— В чем дело, Сэйки. Я что, умер и превратился в божество?

— Господин… — только и смог произнести растроганный до глубины души Сэйки. Он не в силах был даже поднять лицо от пола. Опять он недооценил глубину души своего господина!

Гэндзи протянул руку к своей чашке. Другая служанка, Митико, с поклоном налила еще чаю. У Митико муж уже имелся, потому Гэндзи улыбнулся ей, но тут же выбросил служанку из головы. Попивая чай, он терпеливо ожидал, пока Сэйки возьмет себя в руки. Самураи — странные создания. Их кодекс чести требует без единого стона переносить самые жестокие пытки. И в то же время они способны прослезиться при виде столь прозаической вещи, как заключение брачного договора, и не видят в этом ничего зазорного.

Через некоторое время Сэйки поднял голову и одним движением рукава смахнул слезы с глаз.

— Господин, вам следует все-таки считаться с тем, что миссионеры могут быть каким-то образом причастны к заговору против вас.

— Если это был заговор.

— Чужеземец, именуемый Старком, предвидел этот выстрел. Он бросился на землю еще до моего возгласа — я сам это видел. А это означает лишь одно: он знал, где находится убийца.

— Или что он очень наблюдателен. — Гэндзи покачал головой. — Быть настороже и остерегаться предательства — это похвально. Но видеть предательство повсюду — это уже чересчур. Нельзя допускать, чтоб воображенин отвлекало нас от подлинной опасности. Старк лишь сегодня приплыл из Америки. В Японии довольно своих убийц. Кому и зачем понадобилось бы так все осложнять и привозить еще одного из чужих земель?

— Например, тому, кто желает скрыть свое имя дополнительным покровом тайны, — сказал Сэйки. — Тому, кого вы никогда бы не заподозрили.

Гэндзи вздохнул.

— Ну что ж, можешь и дальше заниматься этим делом. Но прошу тебя, не нужно чрезмерно изводить Старка. Он — наш гость.

Сэйки поклонился.

— Слушаюсь, господин.

— Давай посмотрим, как там они, — предложил Гэндзи.

Когда они вышли в коридор, Сэйки вспомнил о том бакалейщике, с крыши которого стрелял убийца.

— Что мы будем делать с предложением Фудзиты?

— Передай ему нашу благодарность и скажи, что мы дозволяем ему привезти сакэ для празднования Нового года.

— Слушаюсь, господин, — отозвался Сэйки. Это достаточно дорого, чтоб унять страхи бакалейщика, но не настолько дорого, чтоб уничтожить его. Мудрое решение. Доверие Сэйки к своему господину возросло еще больше.

Голландский телескоп позволял Каваками наблюдать за крышами домов тех улиц, по которым двигался отряд Гэндзи. Правда, дома заслоняли от него большую часть улиц, но Каваками все было ясно по поведению тех людей, которых он видел в проемах. Если они бросались на землю, это знаменовало приближение княжеской процессии. Когда та проходила, они вставали и возвращались к прерванным делам.

Каваками искренне позабавился, глядя, как Мондзаэмон, богатый торговец и банкир, соскочил со своего знаменитого белого коня и, невзирая на пышный наряд, бросился ничком на землю, словно последний крестьянин. Среди должников Мондзаэмона было множество князей, и даже сам сёгун занимал у этого невыносимого человечка крупные суммы. Однако же и он падал ниц при виде знатного человека. Деньги — это одно. А привилегия носить два меча и право беспрепятственно пускать их в ход — совсем другое. Каваками был уверен в одном: как бы ни менялся мир, уменье убивать всегда будет стоять выше уменья торговать.

Каваками послышался звук отдаленного выстрела. В телескоп видно было, как Мондзаэмон вскинул голову, и на жирном лице торговца отразился страх. Белый конь в панике попятился и затоптал бы хозяина, если б не вмешался один из слуг.

Что-то произошло. Придется подождать новостей. Каваками отошел от телескопа.

— Я буду в садовом домике, — сказал он своему помощнику, Мукаи. — Если не будет ничего неотложного, меня не беспокоить.

И Каваками в одиночку отправился в садовый домик. Это была простая беседка, примостившаяся в одном из садиков огромного замка. И все же именно этому домику Каваками обязан был величайшим удовольствием своей жизни.

Одиночеством.

