Никого не встретив, я дошел до леса, и тьма его, как плотная стена, сомкнулась позади меня.

Вдруг я замер, испытав сильный страх. Я почувствовал, что кто-то живой прячется совсем невдалеке от меня.

Стараясь не дышать, я прислушался.

Кто-то плакал.

И я сразу узнал ее голос.

Как будто острый нож воткнули в мою грудь – так это было больно!

– Вера! – закричал я, бросился в направлении всхлипываний, зацепился за корень ступней, упал, вскочил на ноги и опять побежал, готовый к смертельному бою с ее обидчиком.

Она стояла возле большого дерева, прижавшись щекой к его стволу.

– Ты? – промолвила она незнакомым мне пьяным голосом. – Ты следишь за мной?

– Нет. Что ты!

Я шагнул к ней.

– Уходи! – прошептала она.

– Вера...

– Уходи, сказала! – вскрикнула она.

И кинулась от меня прочь.

Я слушал, как шаги ее удаляются.

Вскоре лес поглотил ее.

Я побрел к озеру.

Я сел над ним на вершине обрыва на самом краю.

Вода, словно металл, темнела подо мною очень далеко внизу. Было такое впечатление, будто я нахожусь над нею на головокружительной высоте.

Обняв колени, я неотрывно смотрел в блестящую и седую бездну.

«Оттолкнись и лети! – звала она, завораживая, чаруя. – Оттолкнись! И руки станут крыльями. А дальше – полет...»

XVI

Отец был в своем единственном темно-сером костюме в полоску, давно вышедшем из моды, и в белой рубашке с распахнутым воротом, без галстука, и сидел, отрешенно глядя в землю, ссутулясь, держа между пальцами дымящую папирос у.

И я сразу понял: случилось что-то ужасное. Поза, в которой он ждал меня, весь вид его говорили о том, что он привез плохое известие, и оно касается и меня, иначе бы он не приехал в лагерь так внезапно, на целую неделю раньше срока.

Отец поднял на меня взгляд, встал, осматриваясь – куда бы кинуть окурок, но так и не нашел куда и переложил его из правой руки в левую.

– Здравствуй, папа! – сказал я.

Он слегка прищурился, как бы оценивая меня, и промолвил:

– А ты покрепче стал. Собирайся! Поедем.

– Что-то случилось? – спросил я.

– Нет, особенного ничего, – спокойно ответил он.

Я продохнул тяжелый ком, который стоял у меня в груди.

– Ведь еще не закончилось лето.

– Что поделаешь!

– Но я не могу, – сказал я.

– Почему не можешь? – не понял он.

– Не могу, – повторил я. – У нас будет прощальный бал. Я участвую в матросском танце.

– Станцуют без тебя.

Мысли мои поскакали вразброс. Я стоял не двигаясь. Как будто меня сковал столбняк. Я ничего не мог придумать толкового.

– Поспеши! – поторопил отец. – Опоздаем на электричку.

– Но я не хочу уезжать, – прошептал я, понимая, что мое желание – довод не существенный. – Может, я приеду потом? Один? Ведь я сюда ехал сам.

– Нет, – ответил он и взял меня за плечо. – Ты даже не знаешь, куда возвращаться.

– Домой, – ответил я, как само собой разумеющееся.

– Твой дом теперь в другом месте. Ты будешь жить с матерью на Васильевском острове. Мы разменяли нашу комнату на две в разных районах: мне – маленькую, а вам – побольше. Там вам не будет тесно. А я... Вообще уеду.

– Как уедешь? Куда?

– Далеко.

Я был окончательно сбит с толку.

И как это делают только маленькие дети, я задал ему очень глупый вопрос, словно самим вопросом хотел вернуть все на прежние места.

Я спросил:

– А как же наш дом? Тот, где мы всегда жили.

– В нем живут другие люди.

Я побрел в корпус, но, не дойдя до двери, вдруг круто повернул назад: мне показалось, что я придумал, как надо поступить.

– А если ты дашь мне адрес и я приеду прямо туда? – спросил я. – Почему я не могу побыть в лагере до конца смены?

– Потому что надо устраивать тебя в новую школу. Без тебя это сделать нельзя, – грубо оборвал он меня, сел на скамью, повертел в пальцах окурок; было видно: он волнуется и ему хочется закурить. – Выбрось, где тут у вас урна!

