Если тебя интересует, приказывал ли я его отравить, то нет.

Хэйко изящно опустилась на пол и распростерлась ниц.

Я никогда не позволила бы себе столь дерзких предположений, господин Каваками. — Голос и манеры девушки были полны неподдельной серьезности. — Прошу прощения за то, что произвела на вас неправильное впечатление.

Человек, сидящий перед ней, был шутом, но умным и опасным шутом. А она, желая узнать, что он задумал в отношении Гэндзи, зашла слишком далеко. Нужно быть осторожнее, иначе Каваками может заподозрить, что ее интерес превышает рамки долга.

Ну, будет. Поднимись, — с чувством произнес Каваками. — Я не обиделся. Ты — мой доверенный вассал.

Конечно же, женщина не могла занимать подобное положение. Но ведь это всего лишь слова. Он ничем не рискует, говоря так.

Я не заслуживаю такой великой чести.

Чепуха. Ты должна знать мои замыслы, чтоб действовать в соответствии с ними. Я не любил князя Киёри, это правда, — но у него и без меня хватало врагов. Многим не нравилось, что он так дружелюбен с чужеземцами, особенно с американцами. А его интерес к христианству вызывал еще больше недовольства. Даже собственный клан не слишком охотно его поддерживал. Ты сама докладывала, что Сэйки и Танака, два самых значительных его вассала, изо всех сил возражали против появления миссионеров во владениях клана. На самом деле, Танака оказался столь упрям, что даже покинул свой пост и шесть месяцев назад удалился в монастырь Мусиндо.

Да, господин, так оно и было. Он принял буддийские обеты и монашеское имя Сохаку.

Религиозный фанатизм бывает опаснее политической розни. Скорее всего, именно Танака — или Сохаку, если тебе так угодно, — убил старого князя. Во всяком случае, мне так кажется.

Как это ужасно, — сказала Хэйко, — когда тебе наносит удар столь близкий человек.

Именно близкие наиболее опасны, — отозвался Каваками, внимательно наблюдая за Хэйко, — поскольку именно к ним мы редко присматриваемся с должным тщанием. Вот ты, например, делишь ложе с князем Гэндзи, — и все же можешь в любой миг перерезать ему глотку. Разве это не так?

Хэйко поклонилась, тщательно следя за тем, чтоб придать лицу правильное выражение: покорное, но не слишком нетерпеливое.

Чистая правда.

И тебе не будет трудно преодолеть свою привязанность к князю?

Хэйко весело рассмеялась.

Господин изволит шутить со мной? Я делю постель с Гэндзи потому, что таков ваш приказ, а не из-за какой-то там привязанности.

Каваками нахмурился.

Осторожнее, Хэйко. Ты должна забывать об этом, когда находишься рядом с ним. Ты должна любить его, безраздельно, и даже безнадежно, — иначе Гэндзи поймет истинную твою цель, и ты станешь для меня бесполезна.

Хэйко низко поклонилась.

Слушаю и повинуюсь, господин.

Хорошо. А что там с дядей князя Гэндзи? Удалось ли тебе выяснить, где он находится?

Пока что нет. С тех пор, как господин Сигеру покинул замок, его не видели ни в одном из княжеских поместий Акаоки. Возможно, он вообще покинул клан.

Что бы ни послужило тому причиной, но эту новость можно было счесть воистину хорошей. Дядя был куда опаснее племянника. Сигеру всю жизнь был самозабвенно предан древним воинским искусствам самураев. Он умел убивать как при помощи оружия, так и голыми руками, и пользовался своим умением. Все знали, что он сражался в пятидесяти девяти поединках и во всех победил; это было всего на один поединок меньше, чем у легендарного Миямото Мусаси, жившего двести лет назад. Шестидесятый и шестьдесят первый поединок были назначены на последний день старого года и первый день нового, но, похоже, теперь они уже не состоятся. Сигеру исчез.

Расскажи все, что тебе удалось узнать.

Хэйко немедленно приступила к рассказу. Если она будет слишком много размышлять о том, что говорит, то уже не сможет продолжать. Она черпала эти сведения по капле из разных источников. Девушка была уверена, что правильно восстановила всю историю, но от всей души надеялась, что ошибается.

