Глава 40. Исход. Спасительное приложение

Царь Иоанн IV Васильевич Грозный собирался уйти с Покрова в поход.

Он готовился отъехать из Москвы в обычное осеннее паломничество по дальним монастырям. Так повелось многие годы, что царь посещал захолустные обители, где, по его мнению, как раз и таилась истинная благодать. Иногда он даже пускался в богословские споры с московским монашеством: следует ли в этом году посетить Кириллов монастырь, уместно ли наведаться к ссыльному монаху такому-то в его холодной пещерке?

Походы длились месяц-другой и, как правило, завершались к Рождеству, — чтобы встретить Вифлеемскую звезду у собственных «яслей» и у родительских гробов.

Однако, в этот раз поход подозревался необычный. Бояре перешептывались, что царь не объявил цели путешествия, — это раз. Набирает отнюдь не паломнический припас, — это два. Было замечено, что в обоз государя грузились знаменитые сундуки со столовым серебром и парадным платьем. Ну, и что еще вспомнить для троицы? — а! — вот! Прибежал на митрополичье подворье мелкий служка Благовещенской церкви, прорвался в московские покои архиепископа Ростовского Никандра и жарко зашептал, что в домовом храме царя Ивана сняли с иконостаса почти все главные образа!

Никандр нахмурился. Он гостил в Москве вторую неделю и имел вторую тревожную весть за последние два дня. Вчера ему вот так же жарко шептали о погрузке царской сокровищницы. Никандр не верил в свое счастье.

Это же как здорово!

«Господь пресущественный! — воззвал Никандр. — Я раб твой навеки! Внял Ты мольбам моим!».

Радость Никандра была логичной. Если царь бежит из Москвы далеко, — например, за границу, — в Голландию или Англию, — туда ему и дорога. Если бежит близко, тут он в нашей власти. В лесной просеке перенять его намного легче, чем в кремлевской твердыне. А то, что это — бегство, теперь было несомненно.

Никандр снова кликнул мальчишку, послал погулять по Кремлю.

Через час отрок принес еще две благие вести.

На псарне готовят своры для борзых и телеги для собачьей утвари. Даже под щенков запасены корзины.

В конюшнях прибавилось лошадей, работает кузница, идет перековка вновь прибывших непарнокопытных.

Это напоминало сборы на большую охоту, а не на поиски душевного утешения.

«Но на охоте полный иконостас не нужен. Владимирская Богоматерь пролитию крови Божьих тварей не пособница!», — ухмылялся Никандр.

«Жаль Владимирскую. Жаль казну. Ну, ничего, вернем!».

Никандр чувствовал себя наследником престола, нежданно и приятно вступавшим во власть.

«Что делать с Иваном? — гадал он, — выпустить вовсе или настигнуть в лесах?».

Тут доложили, что начальник Стременного полка Истомин собрал на вывоз всю свою немалую семью. Полк поставлен «на конь». Подполковник Штрекенхорн занимается муштрой, и крик его слышен даже у реки, за кремлевскими стенами.

Опять вбежали без стука:

«Святой отец, в обозе государя — сани! Две телеги одних полозьев!».

«Нет, нужно подождать, — решил Никандр, — такие отъезды чреваты происшествиями. Мало что случается в пути? Может, где-то первый лед проломится, или волки налетят, или разбойники».

Никандр пошел к митрополиту. Благословился, долго тянул обыкновенные библейские пожелания. Потом спросил в лоб: ты-то сам, отче, как? — едешь или с нами остаешься?

Афанасий промямлил, что не звали, хотя могут в последнюю минуту и выдернуть.

— А куда хоть едет?

— Не соблаговолил известить, — Афанасий обиженно пожал плечами.

«Интересно, — считал про себя Никандр, — какая у него все же тема?».

Но расспросы Афанасия ничего не дали. Царь не испрашивал благословения, не интересовался какими-нибудь конкретными духовными заковыками. Книг никаких не просил.

«Книги!» — Никандр стремительно пошел к себе.

«Книги берет или нет? Если взял, то едет навсегда!».

После исчезновения Благовещенского отца Герасима Никандру удалось вставить в придворный храм своего человечка, Антипа Пенькова.

