешь всех врагов.

Тут в комнату к поклоном вошел Кудо, глава безопасности клана.

— Господин, ваша гостья собирается после вашего отбытия покинуть дворец. Не следует ли отправить за ней сопровождение?

— Зачем? — удивился Гэндзи. — Мы знаем, где она живет.

— Просто ради предосторожности, — ответил Кудо. — Возможно, в ваше отсутствие она расслабится и станет меньше следить за собой. Мы можем узнать что-нибудь ценное.

Гэндзи улыбнулся. Он знал Хэйко меньше месяца, но уже успел понять, что эта женщина никогда не позволяет себе расслабиться.

— Нам следует поступить, как предлагает Кудо, — сказал Сэйки. — Мы до сих пор еще не изучили прошлое этой женщины с должной тщательностью. — Он имел в виду — хоть и не сказал об этом вслух, — что Гэндзи запретил подобное изучение. — Легкий надзор был бы вполне уместен.

— Не беспокойтесь, — отозвался Гэндзи. — Я лично изучил Хэйко, самым тщательным образом, и не обнаружил ничего подозрительного.

— Это не то изучение, которое нам нужно, — хмуро заметил Сэйки. Подобные игривые замечания внушали ему глубокое отвращение. За двести пятьдеся лет мира многие расслабились, и многие кланы оказались сокрушены в прах лишь потому, что их главы поддавались похоти. — Мы толком ничего о ней не знаем. Это неблагоразумно.

— Мы знаем, что она — лучшая гейша во всем Эдо, — заявил Гэндзи. — Что еще нам нужно знать?

Он вскинул руку, предупреждая уже готовый сорваться с губ Сэйки ответ.

— Я физически изучил ее с четырех сторон времени и пространства. И могу заверить, что она вне всяких подозрений.

— Господин! — с упреком произнес Сэйки. — Не надо так шутить! Вам может грозить смертельная опасность!

— С чего ты взял, что я шучу? До тебя ведь доходили слухи — о том, что мне достаточно прикоснуться к человеку, чтоб узнать его судьбу.

По тому, как Кудо и Сэйки переглянулись, Гэндзи понял, что эти слухи и вправду до них доходили. Князь последний раз недовольно взглянул в зеркало, развернулся и вышел из комнаты.

Советники двинулись следом за Гэндзи, по коридору и во двор. Там молодого князя уже ожидали две дюжины самураев, паланкин и четверо носильщиков. Домочадцы и прислуга выстроились у ворот, чтоб поклониться князю, когда он будет отъезжать. И точно так же они будут встречать его при возвращении. Чудовищная и напрасная трата человеческой энергии. Место, куда желал попасть Гэндзи, находилось всего лишь в нескольких сотнях ярдов от дворца. Он вернется через считанные минуты. Однако же закостеневший древний этикет требовал, чтоб отъезд и приезд князя всегда сопровождался подобными церемониями.

Князь повернулся к Сэйки.

— Неудивительно, что Япония настолько отстала от чужеземцев. У них наука и промышленность. Они производят пушки, пароходы и железные дороги. У нас же — лишь изобилие бессмысленных церемоний. Мы производим одни лишь поклоны — поясные, земные и множество иных.

Сэйки в замешательстве уставился на своего князя.

— Господин?

— Я мог бы оседлать коня, самому съездить куда нужно, и вернуться обратно — и успел бы обернуться быстрее, чем эта бестолковая толпа соберется здесь.

Господин! — Сэйки и Кудо дружно рухнули на колени.

Умоляю вас, не надо так делать! — воскликнул Сэйки.

— У вас есть враги и среди сторонников сёгуна, и среди его противников, — поддержал его Кудо. — Выезжать без свиты — это равносильно самоубийству.

Гэндзи жестом велел им встать.

— Я сказал, "мог бы", а не "сделаю".

Он вздохнул, сошел по ступеням и надел сандалии, заботливо поставленные у лестницы. Сделав пять шагов, Гэндзи очутился у паланкина (носильщики подняли паланкин на три фута, чтоб князю легче было усесться), извлек из-за пояса мечи (которые сунул туда минутой раньше), положил их в паланкин, снял сандалии (слуга, ведающий сандалиями, с поклоном подобрал их и уложил в специальный отсек в паланкине) и, наконец, уселся. Взглянув на Сэйки, Гэндзи поинтересовался:

— Теперь ты понял, что я имел в виду, говоря о бессмысленных церемониях?

Сэйки поклонился.

— Нет, господин, не понял. Моя вина. Я постараюсь понять.

У Гэндзи вырвался раздраженный вздох.

— Отправимся же, наконец, пока солнце не село!

— Господин снова изволит шутить, — сказал Сэйки. — Солнце лишь недавно встало.

Он шагнул вперед, поклонился и закрыл дверцу паланкина. Носильщики встали. Процессия двинулась.

Сквозь переднее окошко Гэндзи видны были восемь самураев, идущих в колонну по два. Если бы князь дал себе труд обернуться, то увидел бы еще двенадцать. Двое шли слева от паланкина, и двое, включая самого Сэйки, справа. Двадцать четыре человека — двадцать восемь, если считать носильщиков, — готовы были в любой момент отдать за него жизнь. Всякое действие любого князя, сколь угодно светское и незначительное, всегда сопровождалось подобной самоотверженностью слуг. В этом было чересчур много от драмы. Неудивительно, что прошлое Японии столь кроваво, а будущее несет с собой такие опасности.

Но тут Гэндзи заметил среди склоненных голов домочадцев искусную прическу. Те самые волосы, что так недавно украшали его подушку — блестящие и темные, словно сама ночь, сошедшая на землю. Гэндзи никогда еще не видел на Хэйко этого кимоно. Он знал, что девушка надела его лишь затем, чтоб пожелать ему счастливого пути. Темно-синяя ткань была украшена завитками морской пены, а меж этими завитками были разбросаны розовые розы. На белоснежном нижнем кимоно был выткан точно такой же узор, белым по белому: белые рози среди белой пены белого моря. Это было очаровательно и чрезвычайно опасно, поскольку вызывало целый букет воспоминаний и чувств. Розы Хэйко относились к той разновидности, которую иногда именовали "Американской красавицей". А самые неистовые самураи реакционных кланов (они заносчиво именовали себя "людьми добродетели" — как будто никто, кроме них, добродетелью не обладал) воспринимали все, идущее извне, как личное оскорбление. И кому-нибудь из них вполне могло бы прийти в голову убить девушку за один лишь этот узор на ее кимоно. И единственной защитой Хэйко было ее мужество, ее слава и ее невероятная красота.