Павлик пожал плечами — мол, как хотите.

Когда после второго действия Евген Макарович и Павлик уселись рядом в укромном углу фойе («подальше, как сказать, от ипподрома»), Пивторак воскликнул:

— Ну, что я тебе говорил, сынок? Каков триумф у твоей крали! Б-а-альшая актриса вылупится, попомни мои слова. А на скольких она рубликах зарплаты сидит, сея-то разумное, доброе, вечное, как сказать? И от тебя больших радостей не видит.

— А что вы считаете радостью, Евген Макарыч?

— Да не я, не я считаю, разлюбезный ты мой дружок! Женщина — вот кто у нас потребитель-то радостей. Постой, постой, не шебарши, послушай, что старик тебе скажет, жизнью умудренный. Я ж заранее знаю, как ты возражать-то станешь. Мол, тебя самого в тебе любит и никакой склонности к красивой жизни не испытывает. Так? Верю. Верю, что она тебе так говорит. И не только говорит — думает. Думает, что… так думает. Понял? Себе внушает. Великая сила-самовнушение. Само — как говорится — гипноз. Ну, а ежели копнуть женскую душу-то поглубже? Картина откроется — шиворот-навыворот. Поскольку в каждой женской душе — и в самой, как говорится, идейно выдержанной, таится тяга к красоте. К красоте! И она, та тяга, неистребима во веки веков.

— Ну и что? И какое это имеет отношение к внутренним резервам?

Пивторак с хрипотцой хохотнул.

— Помнишь, стало быть, чем прошлый разговорец-то мы завершили? Запало, значит. Ну, что ж. Так скажу тебе, сынок, что одно к другому имеет самое прямое и непосредственное отношение. Моя, стало быть, мысль такова: не только, как сказать, и не столько для себя ты должен мобилизовать внутренние ресурсы, сколько для нее, — он кивнул куда-то в сторону зала. — Вот моя мысль. Ясно-понятно, сынок, а?

— Как в старом анекдоте — на пятьдесят процентов. Намазывать уже можно, что же касается кушать… Короче: где вы обнаружили ресурсы и резервы? Подскажите!

— Не догадываешься? Ладно, возьмем бычка за рожки. Имеется у тебя один предметец большой ценности. И лежит он обидно втуне… Ну и тугодумен ты иной раз, сынок. Скрипочку я имею в виду! Скрипочку несравненного и неповторимого мастера Антона Страдивария.

Павлик помолчал, глядя вниз, на натертые паркетины. Потом в упор посмотрел Евгену Макаровичу в глаза — те лучились простодушием.

— Вот, оказывается, куда дует бриз, — медленно сказал Павлик. — Занимательно… Выходит, Степан призвал варяга. Та-ак…

— Точненько. — Физиономия Евгена Макаровича расплылась в добродушнейшей улыбочке, и глазки вовсе потонули в мясном изобилии щек. Евген Макарович сцепил руки и принялся крутить большими пальцами — это было у него признаком высшего удовлетворения. — А еще точнее — Степочка с Мишенькой. А не поинтересуешься, сынок, почему мальчики к варягу-Пивтораку прибежали со своим горем-несчастьем, а?

— Поинтересуюсь. Но только — без деклараций и декламаций. Короче.

— На ребрышко, как сказать, вопрос ставишь. Все просто: к кому же им, бедолагам, постучаться? Кто ближнему и дальнему всегда на помощь поспешит? Кто выручит? На все эти вопросы имеется один-единственный ответ: Пивторак Евген Макарович. Прибежали к Пивтораку дети, рассказали, в чем ихнее дело. А я им в глаза заявил: не туда пришли, милостивые товарищи. Адресом ошиблись. Вы что, поганцы, захотели? Честного, хорошего парня облапошить?! Он по простоте душевной, по своей русской широте за полцены уникальную бесценность отдавал, а вы — и рады стараться! Нет, субчики-голубчики, Пивторак в такой акции вам не подмога! Нема на свете такого человека, чтобы, с Пивтораком дело поимевши, сказал: Евген Макарович меня обманул, будь он неладен. Нема такого и не будет! Потому я и решил взять, как сказать, то мероприятие в свои руки. Теперь можешь не бояться — пацаны эти, дурошлепы, к тебе больше не сунутся. Аминь. Уважением и, как сказать, почтением к тебе, сынок, прониклись. Только свистни — бюром, как сказать, добрых услуг обернутся. Вот так. И не иначе.

— Какой вы, оказывается, теплый и душеспасительный человек, — сказал Павлик без тени иронии и с чувством пожал Пивтораку пухлую руку. — А моим скромным мнением вы поинтересовались — согласен я, чтоб ваши лапки к «мероприятию» потянулись?