Я взял почерневший окурок и, плохо соображая, что произошло в моей судьбе, пошел собираться. В голове моей был туман, я ничего не видел перед собой.

Не найдя, куда бросить окурок, я кинул его в те самые кусты, в которых по просьбе Веры прятался в ту ночь, когда произошла история с Горушиным.

– Тебя забирают уже? – спросил Понизовский.

Я не ответил.

Вялыми замедленными движениями я стал укладывать в рюкзак трусы, майки, футболки, носки, полотенце, мыло в железной мыльнице, зубную пасту и щетку, сунул в него книгу о пирамидах, вновь достал ее и тупо уставился на ее обложку.

«Но как же так... Пирамиды... – подумал я странную мысль. – Где же там будут пирамиды?»

Словно, уезжая отсюда, я терял и их. Словно они были не в Египте, а здесь в лагере.

Я сел на кровать, вертя книгу в руках и ощущая неприятную тошноту под горлом.

Вдруг я вскочил с кровати и вихрем вылетел из корпуса.

– Попрощаюсь с ребятами! – крикнул я отцу.

И бегом пустился по аллее.

Навстречу мне попалась Лида.

– Куда ты несешься как сумасшедший? – спросила она и кокетливо повела плечами.

– Ты не видела Веру? – задыхаясь, спросил я.

– Нет. А ты еще чего-нибудь вытворил?

Веры не оказалось ни в столовой, ни в клубе, ни в музейной комнате, ни на стадионе.

«Вдруг она уехала на целый день, и мы больше не увидимся?» – лихорадочно думал я.

Какими незначительными виделись мне сейчас ее вчерашнее пьяное «Уходи!» и даже ненависть в ее глазах по сравнению с этой новой страшной бедой разлучения навсегда!

Я приблизился к общежитию.

Окно было занавешено тюлевыми занавесками. Занавески не шевелились.

Невдалеке от здания общежития стоял Меньшенин.

«Спросить у него? – подумал я. – Нет. У него нельзя».

И, подойдя к нему, выговорил с ужасным подхалимством в голосе:

– Я хотел бы с вами попрощаться.

Он протянул мне руку.

Переминаясь с ноги на ногу, пожимая его руку, я сказал:

– Я очень счастлив, что побывал в вашем лагере!

– Наш лагерь считается одним из лучших, – промолвил он, самодовольно улыбаясь. – Я рад, что тебе здесь понравилось. У нас и программа интересная и кормят хорошо.

– Да. Замечательный лагерь, – поддакнул я. – За мной приехал отец. Он забирает меня.

– Я знаю. Он говорил со мной, – сказал Меньшенин. – Жаль, что ты не будешь на прощальном балу. Желаю тебе удачного учебного года!

Он все еще держал мою руку в своей, и мы все жали и жали друг другу кисти.

– Спасибо! – лепетал я. – Большое спасибо! Вы не подскажете... Я хотел поблагодарить... Попрощаться... Вера Станиславна. Где она?

– Минут десять назад видел ее в корпусе младшей группы, – сказал Меньшенин.

Я выдернул свою руку из его руки и, стараясь сдерживать шаги, пошел к корпусу младшей группы. И оттого, что я с трудом сдерживал шаги, в то время как все во мне спешило, летело к ней, сердце мое совсем разбушевалось, а грудь стала такой тесной, что я задыхался от волнения еще сильнее, чем когда бежал.

Я вошел в корпус младшей группы и увидел Веру. Окруженная детворой, она стояла в проходе между кроватями.

Она повернула ко мне лицо, и вслед за нею все они повернули лица в мою сторону.

«Что случилось?» – спросили ее глаза.

Я не мог вымолвить ни слова.

– Дети, подождите меня здесь! – сказала она, развела малышей руками в стороны, освобождая себе проход, и приблизилась ко мне.

– Пойдем на улицу! – сказала она. – Что с тобой? На тебе лица нет.

– Меня отец забирает, – с трудом проговорил я, едва мы оказались на крыльце. – Отец приехал. Он меня забирает совсем. Прямо сейчас. Он там сидит. Он ждет.

По ее лицу пробежала мгновенная тень.

– Зачем? Почему так рано?

– Мы переезжаем жить в другое место.

– В другой город?

– Нет. В другой район города. На Васильевский остров.

Ее темные густые брови нахмурились, и рука, взлетев к голове, замерла, трогая кончиками пальцев концы волос. Мне всегда так нравилось это выражение сосредоточенности на ее лице.