– Миленькие! Хотите, я встану перед вами на колени, только не деритесь!

Девочка-подросток всерьез опасалась, что любимые и самые близкие ей люди могут убить друг друга. Это был детский крик ужаса перед происходящим и полной беспомощностью что-либо изменить...

Влезая между ними, я всегда пыталась заслонить своим телом того или другого родителя, при этом очень часто попадая под кулаки матери или отца, но в накале своих разбирательств родные мне люди даже не замечали этого. На детский крик, который разносился по всему подъезду, всегда сбегались соседи и начинали разнимать родителей, а когда они, несмотря ни на что, не унимались, вызывали милицию.

Мне приходилось принимать на себя огонь ярости и ненависти любящих когда-то друг друга людей. Трудно было понять: почему зерно злости было посеяно и взросло с такой силой в их сердцах? Люди, которые столько лет прожили вместе, любившие друг друга, обвенчавшиеся перед алтарем, создавшие семью, дом полный радости и достатка, родившие на свет троих детей, в одночасье все разрушили. Эти два человека не нашли сил и желания сохранить то хорошее, что у них было, изменить к лучшему свою жизнь. И тем самым просто-напросто искалечили детские души, оставив в сердце каждого своего ребенка боль от разрушенного детства, страх перед жизнью и неспособность верить в людей и в себя. Это горькая правда, с которой я долго шла по жизни, не имея возможности доверять близким и самое главное – себе.

Соседи каждый раз жалели нас, потому что иногда мы с сестрой во время драк и разборок прятались в чужой квартире. Находились и такие, которые при виде меня или сестренки говорили вслед:

– Надо же такому случиться, такая была хорошая семья, мать спилась, отец загулял, а дети-то такие славные... Охо-хо-хо!

Повзрослев, я стала осознавать, сколько же в России искалеченных детских и взрослых судеб! Сколько израненных сердец, потерянных в жизни людей ждут моральной помощи и не дожидаются. И только личное желание, огромная сила воли, которая есть в каждом из нас, рано или поздно помогают сбросить груз прошлого и освободить свой ум от тяжелых воспоминаний и страха. Страх – это то, с чем жили наши родители, в свою очередь постоянно держа в этом страхе нас, детей, не давая нам возможности дышать свободно...

Вскоре этим кошмарным дням пришел конец. После очередного заседания суда родители разошлись. Папа ушел к другой женщине, у которой был ребенок.

Судились родители семнадцать раз. Делилось все: мебель, посуда, квартира, дачный участок и даже домашняя утварь. Самым чудовищным было то, что, когда все было разделено, стали делить детей.

Брат был совершеннолетним, и делить его по суду родители не могли. Сестра была маленькая, и по закону, автоматически, ей полагалось жить с мамой. А я, в возрасте десяти лет, должна была на суде принять решение, с кем хочу остаться.

До сих пор перед глазами это убогое, старое, бревенчатое, находящееся в аварийном состоянии здание суда. Дом был построен еще в 30-е годы, мрачный как снаружи, так и внутри: облезлая краска на стенах коридоров, прогнившие полы и закрытые решетками окна в судебных залах.

Хорошо помню этот день. Была зима, грязный, серого цвета снег, мороз и эта дорога в суд, идти по которой, казалось, я буду вечно. Я шла в суд одна, так как перед этим ночевала у своей тетки, живущей рядом. Было ощущение, что я иду по этой пустынной дороге в никуда. В свои десять лет мне предстояло принять решение, с кем из родителей я буду жить. Но что я могла поделать, если мое маленькое детское сердце очень любило и маму, и папу?! Как их можно было разделить в своей душе, принявшей на себя в столь раннем возрасте удар таких испытаний и предательства обоих родителей?

Помню темный, серый, холодный зал, наполненный соседями, какими-то незнакомыми мне людьми, которые пришли ради интереса посмотреть, как будут развиваться события. Вспоминаю своего отца, который перед судом был ко мне особенно внимателен и заботлив, уговаривая меня перейти жить к нему и его супруге. Папа был очень хорошо одет: в новом пальто, отглаженных брюках и кроличьей серой шапке. У него были новая семья и красавица жена. И судя по всему, отец был всем доволен и счастлив. Даже на этот суд он пришел вместе с новой супругой. Помню и маму, которая перед судом перестала пить и практически месяц была образцовой родительницей. Вкусные обеды, забота обо мне и «страшилки» на ночь о том, какая трудная будет у меня судьба, если я решусь жить с мачехой.

