Нельзя попадать ему в руки! От Дини потребуют нечто равносильное тому, чтобы пройти мимо больного и даже не попытаться ему помочь. Нечто кощунственное.

Возможно, холод, сковавший его тело, держал бы Дини достаточно долго, чтобы отдаться на волю собственных слабостей, если бы мальчик не вспомнил слова о том, что через полчаса человек снова спуститься в подвал. Чтобы на этот раз уже не покидать пленника. Это заставило его очнуться от морозного забытья наяву. Дини поднялся. Он подумал о летучей мыши, на этот раз, как о враге, ранее бывшем другом, прислушался, но в подвале, словно паутина, повисла бесплотная тишина. Понимание того, что времени мало, а бежать немыслимо, просто некуда, заставили мальчика заплакать. Он сдерживал себя, боясь произвести предательский шум, и у него получалось, но слёзы всё равно лились. Дини не мог бы сказать, сколько это продолжалось, но оборвалось всё довольно внезапно.

Он услышал голос. Голос отца. Это оказалось подобно тому, что панцирь туч просверлил тонкий солнечный лучик и упал мальчику на лицо. Слёзы будто высушило в одно мгновение. Плакать расхотелось. Вместо этого Дини улыбнулся, почти счастливый, словно вышел к родному дому и увидел родителей после столь затяжного перерыва. Единственное, чего не хватало, это взяться рукой за этот голос, как за спасительный канат, найти его на ощупь. Но и этого было немало. Во всяком случае, Дини успокоился.

Голос был невнятным, по крайней мере, слова мальчик не разбирал, он воспринимал их, как умиротворяющий фон. Однако голосу вдруг стали сопутствовать образы. Дини увидел себя у болота. Кто-то словно спрашивал, что делал Дини, когда понял, что дороги назад нет?

Мелькнуло лицо матери, такое прекрасное, какое не может быть у людей, больше не существующих в этом мире. Прекрасное и полное ожидания. Однако оно тут же растворилось во тьме, выплеснутой, как мутная жижа из ведра. Некто, тасуя образы, будто карты, спрашивал готов ли мальчик пойти на всё, чтобы увидеть своих родителей? Продолжить путь, лечить людей, идти вперёд и в конце своей дороги встретиться с отцом и матерью? Голос отца, точно соглашаясь с невидимым собеседником, говорившим на языке образов, неожиданно отчётливо прошептал:

- Ты свободен в своих действиях. Где бы ты ни находился. Иди туда, где находится твое сердце.

Дини повернулся к стене, сквозь которую внешний мир по-прежнему источал робкие иглы света. Страх начал опускаться на него той же непроходимой плитой, от которой невозможно было увернуться.

Образ маленького мальчика, идущего сквозь болотную жижу, в котором Дини узнал самого себя, ударил в глаза снопом яркого света. Дини зажмурился. И тотчас же исчезли подвал и зловещие несокрушимые стены.

И снова голос отца:

- Мысли окружающих тебя людей и прежних поколений убедили, что стена непроходима, если только её не сломать. Но это не так. Где угодно можно пройти, ничего не ломая. Стоит лишь сильно захотеть, избавиться от страха и совершить задуманное. Стена - это не преграда, стена - часть этого мира. Впитай это в себя, и любое препятствие уже не будет для тебя препятствием. Оно растворится в тебе, ты растворишься в нём, и оно тебя не задержит.

Образ матери. На этот раз её лицо будто закрыто серой вуалью. Чтобы разглядеть его, достаточно приподнять лёгкую ткань.

Солнечный луч, ослепивший глаза, дарит закрытым векам тепло. Оно растекается по всему лицу. Затем перекидывается на тело.

Легкий, призрачный шёпот:

- Ты ведь ступил в трясину, и она тебя пропускала.

Дини делает шаг, второй. Теперь он стоит вплотную к стене. Его руки поднимаются, они направлены ладонями вперёд. Ладони касаются стены, но мальчик не чувствует преграду - руки медленно погружаются ВНУТРЬ стены, как если бы она состояла из серого, сильно сконцентрированного тумана. Ещё немного - и мальчик погрузит в стену руки по локоть.

Этому не суждено случиться. По крайней мере, сейчас.

