Я сварил еще глинтвейн. Но нам тогда не хотелось думать о напитках. Мы просто говорили. На самые разные темы.
— Ты обещала рассказать, почему ушла из журнала, — напомнил я, допивая остывший уже напиток. Не выливать же. Я хотел сварить новую порцию, но Олеся отказалась.
— Раз обещала, то расскажу, — согласилась девушка. — А получилось так…
20. Рассказ
А получилось так. Примерно через полгода после начала работы в редакции, меня вызвал к себе сам Главный. Обычно Главный не снисходил до прямого общения с такими мелкими сошками, как я, но тут уж деваться ему было некуда. Дело происходило летом, в период отпусков, и работать стало практически некому. Журнал у нас был не очень большой, и положение тогда сложилось просто катастрофическое. Кто отдыхал, кто в разгоне, а кто по нахалке взял больничный и уехал к себе на дачу. Даже секретарша Главного отсутствовала.
Вообще — тот Журнал — явление не такое простое. Один очень богатый мужик, почти олигарх, сделал шикарный подарок своей горячо любимой жене, бывшей топ-модели. Как-то раз он решил, что жене нужно чем-то заняться. Или она сама его попросила, не знаю, только он подарил ей редакцию журнала. На день рождения. В редакцию набрали профессионалов, и работа пошла вполне хорошо. Пока дают деньги, журнал живет, а что будет потом — никто старается не думать. Хозяйка журнала общалась только с Главным. Мы ее вообще никогда не интересовали.
— Так, Олеся, — сказал мне главный редактор, когда я пришла в его кабинет. — Ты у нас уже год, и пора тебе расти над собой…
— Только полгода, Василий Иванович, — я все-таки побаивалась Главного.
Наш главный редактор — Василий Иванович Арбигоев, — казался мне тогда симпатичным пожилым дядькой. Несмотря на седину и лицо покрытое морщинками, он выглядел очень приятным и даже милым. На свою должность Главный был поставлен так давно, что никто и вспомнить не мог — когда. Это случилось не то десять, не то все пятнадцать лет назад. По-моему еще в момент основания журнала. За это время журнал менял название, даже временно закрывался, но Главный так и оставался главным.
— Полгода? — переспросил он поморщившись. — А я думал — год. Ну, неважно. Вот тебе серьезное задание… да садись ты, чего стоишь. Значит так. Знаешь кто это?
Тут Главный предъявил мне плохую черно-белую фотографию какого-то старика. Портрет чем-то напоминал последнюю фотографию Станиславского, если бы тот позировал в очках и улыбался.
— Нет. А это кто? — спросила я.
— Это академик Иванов.
— Академик чего? Какой академии?
— Главной, по-моему. Как она там называется… Российская, что ли? Впрочем, не знаю. Какая разница? Это наш российский академик, нашей Академии наук, Сергей Александрович Иванов. И скоро близится его юбилей, ему исполняется ровно сто лет. Так вот, тебе предстоит написать статью о нем. Полазай по Интернету, собери данные, изучи его биографию, а уж потом поговоришь с учениками. Но основное, что тебе нужно сделать — интервью.
— Чье? Опросить учеников?
— Про учеников — это конечно хорошо. Тоже можно. Но главное — проинтервьюируй самого. Самого академика.
— Как это? Он что, разве жив?
— В том-то все и дело! — весело воскликнул Василий Иванович, явно радуясь содеянному эффекту. — Да еще и как жив! Он до сих пор продолжает активно трудиться в Академии наук, руководит крупной лабораторией и выпускает по нескольку печатных трудов в год. Недавно вышла книга. Его книга… — Главный начал одной рукой сумбурно шарить по столу, а другой кликать мышкой, — и называется она… дай бог памяти… черт, где же я записал-то? Такое заковыристое название, что и не запомнишь никогда. Ладно, неважно, сама найдешь. Он занимается не то физической химией, не то химической физикой, не помню. Так вот, он активно работает, и за всю свою жизнь написал столько всего, что нам с тобой не только не написать, но и не прочитать. Поскольку скоро его юбилей, и будут разные мероприятия, пресса там, телевидение, то мы тоже не должны оставаться в стороне. Скажу по секрету, ходят упорные слухи, что Президент наградит его орденом за заслуги. Перед отечеством. Хотя наш журнал кое-кто и называет презрительно желтым, глянцевым и гламурным, я называю его журналом о жизни. Я вообще не приемлю такие выражения, как «желтая пресса», «глянцевые журналы». Поэтому нашим читателям будет интересна статья об одном из корифеев отечественной науки.