Мама тоже на суде выглядела хорошо. С прической, подтянутая и аккуратно одетая. Глядя на моих родителей, можно было подумать, что эти люди разводятся по недоразумению. И только мы, дети, знали, что стоит за всем этим. День развода родителей стал для меня самой первой личной человеческой трагедией. Я осознавала, что теряю и маму, и папу. Но я теряла нечто еще более ценное, то, что находилось в глубине моей души, – веру в людей.

Настало время, и меня пригласили пройти в центр зала суда, чтобы задать вопросы. Судья и еще несколько человек сидели за одним длинным столом. Я стояла посреди зала в стареньком драповом красном пальто, из которого давно выросла, в стоптанных, зашитых валенках, на голове – белая вязаная шапочка. Спрашивали о том, как жили мои родители, кто больше о нас заботился и т. д. Вопрос женщины судьи прозвучал дико:

– Светлана, кого ты больше любишь – маму или папу?

Я в недоумении долго не знала, что ответить, потом расплакалась и сказала:

– Тетенька судья, пожалуйста, помирите моих родителей. Они – лучшие родители на свете, я их очень, очень сильно люблю. Помирите их!

Я стояла посредине угрюмого серого зала и плакала.

– К сожалению, я не в силах этого сделать, девочка. Твои родители теперь живут в разных семьях, и нам предстоит решить, в какой семье будешь жить ты. С кем бы ты, Света, хотела жить? С мамой или папой?

В зале воцарилась звенящая тишина. Мое сердце от волнения готово было выскочить наружу.

Помню, как, всхлипывая, я посмотрела на папу, гордо сидящего в самом первом ряду, закинувшего ногу на ногу, вместе со своей новой женой, тетей Шурой. И на маму, которая низко опустила голову, пряди седых волос спадали ей на лоб, она теребила в руках старенькие варежки и тихонько всхлипывала.

Судья повторила вопрос более жестким голосом:

– С кем из родителей ты хотела бы жить, Светлана?

Я опять молчала.

– Тебе понятен вопрос, девочка? С кем?

Не помню, что со мной произошло в тот момент, но у меня началась истерика. Раздался мой громкий плач и крик на весь зал:

– С ними вместе хочу жить! Я не хочу отдавать папу и бросать маму! Я вас люблю! Вы слышите меня! Я их очень люблю! Слыы-шиии-те меня!

Я стояла посредине зала суда, закрыв лицо руками и безутешно рыдая. Люди, сидящие в помещении суда, зашептались. Мама стремительно поднялась, бросилась ко мне, обхватила меня руками и, гладя по голове, стала успокаивать:

– Доченька, кровиночка, прости меня... Христа ради... прости...

Она целовала меня своими сухими губами, вытирая мои горькие слезы шершавой ладонью. Мое худенькое детское тело тряслось и дрожало от страха и ужаса перед происходящим. Судились родители, а судьбу их дочери решали чужие люди. Через какое-то время огласили решение суда:

– Суд постановляет... Кайдаш Светлану, такого-то года рождения, прописанную там-то... оставить на воспитании и проживании с матерью Кайдаш Тамарой Вячеславовной.

Меня присудили маме, женщине, которая меня родила. Женщине, которая меня воспитывала и с которой я и так жила. Главную роль играл закон, а не человеческий фактор.

Хотя мне в то время было уже безразлично, с кем я буду жить. Я понимала, что по-настоящему не нужна им обоим. Каждый из них просто хотел доказать свою правоту.

После суда папа подошел ко мне и сказал:

– Что ж ты, доченька, так поступила? Ты отказалась жить со мной. Как это понимать? Ты еще пожелаешь об этом!

Он развернулся, взяв под руку свою новую супругу, и вышел из зала.