Люмпен, вообразивший, что нашел собрата по несчастью, подбежал в Лоринкову, и, обняв его за плечи, тоже принялся пинать фотографа.

— Все равно у него скоро 35-дневный отпуск, — устало сказал себе Лоринков, выбравшись из толпы.

На следующий день акцию газеты обругали все средства массовой информации. Лоринков лениво огрызался, но главное было достигнуто: все, даже оппозиция, замечали, что за бесплатной колбасой пришло в пять раз больше народу, чем на антикоммунистические митинги к Рошке.

«О людях во власти, — вернее, в режиме, закрывшем, подобно грозовым тучам солнце свободы, воссиявшей было над нашей республикой, — говорят уже сами их фамилии. Вчитайтесь: президент ВоронИн, премьер-министр ТарлЕВ, министр экономики ЗбруйкОВ…»

Рубряков раздраженно отшвырнул газету «Литература ши арта», автор передовицы в которой (с весьма патриотичной фамилией Дабижа) тактично обошел фамилию «РубрякОВ», и «ОсипОВ», которые оба состояли в партии Рошки. Газету Рубрякову, по его просьбе, выписал цыганский барон.

Несмотря на то, что Рубрякова называли «серым кардиналом партии», и он не терял надежды все-таки выбраться из заточения в Сороках, депутат никак не мог забыть о своей злополучной фамилии. Слишком она у него была «русской».

Влад устало лег грудью на свой стол в подвале и хлебнул чаю прямо из чашки, не поднимая рук, свесившихся по бокам.

— Что делать? — бормотал он, прихлебывая чай уже носом.

Этому его научили в интернате, где он вырос.

Думать было о чем: рано или поздно его выпустят, это без сомнений, цыганский барон человек незлобивый, а там, в Кишиневе, соратник Юра экстремизмом распугивает людей. Сумасшедшие были по-прежнему с христиан — демократами, но большая часть электората отвернулась. Об этом Влад судил по статьям в «Литературе ши арте», где про митинги писали, что там собираются двадцать- тридцать тысяч человек, а не сто-двести тысяч, как прежде. Значит, думал Влад, на самом деле собирается не больше двух-трех тысяч.

На стену вполз таракан. От неожиданности Рубряков чертыхнулся. Икона в углу нежно погрозила ему пальцем. В зарешеченное окно подвала с мягким стуком падали перезрелые ягоды дикого винограда. Одной рукой Влад подбирал их и давил языком. Другой аккуратно, чтобы не потревожить таракана, взял нож. Насекомое, словно дождавшись этого, юркнуло под плинтус.

Влад встал, взял кусочек мела и поправил счет на стене. Теперь он выглядел так:

Опавшего винограда в подвале было уже по колено. Влад погладил окладистую бороду и, разувшись, начал топать ягоды. Сразу же на пол полилось вино. Пол подвала подтек. Влад слышал, как соседи снизу (у барона был многоярусовый подвал) жадно хлебали вино, сочащееся с потолка. Рубряков лег спиной в вино и, мерно покачиваясь, уснул.

— Посмотрите на этот туман, милая…

Лоринков отломил кусок влажного хмурого месива, свесившегося над крышей, где он стоял, полуобняв девицу по имени Лилия.

И затем предложил:

— Вы не хотели бы отведать?

— В это время года, — кокетливо дернула она плечом, — туман особенно вреден для горла.

Что-то посыпалось на крышу, где они с Лилией прогуливались.

— Ах, что это? — наигранно взволнованно воскликнула она.

— Не обращайте внимания, — так же банально ответил журналист, — это всего лишь разбились мои надежды. Портье!

Мгновения спустя швейцар с усами до бедер сметал щеточкой в совок осколки надежд молодого человека, что Лилия отведает туман его детства.

— Милый, милый, — приложила она руку к тому месту, где голубая жилка колотила его горло, — ах, неужто все это вам важно, так важно? Этот пот, эти нелепости, это тыкание чем-то в кого-то, ах, милый…

— Право же, — улыбнулся он, — не сходить ли нам с вами на вечеринку?

— А может быть, театр, — спросила она, — в городской театр, где я вчера была с друзьями?

Тут снова раздался звон надежд, которые Лоринков хранил в боковом кармане пиджака.