— Но на такие темы у нас обычно пишет…
— Я знаю, Руслан. Не беспокойся, я с ним договорюсь. Сейчас в командировке, заменить его все равно некому, а тебе надо же с чего-то серьезного начинать. О чем ты там писала? Про губную помаду?
— Я недавно подготовила большую статью о контурных карандашах для губ. Но ее почему-то не включили в номер, — расстроено сказала я. Я тогда действительно сильно обиделась, когда не напечатали мой материал.
— Понятно. Так вот, теперь напишешь об академике. Если нужна будет помощь — сразу ко мне обращайся, непосредственно. Дело важное, и я сам буду курировать этот материал. Фотографии еще сделай, я тебе Петровича в помощь дам. Вместе с фотографиями рассчитывай на две полосы. Не жадничай и не стесняйся — если будет много, то сократим.
— А можно я сама? Без Петровича? Я умею, да и фотик у меня хороший, профессиональный.
— Фотик… Давай лучше без самодеятельности! «Я сама!» Сказал, Петровича дам, значит — дам! Он хорошо снимает, старая школа! Все, иди, можешь работать! Фотик…
Сергей Петрович — наш редакционный фотограф, старый дядька лет пятидесяти. Он категорически не признавал цифровое фото, и до сих пор снимал на пленку каким-то древним немецким аппаратом раритетного вида. Он этим очень гордился, а в ответ на наши шуточки заявлял — «Что там ваши цифровики! Ничто без компьютера. Чуть вирус какой-нибудь, и пропадут эти ваши файлы! Трындец! А вот моя работа будет жить вечно! Серебро — оно и в Африке серебро!» Почему его до сих пор не отправили на пенсию, я могла только догадываться. Мы называли его — Николай Петрович или просто Петрович. За последнее время Петрович сильно сдал и часто уходил в удручающие запои. В подобных случаях у нас предупредительно говорили — «Петрович болеет». Когда у него тряслись с перепою руки, то фотки выходили нечеткими и смазанными, но это почиталось за особое художественное видение и творческий прием. Петрович не просыхал иногда неделями, поэтому я очень надеялась, что он не сможет мне помогать, и снимки я сделаю все-таки самостоятельно.
Поскольку это оказалось действительно серьезное задание, то для начала я составила примерный план действий.
Первым пунктом плана значилось: собрать данные по Интернету. Вторым — узнать имена учеников академика и поговорить с ними. Третьим — тоже поговорить, но с рядовыми сотрудниками. У кого получится — взять интервью. Далее — встретиться с самим академиком, побеседовать с ним под диктофон, и сделать серию фотографий. А уж совсем потом заняться обработкой материала собранного по этому плану.
Несмотря на простоту плана, трудности возникали чуть ли не с первых же шагов. Никто из найденных через Интернет учеников не ответил на разосланные мною электронные письма. Дозвониться по телефону я тоже не смогла — похоже, эти научники вообще никогда не появлялись на своих рабочих местах. Если кто-то, помимо автоответчика снимал трубку, то мне вежливо сообщали — «он вышел» или «его сейчас нет, что-нибудь передать?» Я говорила, что передать, постоянно оставляла и сообщала свой телефон, но никакого толку от этого не было. Тогда я плюнула и решила идти туда, где работал столетний академик, сама. Своим ходом. Поскольку Петрович опять «заболел», я со спокойной совестью взяла свой «Canon» и направилась в институт академика, понадеявшись на везение и собственную удачу.
Удача мне в тот раз не изменила. Институт представлял собой обширное старое здание в стиле сталинского псевдоклассицизма, занимавшее целый квартал на Ленинском проспекте. С большим фронтоном, толстыми коринфскими колоннами до пятого этажа, здание подавляло и внушало уважение одним только своим видом. На фронтоне значилось «МСМLII» — тысяча девятьсот пятьдесят два римскими цифрами — год построения этого монстра. Огромные, рассчитанные на каких-то великанов толстые дубовые двери оказались такими тяжелыми, что открыть их я смогла только с большим усилием и то со второй попытки.