Эрмина и вправду собрала их, вытряхнув из футляров и побросав в ридикюль.

Потом присела к письменному столу и быстро набросала что-то на тонкой бледно-лиловой бумаге с водяными знаками, изображавшими её инициалы. Сложив и запечатав листок, она отослала его Лоранду с камердинером.

Лоранд не выходил в тот день из дома и не знал, что многие молодые депутаты поспешили уехать, прослышав о предстоящих арестах.

Прочитав письмо советницы, он попросил камердинера сходить к господину Дяли и передать от его имени, что ему непременно надо с ним поговорить, а сам он выйти затрудняется.

По уходе камердинера Лоранд принялся взад-вперёд расхаживать по комнате, напряжённо над чем-то раздумывая.

Потом сел, подперев голову руками, опять вскочил и подошёл к окну, в нетерпении поджидая приглашённого.

Наконец, решив что-то, натянул перчатки — белые, красивые бальные перчатки — и несколько раз сжал пальцы, пробуя, не лопнут ли.

Не хотел, может быть, касаться гостя голыми руками?

Но вот дверь скрипнула, послышались быстро приближающие шаги.

Входи, входи же, голубчик. Но долгожданный посетитель явился не один, первым вошёл Деже, — он нечаянно столкнулся с Пепи по дороге.

Лоранд встретил брата с явным неудовольствием. Не его хотел видеть сейчас. А тот с сияющим лицом поспешил его обнять.

— Что случилось? Чего это ты рассиялся?

— Отпустили с разбирательства, хотя я всё взял на себя. Про тебя ничего не сказал.

— Но ты же оскорбишься, если я буду тебя с этим поздравлять. Любой порядочный человек поступил бы точно так же. Не быть предателем — честь столь же малая, сколь велико бесчестье быть им. Верно, друг мой Пепи?

Разумеется, Пепи Дяли подтвердил, что нет на свете злодеяния тяжелее. Он полагал, что Лоранд будет уже в местах достаточно отдалённых, когда узнает про его предательство.

— А зачем ты меня звал так срочно? — осведомился он, дружелюбно протягивая руку Лоранду (позволившему пожать свою: она ведь была в перчатке!)

— Спросить хотел: будешь сегодня моим визави на балу после прощального ужина?

— Охотно. Что за вопрос? Где ты, там и я.

— Деже! Сходи, пожалуйста, к бонне, спроси, придёт она нынче на бал или будет одна госпожа советница.

Деже недовольно покинул комнату. День казался ему не очень подходящим для балов; однако он поднялся наверх.

Барышня сказала, что не придёт, нужно разучить каватину с Мелани, но госпожа собирается. И тётенька-толстушка будет.

Про эту тётеньку-толстушку вспоминали, когда кавалерам не хватало дам.

Едва за Деже затворилась дверь, Лоранд подступил к франту, скрестив руки на груди.

— А знаешь, на какой я тебя танец пригласил?

— Ну? На какой? — спросил тот с умильным видом.

— На такой, который смертью кончится для одного из нас! — И Лоранд протянул присланный Эрминой бледно-лиловый листок. — Читай!

«Дяли передал властям лист из альбома с вашими строками, — стояло там. — Всё пропало».

Щёголь ухмыльнулся, заложив руки за спину.

— Ну и что тебе надо от меня? — спросил он с пренебрежением.

— А ты как думаешь?

— Поругаться хочешь со мной? Ругайся, никто не услышит, мы одни. Но рукам волю дашь — шум подыму, с улицы сбегутся, тебе же хуже будет.

— О нет, и не подумаю. Вот, даже перчатки надел, чтобы об тебя не замараться. Но и спускать тебе не собираюсь. Надеюсь, ты понимаешь, что такие долги не прощаются.

— Значит, дуэль?

— И безотлагательная. Не пытайся уйти, не выпущу, а то ты и об этом донесёшь.

— А я и не ухожу. Не воображай, что глаз твоих прищуренных испугался, даром что ты — Геркулес, а я — птенец в сравнении с тобой. Дуэль так дуэль, я готов.

— Да. Только дуэль.

— Но право выбирать оружие и род поединка за мной, как за вызываемой стороной. Это ты знаешь?

— Выбирай!

— И тебя, конечно, не удивит, если я, жалкий хиляк, которого ты в бараний рог можешь согнуть, не удовольствуюсь какой-нибудь там шпажонкой…

— Как тебе угодно. Давай хоть с завязанными глазами стреляться, если тебе так больше нравится.

