Сегодня тысяцкий начал со странного явления на озере Неро. В ночь на Ивана Купалу, после безобразий, которые темный народ по старинке творит в водоемах, поднятая развратными купальщицами волна не улеглась и стоит до сих пор мелкой рябью. Источник этого сообщения совершенно достоверен, — сапожник Кузьма Перепелкин лично слышал о волнах от московского торговца Ильи Дьякона, у которого покупал сапожные гвозди. Кузьма рассказал о чуде обитателям базарного кабака, после чего торговый день был испорчен. Кабак понес убытки. Народ бросил пить, торговать и убыл на озеро. Кузьму усадили в холодную за подрывные речи.

— Так не изволите ли, отче, распорядиться, чтоб воевода послал на озеро сотню стрельцов?

«Только чуда мне не хватало!», — выругался Никандр и ответил нервным отказом.

Тысяцкий опешил: святейший обеспокоен пустяком, а ведь далее шла совсем не рядовая весть.

— А еще говорят, Ростов и озеро нанесены на латинские карты, и теперь тамошний цезарь идет войной, чтобы присоединить Ростов к Риму. Поэтому на Волге в Ярославле роют огромную заводь для будущего корабельного боя.

— Отчего ж на Неро не биться?

— Цезарь с Волги заходить будет, у него суда тяжкие, Которосль не одолеют.

— И еще, отче, будто бы вода в Неро — целебна, помогает от колик, а земля на берегах — от ломоты в спине и коленях. Уже в торге их продают бутылками и шапками.

— И что просят? — Никандр приоткрыл удивленные веки.

— За шапку земли берут медную деньгу с местных и новгородский серебряный с иноземцев. А бутылка воды идет вдвое от земли. Так не освятить ли берега и воду в Неро. А то мы сомневаемся, от Бога ли исцеление? — тысяцкий перекрестился в святой угол.

Никандр кивнул. Отчего не освятить? Святим каждый год. А вот епархиальный побор с освященного торга установить неплохо.

Тысяцкий убрался окрыленный.

Никандр задумался о донесении. Базарная ерунда навеяла предобеденную дрему, и яркие, сумасшедшие видения снова наполнили хрустальные пространства святительского мозга…

Бьет большое медное било на архиепископском дворе. Ему вторят колокола всех ростовских соборов. Крепкие парни в черном — с чистыми лицами и честными глазами — идут вереницей со всей земли, проходят ворота и у соборных ступеней склоняются под крестом владыки. Святой Никандр благословляет воинство Христово на смертную битву с проклятою ордой, обсевшей московские и прочие святыни. Из-под креста ополченцы отправляются прямо в бой! Они седлают черных коней и уносятся в дымную даль…

Никандр поворачивается в кресле с боку на бок и видит картину с другой стороны. Это уже Москва. Слабые, тучные, глупые бояре, грешные князья оставляют своего порочного государя. На каждый вопль о защите новые толпы предателей бегут в Литву, на Дон, в Крым. Грозный остается один и падает замертво. Его нечеловеческая гордыня разрывает гнилое нутро. Черная конница входит в Москву под радостные клики православных. Никандр едет впереди с большим золоченым крестом. Происходит всероссийская литургия. Со всех концов страны съезжаются богомольцы. Народ молится вместе, огромные площади столицы заполнены кающимися россиянами.

Никандра просят стать царем. Никандр гордо попирает шапку Мономаха и отрясает ее шерсть со своих ног. Царство мирское отменяется вовсе. Никандр становится Патриархом Московским и всея Руси и правит в благостном одиночестве.

Но долг не оставляет времени для земного блаженства. Никандр трубит в огромную трубу, и на его зов съезжаются Крестовые воины. Идет массовый набор в новое войско. На особом поле за Москва-рекой происходит групповое крещение новообращенных. Инородцы спешат перейти в истинную веру и получают московское подданство. Звучат многие языки, и чтоб не допустить вавилонского безобразия, Никандр запрещает иноземный лепет. Отныне все говорят только по-церковнославянски.

А вот уже несметное войско под черным знаменем с ликом Спаса выходит из Москвы на Царьград! Турки в ужасе прыгают в Босфор, в основном — тонут. Вокруг Софии Константинопольской сносятся мерзкие фаллические минареты, и очищенная девственность сияет на весь мир.