— Не надо так, сынок, — смиренно проговорил Евген Макарович. — Не надо. Разговорчик-то у нас весьма серьезный. Продать тебе надобно Страдивария. Обязательно продать! Держать резервы втуне — негоже. Противоречит, как сказать, духу и букве.

— А знаете ли, уважаемый Евген Макарыч, в чем состоит искусство руководства? Его стержень — искусство маневра резервами. Так, может, для моего внутреннего резерва еще рановато? Может, мне есть смысл повременить?

— Почему ж временить-то, сынок? Вроде бы самый момент.

— «Вроде» понятие не научное. Цена-то на подобные редкости перманентно идет вверх.

— Вон ты какой… — протянул Пивторак даже с некоторым восхищением. — Подготовочка-то у тебя коммерческая, оказывается, будь здоров… Хвалю, сынок, хвалю. Ну, что ж — откровенность в обмен, как говорится, на откровенность. Ладно. Пусть будет по-твоему. Старый Пивторак организует тебе такого покупателя, который цену даст — выше не бывает. Опережая время. С учетом перманентного роста.

Евген Макарович вытянул крохотный носовой платочек, вытер лоб и высморкался. Павлик прямо и нагловато смотрел в глаза Евгена Макаровича. Хотя директор продолжал безмятежнейше улыбаться, глазки его совсем сузились и никакого душевного спокойствия не отражали. Не отводя взгляда, Павлик небрежно спросил:

— А что это вы все Пивторак да Пивторак? Разве свет клином сошелся на вашей милости? С какой стати мне торопиться? Только оттого, что вашей левой ножке так заблагорассудилось? В конце-то концов уж консерватория-то — всегда к моим услугам.

Евген Макарович сунул платок в верхний карман пиджака.

— Консерватория?! Да только заикнись — отберут у тебя твою скрипочку за бесценок, только ты ее и видел. И еще в «Чорноморськой комуне» заметочку тиснут: мол, передовой маяк Одесского порта тов. Кольцов Пэ Эф совершил исключительно благородный поступок, сдавши в дар консерватории родного города неизвестную скрипку известного Страдивария. Теперь на той скрипке станет пиликать гениальный вундеркинд Буба Бубкин. Такой ход событий тебя устраивает, сынок?

— А какую же сумму собираетесь предложить мне вы? — Павлик, не вытаскивая пачки из внутреннего кармана пиджака, выудил сигарету, размял ее, но закуривать не стал, только вертел в пальцах зажигалку.

Пивторак искоса, как-то по-собачьи глянул на Павлика, наклонился к нему и, дохнув пивом, отчеканил:

— Двадцать. — В голосе его звякнул драгоценный металл.

Павлик неожиданно улыбнулся — широко и добродушно.

— Действительно — сумасшедшие деньги. Но куда они мне, по совести говоря, милейший Евген Макарыч? Зарабатываю я отлично, голова у меня на плечах есть, по служебной лестнице намерен двигаться вверх, а не вниз. Так на кой же хрен мне эти сумасшедшие тысячи?

— Наивняк! — В тоне Евгена Макаровича прорвалось презрение. — Наивняк! Вверх он намерен двигаться! Голова у него на плечах!

Павлик почти обиделся;

— Если вы считаете меня болваном, зачем ведете эти душеспасительные беседы?

— Я — считаю! — Пивторак никак не мог успокоиться. — Я считаю, что ты — человек с талантом. Вот как я считаю! Но что из того? Если б на свете правда была — тогда тебе большой путь бы полагался. Не имею сомнений. Но — правды нет. И потому — не будет тебе ходу. Помолчи! — предостерегающе поднял он свою пухлую лапу. — Ты лучше скажи, за что тебя квартальной премии лишили? За что строгий выговор дали? За что портретик сбросили?

— Сам виноват. — Павлик сразу стал мрачен, он даже не удивился, что директор базы знает про все его неприятности. — Тут я сам виноват. За дело получил.

— Са-ам виноват… — издевательски протянул Пивторак. — Ах, какие мы благородные и самокритичные! — директор оборвал себя и стал очень серьезен. — Допустим. Проштрафился ты — это верно. Ну, премии лишили — за дело. Строгача влепили — тоже, пожалуй, основательно. А портретик убрать? Разве ты этот портретик за предыдущий квартал заработал, а? Ты ж свою репутацию годами создавал, потом и кровью, лихой работой на кране! Ты ж асом, как сказать, был погрузки-выгрузки, гордостью города, не то что порта. И — на тебе! Вот тебе благодарность, уважаемый ударник коммунистического труда товарищ Кольцов. Сразу из князи в грязи? Справедливо это?