— Нет, это меня тоже не устраивает. Я американскую дуэль предлагаю. Положим бумажки с нашими именами в шляпу, чьё первое вытянем, тот обяжется пулю себе в голову пустить.

Лоранд содрогнулся. Припомнилась ночь в фамильном склепе.

— Один из нас должен умереть, ты сам сказал, — повторил Дяли. — Пожалуйста, меня это не пугает. Будем тянуть жребий, кому суждено, тот и умрёт.

Лоранд вперил остановившийся взор в пространство, точно уже заглянув за грань бытия.

— Понимаю твою нерешительность. Есть другие, кого ты хотел бы пощадить. Что ж, дадим им время умереть. Сколько они могут ещё прожить, те, о ком ты думаешь? Скажем, лет десять. Итак, чьё имя будет вытянуто, застрелится ровно через десять лет, считая с сегодняшнего дня.

— А, лазейку ищешь, хочешь ускользнуть! — в сердцах воскликнул Лоранд. — Вижу я прекрасно всё твоё трусливое мышиное шнырянье.

— Ах, конечно, мы ведь мыши пред таким храбрым львом, но и лев точно так же околевает. В чём твоя-то храбрость? Мошку вроде меня на булавку наколоть? А столкнись с другим львом — сразу небось на попятный.

— На попятный? Ну нет! — вскричал Лоранд в сильнейшем раздражении, и тени с предостерегающе поднятыми перстами отступили назад, в разверзнувшиеся было могилы. Семь безликих призраков улеглись опять в свои хладные постели там, где приготовлено ложе для восьмого. — Будь по-твоему! Давай писать имена.

И стал искать листок бумаги. Но в комнате никакой бумаги не было, даже чистую он сжёг, чтобы не выдало фабричное клеймо.

Оставалась всё та же записка от Эрмины. Ничего другого попадалось. Лоранд разорвал её на две части и, кинув Дяли половинку написал на другой своё имя.

Бумажки скатали и опустили в шляпу.

— Кому тянуть?

— Ты же вызвал.

— Но ты выбирал, как драться.

— Стой! Поручим кому-нибудь третьему.

— Кому?

— Твоему брату, Деже.

Сердце у Лоранда сжалось. Как, ещё и это? Собственный брат объявит смертный приговор?

— Деже — сама невинность. Он и знать не будет, зачем эта жеребьёвка. Сочиню для него что-нибудь. Так что все доверимся жребию со спокойной душой.

Тут как раз вошёл Деже.

Он передал, что гувернантка не придёт, а будет тётенька-толстушка. И ещё гувернантка послала для Лоранда расписание танцев; но Деже порвал его по дороге. Порвал, обидясь на брата: только настроение ему портит — такое приподнятое сегодня — своими легкомысленными затеями. Обойдётся вообще без расписания.

При известии о тётеньке Пепи рассмеялся, потом стал ужасаться.

— Уф! Слышишь, Лоранд: эта дама в три обхвата пожалует. Семь тучных коров из Писания в одном лице. И с этим глобусом танцевать? А ведь кому-то придётся вальсировать с ней, ворочать эту гору, которую сам пророк Магомет не сдвинет с места. Лоранд, ради нашей дружбы, возьми это на себя.

— Ах, — рассердился Лоранд на эту неуместную шутку.

— Нет, правда, или ты, или я. Пусть страдает кто-то один. Знаешь что: бросим жребий, кому сегодня танцевать с этой колокольней святого Иштвана!

— Что? А, хорошо, — понял наконец Лоранд.

— Деже, сделай одолжение, вынь-ка жребий за нас.

— Да-да. Выйди на минутку, чтобы не смотреть, кого на какой бумажке будем писать.

Деже повиновался.

— А то заметит, что бумажки уже готовы, а он не должен знать, — пробормотал Лоранд. — Входи!

— Вот здесь обе с нашими именами, — сказал Дяли, протягивая шляпу. — Вытащи одну, разверни, прочитай и брось потом обе в камин. Кого назовёшь, тот и владей белой слонихой кохинхинского императора.

Соперники отошли к оконной нише. Лоранд отрешённо уставился в окно. Дяли поигрывал цепочкой часов.

Ничего не подозревающий ребёнок приблизился к символизирующей урну шляпе и вынул скатанный бумажный лоскуток. Развернул, прочёл: «Лоранд Аронфи».

— Брось в камин! — напомнил Дяли.

Деже бросил лиловые бумажки в огонь. Стояли холодные майские дни, весна вопреки естественному ходу вещей пожаловала с морозами, и в комнате горел камин. Оба клочка мигом вспыхнули и сгорели.