Теперь Пеньков был зван к архиепископу, но его долго не могли доискаться. Наконец, выяснилось, что он посажен переписывать Псалтирь по личному указу царя. Люди Никандра выволокли Антипа из полуподвала Богоявленского монастыря. Пришибленный монах, дрожа от страха, спустился в подземный ход под Благовещенским собором, и через полчаса уже докладывал, что «двойные своды» пусты! Византийская библиотека исчезла!

Никандр вызвал посыльного и долго втолковывал ему, куда надо скакать, сколько дней будет пути, как ехать, где найти инока Дионисия, какими словами приказывать ему, чтоб собирал конницу на Клязьме и вел на Москву.

Посыльный умчался, а Никандр погрузился в последнюю, самую важную за сегодня молитву. Он молился всю ночь и просил у Господа сущих пустяков, каких в обычное время просить грешно: чтобы не захромал рябой конь безродного парня из самых последних монахов, чтобы здоров был искалеченный в боях брат Дионисий, чтобы не переменилось настроение у поганых татарских всадников.

Напоследок Никандр попросил у Бога прощения за все свои грехи, за ночное беспокойство, и за неизбежные прегрешения грядущего дня.

Этот день уже выползал розовым облаком из-за реки.

Пробуждалась Москва. Просыпались птицы. Петухи пробовали голос. Собаки докладывали друг другу, что на их улице ночь прошла спокойно.

Эту привычную шумовую картину сегодня дополнял скрип колес и топот многих копыт.

Никандр подошел к окну.

«Бежит!».

Вереница телег, колясок, карет тянулась от Большого дворца к Троицким воротам.

Русское царство снялось с насиженного места.

Новочеркасск, Россия, 22 апреля — 22 августа 2004 г.

Спасительное приложение

В конце хочу решительно откреститься от авторства сюжетной линии, красной нитью проходящей через все наше повествование. Вот эта линия:

«Федоров, Тимофеев и Никифоров печатного станка не изобретали; сам станок не только не копировали по чужим схемам, но вообще никак не делали; славянского шрифта не лили и не резали. Их «первопечатничество» состояло в десятилетнем обещании напечатать, в наборе «Апостола» с массой ошибок на чужом инструменте, да в исступленном вращении станочного винта вопреки сопротивлению церкви».

Времена у нас на Руси случаются разные. Иногда с откровенными тезисами выступать неудобно. Пожалуй, таково и нынешнее время. Поэтому, чтобы снять обвинения в отсутствии совершенного почтения и проч., я скручиваю блюстителям национального величия цитату из неоспоримого первоисточника. И пока вы тут читаете, спешу убраться на безопасное расстояние.

Пока!

С.К.

«Царь велел построить на свой счет дом для типографии и не щадил своих сокровищ как «для составления печатному делу», так и для самих «делателей». Составление дела, однако ж, подвигалось очень медленно, в продолжение целых десяти лет, и делатели то подготовляли или приискивали себе помощников, то производили попытки печатать книги «малыми некими и неискусными начертаньями». Наконец, выписали печатный станок и буквы из Польши (всего вероятнее, из Вильны, которая находилась тогда под властию Польши и уже имела у себя типографию именно с славянскими, а не с римскими или польскими буквами) и в 19-й день апреля 1563 г. начали печатать первую книгу — Апостол, которая 1 марта следующего года вышла из друкарни уже при новом митрополите — Афанасии. Вслед за Апостолом напечатаны были еще Часослов (окончен 29 октября 1565 г.) и, как некоторые догадываются, Евангелие, но затем дело остановилось. Как ни благоволил к нашим первым типографщикам сам государь, но они много терпели, по их собственным словам, «презельнаго озлобления от многих начальник, и священноначальник, и учитель, которые зависти ради умышляли на них многия ереси, хотячи благое в зло превратити и Божие дело вконец погубити». Вскоре печатный дом подожжен был ночью и станок с буквами совершенно сгорел, о чем, как полагали, будто бы позаботилось духовенство. Диакон Иван Федоров и его товарищ нашлись вынужденными оставить Москву и удалились в Вильну, где продолжали заниматься своим делом. Через два-три года по воле государя возобновилось книгопечатание в Москве, а потом открылось в Александровской слободе, но в том и другом месте, сколько доселе известно, до самого конца настоящего периода издана была только Псалтирь по одному разу. Вообще же книгопечатание, начавшееся у нас таким образом, не могло оказать в то время ни малейшего влияния на распространение просвещения в нашей Церкви».