— В том театре, — увлеченно продолжала она, — дрессированные блохи танцевали танго, дарили друг другу стихи, а потом, о, ужас, совокуплялись. Кстати, милый друг, там я познакомлю вас со своей очаровательной подружкой, Анитой! У нее восемь приемных детей! Какое самопожертвование! Пятерых она отдала в хорошие руки! Осталось еще трое.

— Право, — взял ее под руку кавалер, — отчего бы нам и не сходить в этот театр?

Они, придерживая друг друга под локоть, шагнули под крышу дома, и девица оступилась. Увы, решимости поцеловать ее ему не хватило, — он всего лишь покрепче сжал ее локоть.

— Подлец, — воскликнула Лилия, — вы сделали мне больно!

— Но кислые соусы, — возразил он, — порой подходят к утиным грудкам.

— Впрочем, — подумав, согласилась Лили, — вы правы.

Поймав такси в сачок, он уселся на переднее сиденье, а Лилия обмотала колесо одним концом своего белого шарфа, а другой затянула на шее.

— Вы бесподобны! — сказал ей шофер.

Подъехал грузовой транспорт, на него погрузили такси и довезли до самого театра. На двери висела табличка. Она гласила.

— Ах, я, наверное, излишне парадоксальна для вас, мой милый друг, — грустно сказала она.

— Нет, что вы, — бодрясь, натягивал на ее лицо респиратор Лоринков, — мы же друзья, всего лишь добрые друзья, Лили!

Они прошли в фойе. Буфетчицы подавали прокламации к восстанию, а в углу унылый актер третьего ранга продавал газированную воду со словами:

— Отпить подано.

Они уселись в зале, и свет погас. На сцену, пошатываясь, вышел главный герой. Он демонстративно чихнул в зал.

— У вас большая грудь, — сказал Лоринков и довольно засопел.

Лучше быть хулиганом, чем активистом, лучше быть убийцей, чем коммунистом, — протяжно выл с импровизированного помоста известный молдавский певец и поэт Виеру.

На его посиневшую от холода лысину, предварительно покружившись, приземлялись первые в этом году снежинки. Юрий морщился. Народу на акции протеста собиралось все меньше. Приближалась сессия. В интервью местным газетам Рошка говорил, что детям учиться пока не нужно: он, мол, дает им самый важный и главный урок — урок антикоммунизма. Но родители гнали студентов на занятия, — Рошка вам диплом не купит, говорили они.

Решительно выдохнув, Юрий залез на помост, бесцеремонно столкнул оттуда совсем уж промерзшего Виеру, и заговорил:

— Дети мои! Сегодня, я вижу, нас мало. Что ж, безграмотные люди коммунизм не победят! Но только вот что я хочу вам сказать. Пока вы будете слушать на лекциях историю Молдовы, которую коммунисты ввели вместо настоящей истории Румынии, пока продажные преподаватели будут называть ваш румынский язык молдавским, а не…

Через несколько минут речи толпа немного завелась.

— Не трогайте полицию! — кричал Юрий, указывая на переминавшихся с ноги на ногу карабинеров из оцепления. — Полиция с нами! Они вынуждены выполнять приказы плохой власти, но душой они с нами, с нами!..

— …Значит так, — деловито натягивал на руки Илашку теплые перчатки Лоринков, — вы сейчас подойдете к помосту и попросите слова.

Илашку согласно кивал, лихорадочно подсчитывая в уме, сколько зарплат за время его заточения задолжал ему Рошка. Илие был здорово озлоблен на Юрия.

В Кишиневе, после того, как офицеры службы безопасности Приднестровья сдали его на руки местным чекистам, Илашку поначалу только напевал тихонько «Марш славянки», да глупо смеялся. Потом в нем взыграла горячая кровь борца за территориальную целостность республики, и он отчего-то решил кинуть клич, — собирать народ на новую войну. Однако узника обогрели, накормили, и доходчиво, как это умеют делать все в мире карательные органы, объяснили, что делать ничего пока не надо.

Затем у Лоринкова появился гениальный план: столкнуть двух рассорившихся национал радикалов. И вот, сидя в машине Совета Безопасности, журналист давал Илашку последние инструкции перед схваткой.