Небольшой буддийский храм в окрестностях замка Судзумэ-но-кумо был построен давным-давно, еще в тринадцатый год правления императора Гоханадзоно. В отличие от прочих храмов, этот не принадлежал какой-то одной секте. Вышло так потому, что князь Вакамацу построил его во искупление своих деяний: ранее он разрушил три десятка монастырей, принадлежавших сектам дзодо, ринзаи, сото и обаку, и перебил пять тысяч монахов, вместе с семьями и сторонниками. Хорошо вооруженные верующие не захотели подчиниться князю, повелевшему им прекратить религиозные распри.

Сигеру знал об этом храме все, до мельчайших подробностей. Он занимал важное место в ужаснейших из его пророческих снов, посещавших Сигеру с самого детства. Сигеру знал, что эти видения полны знамений, но не мог их понять, и потому на протяжении многих лет изучал историю храма в надежде, что люди и события прошлого дадут ему какую-то подсказку. Но он так ее и не обрел.

Теперь же он все понял, но было поздно. Так всегда было со знамениями, являвшимися ему. Он понимал их слишком поздно. Сигеру преклонил колени и зажег от единственного тусклого светильника сто пять курительных палочек. Затем он с почтительным поклоном расставил благовония на погребальном алтаре своего отца, Киёри, покойного князя Акаоки.

Я глубоко сожалею, отец. Пожалуйста, прости меня.

Он повторил эти слова сто пять раз. Затем он зажег сто шестую палочку.

Сто восемь — число бедствий, которые навлекает на себя человек ненасытной алчностью, ненавистью и невежеством. Сто восемь — число раскаяний, что возвращает заблудшие души к свету Будды. Сто восемь — число жизней, которые Сигеру предстоит провести в ста восьми преисподнях за свои немыслимые преступления. Когда все сто восемь палочек будут зажжены, нужно будет начинать.

Я глубоко сожалею, отец. Прости меня.

Но Сигеру знал, что ему не будет прощения. Дух князя Киёри мог бы простить сына за собственное убийство — но не за прочие. Никто его не простит.

Я глубоко сожалею, отец. Прости меня.

Сигеру сам удивился тому, что не сбился со счета. Несмотря на чудовищные видения, не дающие ему уснуть, переполняющие его разум так, что казалось, будто голова вот-вот разлетится на куски, он все-таки не сбился со счета. Курительных палочек было ровно сто восемь.

Я глубоко сожалею, отец. Прости меня.

Он прижался лбом к полу. В ушах у него стояло непрекращающееся гудение бескрылых летающих машин. Сквозь закрытые глаза его ослепляли огромные светильники, горящие без огня. В горле у него саднило от едкого цветного воздуха.

Он знал, что окончательно сошел с ума.

В каждом поколении один из рода Окумити нес на себе проклятие предвидения. В прошлом поколении это был его отец. В следующем — Гэндзи. В нынешнем же несчастье обрушилось на самого Сигеру. Видящий всегда страдал, ибо видение не всегда сопряжено с пониманием. У Сигеру они никогда не несли понимания — одно лишь страдание. Он не узнавал событий до того самого мига, пока они не проскальзывали из будущего в прошлое. И страдание сменялось еще большим страданием.

Если бы боги покарали его только пророческими снами, жизнь Сигеру была бы терпимой. Но затем у него начались видения во время бодрствования. Самурай, должным образом изучивший воинские искусства, способен выдержать многое, но бесконечный поток сознания, не перемежаемый даже сном, долго не выдержишь.

Небо превращалось в огонь и рушилось на землю, сжигая кричащих детей. Стаи железных насекомых наползали на Эдо, набивая животы человеческой плотью, извергая ядовитый дым, смешанный со зловонием жертв. Миллионы мертвых рыб плавали в отравленных серебряных водах Внутреннего моря.

Картины, возникающие в сознании, смешивались с тем, что Сигеру видел наяву. Всегда. Облегчения не было.

У выхода из храма Сигеру на миг задержался, поклонился телам двух убитых монахов и вышел, стараясь не наступить в лужицы застывающей крови. Когда он шел сюда, высоко в небе стояла полная луна. Теперь же, когда Сигеру возвращался в семейные покои, небо по-прежнему было озарено лунным светом, но сам серебряный диск уже скрылся за стенами замка.