23 июня Альберт Шпеер докладывал Гитлеру о делах. В числе прочих он затронул и атомный проект. В длинном перечне вопросов проект значился под шестнадцатым номером. Все, что счел нужным записать по этому поводу Шпеер, исчерпывалось одной фразой:
Коротко доложил фюреру о совещании по поводу расщепления атомов и об оказанном содействии.
Эта фраза и является единственным документальным свидетельством, подтверждающим, что Гитлер вообще слышал о существовании немецкого уранового проекта. Правда, двумя годами позже, встречаясь с Антонеску, Гитлер говорил об атомном оружии, но сведений о содержании разговора почти не осталось, и по ним невозможно судить, насколько хорошо Гитлер был информирован в этой области.
Довольно многие считают, что именно совещание 4 июня по существу положило конец немецкому атомному проекту. Такое мнение, однако, совершенно не соответствует действительности. Снижение темпа работ можно скорее объяснить нежеланием Гейзенберга всецело посвятить себя гигантской работе, исход которой был для него все еще не ясен; в то время он еще многого не знал, и ему не удалось осуществить цепную реакцию. Позже, когда ему стало известно, какие силы и средства брошены на разработку и производство реактивных снарядов «Фау-1» и «Фау-2», он испытал досаду от того, что урановому проекту не придается такое же значение, но винить в этом он должен был самого себя. Правда, в 1945 году он пытался оправдаться: «Весной 1942 года у нас не было морального права рекомендовать правительству отрядить на атомные работы 120 тысяч человек». Однако необходимо совершенно ясно понимать главное: если бы Гейзенберг и его коллеги сумели осуществить цепную реакцию, ничто уже не удерживало бы их от логически следующего шага, будь то выделение плутония или урана-235. Успешно осуществив цепную реакцию, они обрели бы необходимую уверенность, а с нею и необходимую поддержку властей, которой им недоставало в июне 1942 года.
В тот день, когда Шпеер докладывал Гитлеру об урановом проекте, то есть 23 июня 1942 года, в Лейпцигской лаборатории начало твориться нечто странное. Из сферического контейнера реактора L-IV, который уже двадцать суток находился в бассейне с водой, потянулись цепочки стремительных газовых пузырьков. Дёппель сделал химический анализ газа и установил: из контейнера выходит водород. По-видимому, в контейнер просочилось немного воды и она вступила в химическую реакцию с металлическим урановым порошком. Вскоре поток пузырьков прекратился, и это как бы подтвердило предположения Дёппеля.
Он решил поднять контейнер из бассейна и, отвернув одну из герметических пробок, посмотреть, много ли воды попало внутрь. Работа была поручена тому же самому лаборанту, который пострадал в ходе экспериментов с реактором L-III. В 3 часа 15 минут пополудни он начал отворачивать колпачок, закрывавший одно из впускных отверстий. И, когда колпачок чуточку отошел, раздался звук всасываемого воздуха; это означало, что в контейнере возникло разрежение. Но секунды через три воздух пошел обратно и почти в то же мгновение по стенке контейнера зазмеилась трещинка, через которую вырвалась струя раскаленного газа и горящего уранового порошка. Все это длилось буквально секунды, а затем из сферы начало бить мощное пламя, алюминий вокруг него начал плавиться, и все большее количество уранового порошка попадало в бушевавшее пламя. Дёппель попытался залить его водой, но без особого успеха. Однако постепенно пламя начало слабеть, хотя дым валил по-прежнему. Дёппель откачал из самой внутренней сферы тяжелую воду, чтобы сберечь хотя бы ее, а затем при помощи двоих лаборантов вновь опустил контейнер в бассейн. Это, как он надеялся, должно было охладить контейнер.
В лабораторию пришел Гейзенберг. Увидев, что все постепенно успокаивается, он возвратился к ожидавшим его студентам. Однако спокойствие оказалось обманчивым — котел не только не остывал, а продолжал все более разогреваться. И вскоре разогрелся так, что вода в бассейне начала закипать. В 6 часов вечера Дёппель срочно вызвал Гейзенберга. И когда тот явился, оба подошли к краю бассейна и сквозь кипящую воду попытались разглядеть, что происходит с контейнером. Опасаясь взрыва, они решили пробить несколько дыр в алюминиевом кожухе. Но поздно. Сфера вдруг мелко задрожала и как мыльный пузырь начала раздуваться на глазах.
Физикам не требовалось объяснять, что это означает. Стремглав они бросились прочь и едва успели выскочить наружу, как лабораторию потряс мощный взрыв. Струи горящего урана ударили в потолок, разлетелись по всему залу, поджигая все вокруг. «Тогда, — писал в рапорте о случившемся Дёппель, — мы вызвали пожарную бригаду».
Лейпцигские пожарные прибыли через восемь минут и пеной и водой начали гасить очаги самого сильного пламени. Все покрылось толстым слоем пены, но пожар не утихал, и еще двое суток там и сям вырывались сильные вспышки. И лишь когда бассейн превратился в булькающее болото, заполненное жижей из смеси воды, сгоревшего урана и алюминиевых осколков, все кончилось.
Взрыв почти полностью разрушил лабораторию Гейзенберга и Дёппеля. Мало того, они лишились урана и тяжелой воды, а сами только чудом избежали серьезных ранений. Но не в одних материальных потерях было дело. Не меньшим оказался и моральный ущерб. И можно представить себе, каково было Гейзенбергу, когда бравый брандмайор на певучем саксонском диалекте от имени всех пожарных благодарил ученого за великолепное зрелище «расщепления атома».
Разумеется, в котле L-IV не возникло цепной реакции. Просто, как и предполагал Дёппель, вода, проникнув в первый слой уранового порошка, вступила с ним в химическую реакцию и образовался гремучий газ. Физики могли не подумать о подобной возможности, но химикам реакция воды и урана была хорошо известна, и, конечно, о ней отлично знал доктор Риль из «Ауэр гезельшафт». Почти за год до эксперимента L-IV во Франкфурте внезапно загорелось большое количество порошкового урана. «Дегусса» через Департамент армейского вооружения разослала документ, предупреждавший об опасных свойствах урана.
После пожара Дёппель составил специальный отчет о происшедшем. Он особо рекомендовал использовать во всех будущих котлах не порошковый, а сплавленный уран, чтобы избежать повторения лейпцигской катастрофы.
С ней, между прочим, связан еще один инцидент, весьма характерный для Дёппеля, человека странного и столь неуживчивого, что он сумел перессориться со всеми, с кем ему пришлось работать в военные годы. Единственным человеком, способным ладить с Дёппелем, оказался Гейзенберг. После взрыва атомного котла Дёппель написал Рилю письмо, полное грубых упреков в том, что Риль прислал в Лейпциг столь опасное в обращении вещество. Риль ответил весьма политично и, без сомнения, напомнил о документе, распространенном фирмой год назад. Однако Дёппеля это письмо ни в чем не убедило, и он направил Рилю еще более грубое послание, на которое Риль благоразумно решил не отвечать.
На этом отношения Дёппеля и Риля прервались до 1945 года, когда им довелось снова встретиться. В это время Германия уже пала, а они находились в плену. Увидев Риля, Дёппель подошел к нему и напыщенно извинился за два письма, написанные в 1942 году. Этот эпизод, незначительный сам по себе, чрезвычайно характерен для узкого мелочного мирка немецких ученых. Подумать только: мир прошел через самую страшную войну, родина Дёппеля и Риля была повержена в прах, сами они очутились в плену, и все же их продолжал волновать жалкий личный инцидент трехлетней давности.