— От какой шустрый пацаненок!.. — воин рассмеялся, вытащил меч, сказал: — Я тебя убивать не стану, только отшлепаю мечом плашмя по заднице…
Серик пожал плечами, сказал:
— Ну, тогда и мне тебя убивать как-то не гоже; пожалуй, я тебя отшлепаю мечом плашмя по заднице…
Видно было, как у воина перекосило лицо; он явно готов был разорвать Серика пополам. Но, видимо понял, что, несмотря на молодость, Серик мог оказаться знатным бойцом, а потому очертя голову в атаку не бросился, сделал несколько прощупывающих выпадов, нанес несколько несильных ударов. Серик лениво отмахивался, никак не показывая свое искусство. Но быстро понял, что воин хоть и хороший рубака, но поединщик не шибко умелый, и тогда Серик на очередной прощупывающий удар ответил сильнейшим боковым ударом, и, не останавливая замах меча, лишь повернув его плашмя, примочил противнику по заднице. Захохотали даже явные сторонники вожака. И он буквально осатанел; меч замелькал, будто крылья ветряной мельницы в бурю. Но куда ему было до Сериковой быстроты! Серик поймал его клинок эфесом, подсек ногой под колено, легко сбил на снег, и снова примочил плашмя по заднице. Оно конечно, врага он себе нажил смертельнейшего, лютейшего, до гробовой колоды, но пересилить себя Серик не мог; ну не мог он убить своего! Оно, конечно, в междоусобных сечах, бывало, и брат на брата шел, но Серику-то не довелось еще участвовать в княжеских забавах! Воин вскочил, и очертя голову ринулся на Серика; по глазам видно было, что от ярости он ничего не видит и не соображает. Серик сильным ударом под самый эфес выбил из его руки меч, дал подножку, и воин снова покатился в снег. Он медленно поднялся на колени, опустил голову, выговори:
— Руби… Только не позорь…
Серик проворчал пренебрежительно:
— Экий позор… Ну, встретил противника посильнее, да половчее… Был бы ты с Киева, ни за что бы не вышел со мной на поединок; меня ж весь Киев знает… С тобой в одной дружине мне никак быть нельзя; ты ж найдешь время, чтобы всадить нож в спину, а помирать мне никак нельзя — меня купеческая дочка ждет из похода. Так что, уходи…
Реут тоже медленно выговори:
— Уходи… Купцы не могут тебе довериться.
Воин оглядел толпу, еще не превратившуюся в дружину, медленно выговорил:
— И вы тоже?..
Воин с иберийским мечом медленно выговори:
— Уходи… Двум медведям в одной берлоге нипочем не ужиться. А я думаю, Серик лучший военный вождь. Главное, он шибко хочет вернуться с победой, а значит, есть надежа и для нас не лечь костьми в бескрайней Сибири…
Воин медленно склонился, подобрал меч, вложил в ножны, и, сгорбившись, пошел в Реутов огород, где вольно бродили расседланные кони. Вскоре он уже проскакал к воротам. Все молча и неподвижно наблюдали за ним. Когда ворота закрылись, Серик весело проговорил:
— Ну вот, теперь можно и вождя выбирать…
— Чего тут выбирать?.. — пробормотал воин с иберийским мечом, и, обернувшись к толпе, крикнул: — Кто против Серика?! — толпа ответила молчанием. — Ну, тогда будем собираться! — и он весело рассмеялся, скаля белые ровные зубы. Просмеявшись, сказал серьезно: — Меня Лисица зовут…
Серик проворчал:
— А что? Похож…
Собрались быстро, и двух дней не потребовалось. Реутов амбар уже был под крышу забит товарами, предназначенными для облегчения долгого пути, посредством ублажения подарками всех встречных поперечных степных людишек. Реут высказал некоторые сомнения по поводу того, что много приготовили кольчуг и сабель, но Серик ему разъяснил, что степные роды живут разобщено, и никогда не соберут достаточную силу, чтобы представлять маломальскую угрозу для русичей, даже если у них у каждого будет кольчуга и сабля.
Попытался уговорить Шарапа со Звягой пойти в поход, но те, видать, за время отдыха все обдумали, и заявили, что не могут оставить семьи на столь долгий срок.