А войско идет дальше. Под его ударами гибнет поганое гнездовье — католический Рим. С хрустом рассыпаются мраморные бабы, падают столбы и колонны, околевают каменные волки позорные — идолы гадкого города. Народы мира теперь вздохнут свободно. Но не надолго. Снова в седло, снова вскачь! Еще много есть на свете городов и стран!

Но закончен последний крестовый поход, Земля очищена. Идет мирная, святая жизнь. Иерусалим светел, Вавилон пуст. Но мы все еще ждем чего-то. Да! Чуть не забыли! Мы же бились не за так! Не зря уничтожили десятки миллионов двуногих. Мы ждем обещанной награды. Мы просим Господа, чтоб он, наконец, простил нас! Разве мы не выполнили его волю?

Взвывает Вселенская Литургия. Все как один, жители Земли просят Бога снять родительский грех, стереть из завистливой памяти картину «Адам заваливает Еву под Древо познания Добра и Зла». И Господь снимает и стирает!

Вот он идет с небес в свой белый город. Вот проходит мимо Голгофы и Стены Плача, мимо Гроба своего Сына и его Вифлеемских яслей.

Христос тоже с любопытством осматривает свой Гроб.

Матерь Божья с радостью вступает на зеленые лужайки своего бесконечного девичества.

А вот и Никандра подводят. Никандр хочет показать Богу плод своих трудов — Великую Книгу, но Господь не торопится устраивать Страшный Суд, не спешит забирать Никандра на небо. Он так прямо и говорит:

— Хочешь, раб мой верный, иди с нами на небеса — Ангелом правой руки, а хочешь — тут прохлаждайся. Мы как раз намерены возделать Райский сад, и нам нужны благодетельные виноградари.

Никандр согласен в рядовые виноградари, лишь бы в Раю и подольше. Саваоф захлопывает Книгу, не прочтя ни единой кляузы Никандра. От стука тяжелого деревянного переплета архиепископ просыпается, но, оказывается, это стукнула дверь.

— Кто тут?! — в ужасе кричит Никандр. Ему кажется, что тайный соглядатай подсмотрел сон.

— Это я, — отвечает раскоряченная тень, — торговый тысяцкий.

— Чего тебе еще?

— Беда, святой отец! Колдовство!

— Что такое? Говори!

— Возничий Николка Лысый в Купальную ночь спьяну упал в Которосль…

— Ну и х… — Х-христос с ним! Как смеешь беспокоить!

— Так у него теперь лысины нету! Обросла кошачьей шерстью! И пузо вздулось — во! Говорят — брюхат…

И не успевает Никандр послать тысяцкого к Христу, или к Пресвятой Деве, как вваливается крестовый подполковник иеродьякон Михайлов с разрубленной, кровоточащей щекой:

— Беда, святой отец… на нас напали, горит Острог!

Глава 22. Крещение предтечи

По приезду в Москву дела раздвоились. Сомов, Филимонов и Егор погрузились в следствие по Крестовому братству, а Смирной с Глуховым занялись умельцами. Прохор наблюдал за теми и другими.

С мастерами начали работать без пытки. Подали им предварительный обед, — Петров пост, слава Богу, кончился, — потом потащили в баньку, где показали доктору Елисею Бромелиусу. Бромелиус подтвердил, что болячки мучеников по крайне мере трижды смертельны. «Каузально», — добавил доктор, мечтательно осматривая паутинный потолок.

— Это как? — не постеснялся спросить Глухов.

Оказалось, что в силу объективных причин такие больные выживать не должны, в Европе их отселяют в блошиные карантины и ждут проявления чумы. Смертность блохастых достигает 90 %. В России же гигиеной брезгуют, карантинов не понимают, разновидностей болезни не признают, точного соответствия болезни и назначенных лекарств не выдерживают. Но странным образом смертность данной категории больных в отдельные годы не превышает 50 %. Halb zum Halb, Fifty — fifty, zwieschen Gott und Teufel, — щебетал Елисей, вспоминая все, чему его научили в немецком детстве и на медфаке Кембриджа.

— А что хоть за болячки, какие к ним лекарства полагаются, — заскучал Смирной.