Никто тогда до конца не осознавал, какая пропасть образовывалась между нами, детьми, и нашей матерью.

Повзрослев, я поняла, что делало маму иногда такой жестокой, – это была ее духовная смерть. Сама смерть – это не самая большая потеря в жизни. Самая большая потеря – это смерть души, пока мы еще живы.

Мы продолжали жить в полупустой, давно не видевшей ремонта квартире. Старые вещи с чужого плеча и постоянное чувство голода... В какой-то момент мать просто перестала меня кормить и отправляла жить к отцу.

– Иди к своему папане, пусть он тебя кормит со своей шлюхой! Глаза мои б тебя не видели! А у меня нет денег на тебя, кайдашовский выродок! – кричала мне мать, когда я просила у нее еды.

Перед моим приходом из школы она кормила сестренку, а всю оставшуюся скудную еду куда-то прятала.

Скромный обед я получала в школе, а возвращаясь домой, заглядывая в пустые кастрюли и часто не могла найти на кухне даже кусочка хлеба. Стыдно было идти к соседям, которые и так подкармливали меня и сестренку.

В духовке газовой плиты я отыскивала старые черствые сухари, заваривала немного чаю и, усевшись за стол, ела сухари, размачивая их водой и слезами.

Мама вновь осыпала меня своими проклятиями. Я уходила на улицу и долго бродила по городу. Иногда я ездила через весь город на трамвае к бабушке. Та усаживала меня за стол и наливала тарелку постного горячего борща. Бабушка с горечью смотрела на меня, расспрашивала про мать и горько вздыхала. Что она могла изменить в этой жизни? На ее попечении был больной дедушка, мамин папа. И сами они жили очень-очень скромно.

Но когда чувство голода становилось совсем невыносимым, я одевалась и шла в квартальный магазин «Малютка». Встав у окна рядом с винно-водочным отделом, в стороне от прилавка, я часами ждала, когда кто-нибудь из большой очереди нетрезвых покупателей уронит монетку на пол, забыв поднять. Для меня это было большим везением. К концу дня я набирала 15–20 копеек, шла в гастрономический отдел и покупала себе одну или две сардельки, свежую, ароматную, теплую булочку или маленькую шоколадку «Аленка». Запах обыкновенной вареной колбасы кружил голову, иногда даже подташнивало.

Очень ярко помню себя, стоящую возле окна в магазине, в поношенном красном пальто, в вязаных рваных варежках, висящих на резинке. Как, отвернувшись к окну, я с жадностью съедала холодную сардельку вместе с кожурой. После этого меня чаще всего тошнило, так как она была сырая. Если у меня хватало на шоколадку, я с гордостью несла ее домой и дарила сестре. Маленькая Иринка улыбалась, когда брала худенькими ручками эту редкую для нее сладость. И на вопрос «А где ты взяла шоколадку?» я отвечала:

– Мне подарила белочка, просила передать тебе!

Иришка с аппетитом уминала шоколадку, размазывая ее по своим бледным щечкам. Проглатывая слюни, я испытывала счастье, что могу доставить ей радость.

Она еще была мала и, слава богу, плохо понимала, что происходит.

Маленький, с протухшим запахом магазинчик, его винный отдел с длинными пьяными очередями, монеты, выпавшие из засаленных карманов брюк, были в то время моим спасением, возможностью выжить.

В наше время происходит то же самое – зеленый змий разрушает семьи и губит сотни и тысячи людей по всей стране, да и по всему миру. И мало кого волновало тогда, да и сейчас, что происходит в этих семьях. Как страдали и продолжают страдать беззащитные, самые ранимые – дети. Общество, в котором мы живем, так и не смогло истребить этот порок. А в какой-то степени продолжет его усугублять бесконечной рекламой алкоголя и доступными наркотиками. Люди продолжают падать в эту страшную бездну, ломая свои судьбы и жизнь близких им людей. Этому злу без разницы, кого поймать в свои сети, и всем известны имена великих людей, оставивших след в истории, но сгинувших от этой страшной болезни.

