— Разрешите мне подняться с постели? — неожиданно для самого себя обратился Николай к Сокольскому, который стоял рядом с койкой.

Сокольский ответил не сразу. Он положил руку на голову Николая и внимательно посмотрел ему в глаза.

— Не рановато?

— Я только попробую.

— Валяй! — разрешил Сокольский и тут же спросил: — Письма с ним отправил?

— Отцу,

— Мог бы еще кое-кому написать. — По почте отправлю, — ответил Николай, спуская ноги с постели.

Сделав несколько шагов, он почувствовал головокружение и ухватился за спинку койки.

— Смелее! — прикрикнул на него Сокольский. — Вон как разленился. Ходить ему не хочется!

Сокольский был доволен. В этот день, отдыхая несколько раз, Николай обошел палату, а вечером за столом написал несколько писем. Ночью спал хорошо.

— Ну и организм у тебя! — удивлялся на другой день Сокольский. — Две пули влепили, а через месяц женить можно будет. С таким организмом можно прожить две жизни. А привезли умирающего…

Вечером того же дня Сокольский стремительно влетел в палату. Он был зол. В руках держал конверты.

— На, побереги до лучших времен, — сказал он, бросив конверты на одеяло. Это были неотправленные письма Николая.

— Что случилось, товарищ военврач?

— Извольте радоваться: чума в нашем районе! Мы — в карантине!

— Чума-а?

— Чума, да еще легочная! Имеешь понятие об этой прелести?

— Представляю приблизительно. Но откуда в такое время? Сейчас же не лето. Если бы дело было в августе…

— Диверсия. Для господ диверсантов времена года не имеют значения. Подумайте, на какую подлость способны, сволочи! — торопливо заходил Сокольский по палате. — Чуму взяли на вооружение! Это же… Умные люди столетиями искали способы борьбы с ней, собой жертвовали! А тут извольте видеть!

Сокольский задыхался от гнева.

— Доктор, вылечите меня быстрее. Выбираться надо отсюда, — попросил Николай.

Просьба прозвучала наивно, по-детски, но Сокольский понял состояние Николая.

— Что тебя теперь лечить! Сам отлежишься. Время излечит… А писем нам долго не получать.

За окном светило солнце, завывал ветер. По поблекшей степи волна за волной проносились облака рыжей пыли и песка,

Николай завернулся в одеяло и пытался заснуть, но не смог.

Изолированы… Писем теперь не получать… Никто не знает адреса госпиталя. Да и есть ли там те, кто бы очень хотел ему написать?

Николай пытался отогнать горькие сомнения воспоминаниями о родном городе. Что там сейчас? Наверное, выпал первый снег. Он всегда выпадает в это время и лежит денька два. Через месяц обязательно жди настоящей зимы. В институте идут занятия. Звенит звонок по-прежнему. Во время перерыва коридоры заполнены шумными студентами. Но тех, кто с ним учился, нет. Они разъехались. А что было бы, если бы сейчас появиться в институте? Было бы по-прежнему?

Нет, конечно. Ты и сам уже не прежний Колька Снопов. Многое изменилось с тех пор. Война кое-что отняла и дала немало.

Нина… Как бы она встретила его?

Глава восьмая

В вестибюль медицинского института вошел сутуловатый военный. Он был высок, худощав, в больших армейских сапогах, обыкновенной красноармейской хлопчатобумажной гимнастерке. На узком ремешке через плечо висела разбухшая потертая полевая командирская сумка. На петличках виднелись две шпалы.

У широкой лестницы на второй этаж его остановил швейцар:

— Вам куда, товарищ военный?

— Не узнал, Влас Иванович?

— Батюшки! — воскликнул швейцар. — Дмитрий Петрович! Со счастливым возвращением!

— Спасибо.

— Вы с Востока? Из Монголии? Вот обрадуются Вера Васильевна! Они наверху. Говорили сегодня, что долго нет от вас известий. Идите. Идите. Не смею вас задерживать. Обрадуйте Веру Васильевну. Я уж другой раз… расспрошу.

Швейцар проводил Колесниченко, почтительно следуя за ним в двух шагах.

В коридоре второго этажа было пусто: шли занятия. Из лаборантской вышла женщина в белом халате. Колесниченко не видел ее лица, но, нисколько не сомневаясь, тихо окликнул:

— Вера!

