— Понятно. Будем бить до последнего… — Как у тебя с ногами? Не мерзнут? — Теперь не мерзнут.

— Это плохо, Андрей, — встревожился Николай. — Очень плохо. Прыгай… Прыгай до тех пор, пока не заболят ноги. Приказываю! Требую! Слышишь, Андрюша?

— Есть! Есть!

Движения Андрея были вялые. Николай никогда не видел его таким. Это уже последняя степень утомления. Еще несколько часов, и он уснет.

Взошло солнце. Первые лучи его, пробиваясь сквозь вершины деревьев по ту сторону озера, легли на склон горы, где два человека, прижатые пулеметами и пушками к холодному снегу, вели борьбу за жизнь и победу.

Сильный взрыв у финнов заставил Николая оглянуться. Над дотом взлетел столб огня и беловатого дыма. Темные массы бетона, металла и земли, падая, дробно застучали.

— Взорвался! Взорвался! — закричал Андрей. — Наши взорвали! Ночью обошли.

В это время их окликнули по-русски:

— Эй! Кто там?

— Свои! Свои! — ответил торопливо Николай, увидев трех военных в маскировочных халатах.

— Кто?

Три человека с выставленными вперед штыками медленно поднимались в гору.

Потом, когда они вышли на дорогу, по которой двигались наступающие части, Андрей крикнул:

— Старшина! Казаков!

От группы людей, поднимавшихся в гору, отделились двое в шубах. Ожидая их, Николай и Андрей сели на снег.

— Спит, — услышал Николай голос Мухаметдинова и подумал, что это об Андрее. — Ну, теперь ничего. Теперь у своих…

Сознание помутилось. Он помнил только опушку леса. Казаков и Мухаметдинов, взявши его за руки, старались заставить бегать. Ноги почему-то очень отяжелели и волочились по снегу. Двое бойцов из батареи волокли Андрея.

Затем они вошли в темное подземелье. Их заставили выпить горячего чаю.

Николай уснул с куском мяса во рту и проспал шестнадцать часов.

Старая железная печка с изъеденной ржавчиной трубой гудела, как самовар. Звонко трещали сухие сосновые дрова. В избе стоял острый запах вареного картофеля, свежей сосновой стружки и разогретого столярного клея. Равномерно тикали стенные часы в почерневшем футляре. Из переднего угла доносилась песня матери — милая, как колыбельная в детстве, как сама мама.

— Спит? — спросил отец.

— Спит, — задумчиво ответила мать почти над самым ухом Николая.

Но он не спал. Свернувшись под отцовской шубой, он ждал, когда мать присядет к нему. Ему очень хотелось, чтобы она приласкала его, но голос ее все удалялся.

Заскрипел самодельный верстак, послышался стук деревянного молотка, шуршание ручной пилы. Николай знает: сейчас отец начнет строгать. Во время работы он сначала насвистывает, а потом запевает вполголоса:

Трубочка не дурна, Работа не своя, В память командира Досталась мне она.

Дальше пойдут слова о всадниках, которые несутся с обнаженными саблями, о выстреле, который свалил усатого командира, о трубке, которую солдат сунул за голенище сапога. Это самая любимая песня отца. Он всегда напевает ее во время работы.

И вдруг раздался протяжный сердитый свист, заставивший Николая вздрогнуть. Острая боль вонзилась в шею, и он открыл глаза. Низко над собой увидел сводчатый потолок; ранний голубоватый свет идет почти снизу; а сам он раскачивается, как будто на неудобных качелях.

«Что такое? Почему? — с тревогой подумал Николай, чувствуя, что ему не подняться. — В чем дело? Ах, да!..»

И он вспомнил…

Ельник… Пока, окончательно не рассвело и предметы еще сливались, ему удалось проползти до редких деревьев и притаиться за вывороченным корнем большой сосны. Где-то недалеко должна находиться огневая точка белофиннов, замаскированная в складках местности. Это она мешает продвижению саперов к большому доту.

Второй день искал Николай эту точку. Сегодня надо было во что бы то ни стало покончить с ней.

Совсем рядом застучал пулемет. Пули пролетели над головой, сбивая мерзлые ветки. Николая засыпало снегом и хвойными лапами. Это хорошо. Значит, пока остался незамеченным, но зато и сам он ничего не мог разглядеть.