Для такого человека, как Каваками — князя, постоянного окруженного толпой разнообразных прислужников и проживающего в двухмилионном Эдо, — одиночество было редкой роскошью. По правде говоря, он согласился возглавить тайную полицию сёгуна прежде всего потому, что это давало ему законный повод побыть одному. Когда Каваками хотелось отдохнуть от тягостного груза социальных обязанностей, он всегда мог сослаться на государственную тайну и исчезнуть. Сперва он проделывал это в основном ради того, чтоб ускользнуть от жены и наложниц и навестить какую-нибудь из многочисленных любовниц. Впоследствии он стал избегать и любовниц. Постепенно Каваками стало нравиться беспрепятственно следить за чужими жизнями. Теперь у него и вправду почти не было времени на жен, наложниц, любовниц и фривольные приключения, некогда доставлявшие ему такое удовольствие.

Теперь для него стало драгоценным это ожидание — те редкие минуты, когда он оставался наедине с маленькой жаровней, кипящей водой, ароматом чая и горячей чашкой в ладонях. Но сегодня он едва лишь успел заварить чай, как из-за двери донесся знакомый голос.

— Господин, это я.

— Входи, — отозвался Каваками.

Дверь скользнула в сторону.

Хэйко покинула дворец сразу же после отъезда Гэндзи. Гейшу сопровождала лишь ее собственная служанка, Сатико. Князья не могут никуда пойти без целого отряда телохранителей. Во всей стране никого так не страшатся, как их, — и во всей стране никто не живет в большем страхе. Они сеют смерть с той же легкостью, с какой счастливый ребенок смеется. А потому, по неизбежному закону кармы, их самих настигает смерть. Гейши же, в отличие от могущественных князей, не боятся никого. Они, с их изысканной хрупкостью, их красотой, изяществом, молодостью, были живым воплощением слабости. И потому могли без малейшего страха ходить, где им заблагорассудится. И в этом тоже проявляется закон Будды.

— Госпожа Хэйко, — прошептала Сатико, — за нами следят.

— Не обращай на него внимания, — велела Хэйко. Улочка, по которой они шли, была обсажена вишнями. Весной они покрывались цветами; поэты и художники на протяжении веков восславляли цветущие вишни. Сейчас деревья были черны и наги. Однако же, разве они не прекрасны? Хэйко приостановилась, чтоб полюбоваться веткой, привлекшей ее внимание. Легкий снежок, ночью припорошивший дерево, теперь уже почти стаял, оставив после себя лишь капельки ледяной воды. Лишь в тени, там, где ветка изгибалась, сохранилось несколько снежинок. Несколько мгновений, и ей нужно будет идти дальше. А солнце вскорости доберется до этого изгиба. И прежде, чем она, Хэйко, доберется туда, куда ей нужно, эти снежинки уже исчезнут. При мысли об этом что-то сдавило грудь девушки, и на глаза навернулись непрошенные слезы. Наму Амида буцу, Наму Амида буцу, Наму Амида буцу. Благоговенье перед сострадательным Буддой, что слышит плач всех страждущих. Хэйко сделала глубокий вздох и сдержала слезы. Воистину, ужасно быть влюбленной.

— Нам не следует медлить, — подала голос Сатико. — Вас ждут в час змеи.

— Чего мне действительно не следовало делать, так это соглашаться на столь раннее свидание, — возразила Хэйко. — Очень вредно начинать день со спешки.

— Истинная правда, — согласилась Сатико. — Но что может поделать женщина? Ей велят, и она повинуется.

Сатико было девятнадцать, как и самой Хэйко, но она вела себя так, словно была намного старше. В некотором смысле, это было ее работой. Взяв на себя обязанность размышлять о практических делах, Сатико избавила Хэйко от докучливой обузы повседневности.

И женщины продолжили путь. За ними следил Кудо. Он воображал, будто умеет незаметно следить за людьми. Откуда у него взялась такая странная фантазия, Хэйко понятия не имела. Кудо, подобно большинству самураев, был нетерпелив. Вся его подготовка научила его лишь одному: правильно выбирать момент, определяющий, кому жить, а кому умирать. Молниеносный взмах меча. Кровь и жизнь, вытекающие на землю. Почти неважно, кто победит, кто проиграет. Решающий момент. Вот что важно. А потому Кудо требовалось сделать невероятное усилие над собой, чтоб следовать за двумя женщинами, идущими столь неспешно, да еще и постоянно останавливающимися, чтоб полюбоваться деревом, взглянуть на товары или просто отдохнуть. А потому Хэйко, конечно же, пошла еще медленнее обычного, то и дело останавливаясь, чтоб перекинуться с кем-нибудь парой слов. К тому времени, как они добрались до главного торгового района в Цукидзи, Кудо уже носился вокруг, словно загнанная крыса.