Женщина посмотрела на него, остановилась и растерянно, как-то боком навалилась на дверь. Что-то со стуком упало на пол. По лицу ее пробежала жалкая улыбка, а в глазах застыло сомнение: неужели ошиблась?

— Я, Верочка, я! — пробормотал он, подбегая к жене.

Весть о приезде Колесниченко моментально облетела институт. Деканат заполнился научными работниками и сотрудниками института. Вера Васильевна, оттесненная сослуживцами в сторону, помолодевшая и красивая, стояла у окна. Она не могла скрыть, да и не скрывала своего счастья.

Колесниченко поздравляли, расспрашивали. Последним пришел доктор Пронин. Он поправил перед зеркал лом жидкие волосы и только тогда пошел навстречу своему ученику, приговаривая:

— Ну-ка, ну-ка, отважный военный врач, дайте-ка на вас поглядеть. Говорят, медалью «За отвагу» награждены? Долгонько, батенька, задержались, долгонько.

— Японцы раньше не отпускали, — ответил Дмитрий Петрович, вставая навстречу своему учителю.

— Что нового привезли для медицины? Опыт, опыт работы в полевых условиях нужен…

— Привез немного. Хотелось бы посоветоваться с вами. Если можно, я завтра…

— Ишь ты, какой прыткий! — засмеялся Пронин. — Отдых, батенька, полагается! Не встречали там наших питомцев?

— Не приходилось. Был у меня один знакомый студент педагогического института. Коля Снопов. Убили парня.

Что-то заставило Колесниченко оглянуться назад.

— Нина! — воскликнул он, увидев бледное, как бумага, лицо студентки.

— Я все слышала, Дмитрий Петрович, — глухо ответила Нина и медленно пошла к выходу. Перед ней расступились. У дверей она остановилась и, взглянув в глаза Колесниченко, спросила:

— Это точно, Дмитрий Петрович? Колесниченко молча выдержал ее взгляд. Нина наклонила голову и вышла.

— Н-да, — неопределенно произнес Пронин.

— Ух, как жестоко! — Колесниченко стукнул себя кулаком по лбу. — Дернул же черт за язык!

Около общежития Зину догнал Федор.

— Где сегодня Нина? — спросил он с ноткой нетерпения в голосе. — Она сказала, что будет ждать в общежитии.

— Не знаю. Я ее с утра не видала. У нас практические сегодня.

— Я уже два раза наведывался сюда. И сейчас у вас в комнате нет света. Я зайду? Подожду ее.

Зина промолчала. Она не хотела отвечать. К чему вмешиваться в чужие дела?

Ключа у швейцара не оказалось. Значит, кто-то дома. Но почему нет света? Спать в такое время никто никогда не ложится. Не заболела ли Клава?

С недобрым чувством шла к себе в комнату Зина. За ней следовал Федор.

В комнате, освещенной бледным светом луны, падающим в окно, Зина увидела тень человека. Кто-то из подруг сидел, уронив голову на стол.

— Кто тут? Почему света нет? — спросила Зина. Ей не хотелось включать свет при Федоре. — Нина, ты? Что случилось?

Ответа не было. Только сильнее стали вздрагивать плечи. Федор включил свет.

За столом, укрывшись шалью, горько, беззвучно рыдала Нина. В руках она судорожно сжимала обкусанный шелковый платочек. Глаза ее, полные слез, не мигая смотрели в одну точку.

— Что случилось? Может быть, я чем-нибудь сумею помочь, Нина? — несмело спросил Федор.

— Оставь меня! — проговорила Нина сквозь рыдания и в отчаянии еще ниже наклонила голову.

— Извини, я не хотел обидеть.

— Федор! Уйди! Я не хочу тебя видеть! — почти крикнула Нина и выбежала из комнаты.

Федор пошел было за ней, но в дверях появилась Клава.

— Не трогайте ее! — строго сказала она. — У нее и без вас горя хватает.

— Что происходит? Не раздеваясь, Клава в пальто села на кровать.

— Коли больше нет, Зина, — сказала она, и маленькие сжатые губы ее вздрогнули.

— Что? — почти простонала Зина. Глаза ее стали круглыми, а сама она побледнела и схватилась за спинку стула.

— Ах вот в чем дело! — вырвалось у Федора. Он стоял посреди комнаты и мял в руках свою шапку. — Не может быть!