Передав по телефону Андрею, чтобы он со своими спутниками остался на месте, Николай поправил капюшон халата и пополз вперед. Полз под снегом, стараясь не сбиться, не потерять направление.

Скоро встретил препятствие. Рука нащупала тонкий ствол дерева. Поднимался медленно, чтобы резким движением не выдать себя. Место удобное: мелкий ельник хорошо скрывал его. Можно привстать и осмотреться.

Впереди виднелась небольшая, очень правильной формы высотка, из-под которой вылетел сноп пламени. При свете его Николай успел разглядеть контуры тщательно замаскированной амбразуры. Стреляла мелкокалиберная пушка. Выждав, пока не привыкли глаза, ослепленные внезапной вспышкой, разглядел на снегу едва заметные темные полоски: три пулемета и мелкокалиберная пушка.

Здесь же он попытался наметить пути, подхода к огневой точке, но их не было. Откуда ни атакуй—везде встретишь многослойный перекрестный огонь.

Пора было возвращаться.

На опушке его дожидались Андрей и Макаренко.

— Где Романов? Пошли.

— Ушел восстанавливать связь. Что там? — спросил Андрей, когда вышли на укатанную автомашинами дорогу.

— Фрукт там, Андрей, зело крепкий. Без прямой наводки не выкуришь. Сильный дзот.

Это был его план. Но как притащить сюда пушку? Никакая машина, никакие лошади не в состоянии пройти по такому снегу. Это было под силу только людям, решившим победить или умереть.

Капитан Гусев был на наблюдательном пункте батареи.

— План дерзкий, но осуществимый, — сказал он, выслушав Николая. — Но своих сил мало. Надо просить поддержки у командира полка.

В тот же день в тылу можно было видеть, как группа людей тащила по глубокому снегу орудие, потом устанавливала его, артиллеристы давали холостой выстрел, а пехотинцы, рассыпавшись в цепь, открывали условный огонь по невидимой цели. Николай был за наводчика.

— Нужно ли командиру взвода самому быть за наводчика? — спросил командир полка, наблюдавший за учебой.

Николай бросил на лафет рукавицы, вытянулся и убежденно ответил:

— Нужно, товарищ полковник! Я знаю окружающие предметы. В случае чего использую их как ориентиры и все равно попаду в амбразуру. Я один знаю…

— Будьте осторожнее, — предупредил капитан Гусев.

— Жить еще никому не надоело…

Операция была назначена на три часа дня, с расчетом на то, что приблизительно около этого времени финны получают горячую пищу и не так внимательно наблюдают. Нужно выиграть хотя бы несколько минут.

Ожидая этого момента, артиллеристы и пехотинцы грелись в землянке. Капитан Гусев несколько раз приходил, молча садился рядом с Николаем, потом снова уходил. Николай видел, что командир батареи волнуется, но говорить ободряющие слова не хотелось. Это означало бы, что они оба боятся за благоприятный исход задуманного дела.

В назначенный срок артиллеристы и пехотинцы потащили орудие к намеченной елке. Сто пятьдесят метров, что предстояло пройти, казались необычайно длинными. Колеса орудия врезывались глубоко в снег. На половине дороги орудие провалилось в канаву или яму, которую нельзя было заметить раньше. Это спутало все расчеты. Потеряли быстроту и элемент внезапности.

Пренебрегая опасностью, люди выскочили вперед и потащили пушку на лямках.

Белофинны заметили их, когда они были уже у цели. Сразу заработали пулеметы;

Стиснув зубы, Николай повернул ствол орудия. В перекресток панорамы нащупал черную пасть амбразуры, дышащую пламенем.

В это время обожгло шею. Падая на снег, Николай потянул шнур спускового механизма. Выстрела он не слышал, но видел, как пушка подпрыгнула и, не найдя опоры, подвинулась назад и придавила его. В воздух поднялись обломки бревен.

— Ура-а-а! — закричал кто-то рядом. Подбежавший Мухаметдинов помог Николаю выбраться из-под станины лафета и встать на ноги, но перед ними вырос огромный столб огня и снега. Взрывная волна отбросила их от пушки…

Потом Николай помнил себя в санях. Кто-то укутывал ему ноги, что-то говорил капитан Гусев. Николаю все казалось теперь далеким, слова не доходили до него, а самому лень было думать и разговаривать. Запомнилось лицо капитана, почерневшее от беспрерывного пребывания на холоде.