Из слипшейся тьмы потолка вырывается некрупное, скомканное тело. Летучая мышь беззвучно пикирует на мальчика, напоминающего со стороны лунатика, прогуливающегося во сне. На излёте тварь распахивает дряблые плащики крыльев и всей массой вонзается в голову ребёнка. С тихим, каким-то старческим, песчаным шелестом летучая мышь снова взмывает к потолку, на секунду растворившись в темноте, этой родственнице её непознаваемой души, чтобы тут же начать второй заход.

На этот раз тварь опускается мальчику на плечо и жадно, суетливо тыкается мордочкой в его шею. Чтобы прокусить кожу и присосаться к ране.

2

Они увидели стены города, когда небо на востоке потускнело из-за дыхания ночи, зашевелившейся в своём логове.

Карета шла на полной скорости, но ближе к Антонии пришлось сбросить обороты, слишком густым стал поток людей, покидающих либо приближающихся к Антонии. Всадники подстраивались под ход кареты, и никого вперёд больше не отпускали. Лишь талх, ранее ехавший в паре вместе с Занлом, по-прежнему был выдвинут несколько вперёд.

Старх сидел, не говоря ни слова, бесстрастный, словно находился в далёкой башне, а не в карете, стонавшей от тряски. Планирование того, как они будут действовать, оказавшись в городе, взял на себя Луж. Он произнёс несколько коротких дельных фраз, и Уинар удовлетворённо кивнул. Старх молчал.

Он заговорил, когда один из всадников сообщил о появлении на горизонте Антонии.

- Быть может, я смотрю слишком далеко, - сказал глава Ордена. - Сначала мы должны, наконец, получить его. Но...если верить в лучшее, ваши предложения, как уходить из города?

Луж, не раздумывая, заявил:

- Надёжнее усыпить мальчишку. Тогда с ним можно будет оставить одного человека или двух. Остальные - страхуют.

Уинар кивнул.

- Я тоже за это. Избавимся от неприятных сюрпризов.

Они оба посмотрели на Старха. Тот некоторое время молчал.

- И куда мы направимся? - спросил он. - Кажется, об этом вы не подумали.

Пауза длилась не меньше минуты. И хотя обычный человек ничего бы не рассмотрел за бесстрастными масками, укрывшими лица членов Совета Ордена талхов, Старх осязал их некоторую озадаченность.

Наконец, Уинар осторожно заметил:

- Вернёмся в монастырь. Разве нет?

Старх рассматривал пол кареты.

- Я не уверен в этом.

Луж молчал. Уинар глянул на него, снова перевёл взгляд на Старха, поколебался и всё-таки спросил:

- Разве это не лучший вариант?

Старх поднял глаза, но смотрел он, казалось, сквозь Уинара.

- Если мы не добьёмся от него то, что нам нужно, не будет смысла, где бы мы ни находились. Вы же прекрасно понимаете, эпидемия началась. Началось то же, что уничтожило прежний Мир. И это не остановить. Ни какими ухищрениями древних алхимиков! Ни чем иным. Люди обречены. Они были обречены раньше, когда уже до некоторой степени могли повелевать силами природы, обречены они и сейчас, хотя я по-прежнему придерживаюсь мнения, что в прошлом Мире эпидемию вызвала перенаселённость.

Луж и Уинар молчали. Старх знал, что бы они могли сказать в противовес. Монастырь - та ещё твердыня, и пройдут годы, прежде чем невидимые молекулы смерти проникнут на его территорию, покончив с последним прибежищем жизни. Долгие годы! За которые мало ли что изменится. В конечном итоге, талх, любой талх должен отстраниться от осознания неизбежного и бороться до последнего. Но Луж и Уинар ничего не сказали. Они также знали, что это ничего не изменит.

- И мальчик также ничего не изменит, - добавил Старх. - Он не в силах остановить то, что посылает само Небо. Однако он в силах помочь некоторому количеству людей. В конце концов, о горстке праведников, переживших Второе Пришествие упоминается ещё в Библии. И это повторится. Если же мы по какой-то причине не будем иметь к ним отношения, в остальном смысл отпадёт.

В этот момент, практически прерывая дискуссию, один из всадников сообщил, что карета вот-вот въедет в городские ворота. Талх, направленный вперёд, уже сказал всё необходимое страже.