Я не осуждаю своих родителей – это был их выбор и их право. Они жили той жизнью, которую выбрали себе сами. Мне понадобилось много лет для того, чтобы простить их и осознать, насколько сильна была трагедия личной жизни отца. Наверное, так и должно было случиться, потому что любой мужчина всегда ищет тепла, уважения и уюта в семье, где хранительницей домашнего очага остается женщина. И не всякий мужчина, когда его близкий человек начинает пить, способен адекватно реагировать на это, найти способ помочь избавиться от пагубного влечения и протянуть руку помощи. Ведь должно быть и сильное желание эту помощь принять.

Да и можно ли было тогда, в то время, чем-то помочь маме и таким, как она? Медицина была бессильна: кроме ЛТП, психбольниц, ничего в нашей стране предложить не могли. Сама мама искала выход, она пробовала остановиться, но тщетно: зеленый змий постепенно забирал в свою власть ее жизнь и ее женскую сущность. Сегодня научно доказано: женщины, попавшие в зависимость от алкоголя, очень редко из нее выходят. У них полностью заглушается инстинкт материнства, так как их психика более ранима.

У меня не было другого выхода, я продолжала жить с мамой. А папа жил в своей новой семье и был всем доволен.

Для меня самой большой отдушиной оставался спорт. С удовольствием я бегала на тренировки в спортзал, где мне было намного лучше, чем дома. Но могла это делать все реже и реже. Так, в одиннадцать лет, вместо пионерского лагеря, мое лето проходило или на даче, которая осталась у нас по решению суда, или на прополке огурцов, земляники и сборе яблок, а осенью облепихи в садовом парковом хозяйстве. Это давало мне возможность заработать небольшие деньги, которые я тут же тратила на покупку еды.

На мне были не только уборка в доме, стирка, но и уход за садом. Рано утром я садилась в автобус и спешила на дачный участок. Приходилось таскать лейки с водой для полива, а они были очень тяжелые, полоть грядки. Мама, провожая меня, каждый раз наказывала, что нужно привезти для продажи. Срывая с грядок зелень, овощи и ягоды, я все складывала в большую корзину и везла домой. Мне категорически запрещалось есть собранное. Все это быстро продавалось, и тогда в семье появлялись дополнительные деньги. Мама часто посылала меня торговать. Это было целым испытанием, но ослушаться мать я не могла. Как сейчас помню, у меня в руках белый алюминиевый бидончик с ароматной клубникой, я несу ее продавать. Есть клубнику мне запрещено. Продав ягоды, мы могли обеспечить себя на пару дней хоть какой-то скромной пищей.

И вот я стою возле магазина «Южный» на улице Суворова. На его облезлых ступеньках идет бойкая торговля: бабушки быстро рассовывают в руки покупателей пучки с душистой зеленью и насыпают в сумки ароматные яблоки из глубоких эмалированных мисок. Спелые ягоды – малину, смородину, крыжовник – продают стаканами. Пристраиваюсь на ступеньках магазина рядом с торговками. Те всегда с удивлением смотрели на юную продавщицу. Покупатели в свою очередь с интересом разглядывали меня, девочку, продающую ягоды и зелень, в выцветшем коротеньком стареньком платьице, в облезлых старых кожаных сандалиях. Из дома я приносила стакан побольше для того, чтобы побыстрей все продать, и в этом было мое преимущество. С нетерпением я ждала той минуты, когда весь мой товар распродавался. Только после того, как клубника была продана, я могла в свое удовольствие слизывать с рук и со стенок бидона сок спелых ягод.

На вырученные от продажи деньги я тут же в магазине покупала продукты по тому списку, который мне составляла мама: хлеб, булочки, 100 граммов сахара, 100 граммов маргарина, бутылка молока и по записке мамы – бутылка красного дешевого вина. Неся все это в сетке, я молила Бога, чтобы мама уже спала, когда приду домой. Но чаще всего она ждала меня у окна на кухне. Забирала все деньги, давала команду что-нибудь приготовить, а сама уходила в соседнюю комнату, чтобы опустошить содержимое бутылки. Я с покорностью вставала к плите, жарила картошку на маргарине, кормила сестренку и старалась увести ее на улицу, чтобы вернуться позже домой и не видеть затуманенные глаза близкого мне человека.