Замотанный за два дня сборов, Серик даже проститься толком не смог дома; еле выкроил время, чтобы сбегать домой за оружием, наскоро обнял мать, брата, погладил по пушистым волосам сестер, и убежал. Еще и с Горчаком пришлось поругаться: оказалось, что он непременно решил взять с собой свою половчанку, которую перекрестили в Клавдию. Серик попытался и ее уговорить, но она лишь мотала головой, и твердила, что непременно умрет, а у Серика сердца нет; видел ведь, что она не хуже воина переносит все тяготы пути.
Разобрались по двое на сани. Всего пришлось восемьдесят саней. Своих верховых лошадей запрягли по паре в сани. Заводных, для длинного сибирского пути, порешили купить у казанцев, всего по паре на человека. А там уж — как получится; если кони падут, придется в заводные брать мелких касожских лошадок, а свих боевых коней беречь пуще глазу. Касожской лошадке нипочем не унести на спине витязя в полном снаряжении.
Ехали не спеша, не больше чем по двадцать пять верст в день. От постоялого двора до постоялого двора. Но ночевать все равно приходилось под открытым небом, в избах на всех места не хватало, слава богам, что хоть для лошадей овса и сена хватало. Спали в санях, завернувшись в тулупы. Хорошо отдыхавшие за ночь кони, бежали весело по накатанному зимнику, по сторонам тянулись однообразные берега; ивняки, да ивняки, изредка от берега поднимался склон, заросший дремучим сосняком. Редкие селения выдавали себя белыми дымами в морозном воздухе. В городах не останавливались; Реут особо настаивал на тайне путешествия, а не то половцы прознают, и встретят где-нибудь. Как-то так само собой получилось, к Серику прилип Лисица, и без умолку болтал о великих подвигах всех остальных дружинников. Когда Серик спросил его:
— Чего ты все о других, да о других; расскажи и о себе чего-нибудь? Не зря ж ты попал в такой рискованный поход…
Лисица смутился, промямлил:
— Да я так… Случайно попал… — и опять завелся о ком-то.
Серик решил про себя, что не простой человек, этот Лисица; все обо всех знает, значит, и бывал частенько в сечах. В пол-уха, слушая болтовню Лисицы, Серик подремывал под походную песню полозьев. Лениво подумал про себя, что как только полозья перестают петь, вот тогда и жди буйного таяния снегов. Что ж, таяние снегов пересидим в казанской крепостце на Самарке…
В Казани решили не задерживаться. Как только со сторожевой башни завидели такой большой обоз, нисколько не похожий на купеческий, в посаде началась форменная паника; люди бежали к городским воротам, но их уже закрыли. В крепости заполошно ревели рога. В единственной церквушке заполошно били набат в невеликий колокол. Посадские жители, сообразив, что их оставили на растерзание неведомому врагу, похватали дубье да оглобли, и, загнав баб с детишками себе за спины, сгрудились у ворот.
Горчак с Сериком слезли с саней, пошли вверх по пустынному взвозу. Усмехаясь, Горчак проговорил:
— Ну, щас они нас точно отколотят…
— А может, и вообще убьют… — откликнулся Серик. — Эт, с чего они так всполошились?
Они остановились шагах в десяти от настороженно притихшей толпы. Горчак спросил:
— Эй, вы чего так всполошились?
Огромный, черный, в фартуке из воловьей кожи, кузнец, выговорил насмешливо:
— А рязанцы, поди, следом идут?
— Какие рязанцы?! — изумился Горчак. — Купцы мы…
— Аль мы купцов не видали?.. — проговорил кузнец, и перекинул с руки на руку пудовый молот.
С воротной башни крикнули:
— А вон князь едет с дружиной! Щас мы этих купцов пощупаем…
Кузнец повернулся к башне, погрозил молотом, прорычал:
— Только слезь со своей голубятни, я тебя мигом молотом поглажу!.. Пошто ворота запер?
Вскоре ворота со скрипом растворились, и появилась княжья дружина, кто в чем, но все при мечах. Скакавший впереди Великий князь Казанский, проскакав сквозь раздавшуюся в стороны толпу, резко осадил коня, спросил грозно:
— Кто такие?!
Горчак поклонился, не особенно низко, проговорил спокойно:
— Да мы только с Хромым Казарином повидаться хотели. А так, просто, мимо едем…
Князь в сердцах плюнул, проговорил: