Большое влияние Сталин оказал на создание делового стиля работы Ставки. Если рассматривать этот стиль начиная с осени 1942 года, то его характеризовали: опора на коллективный опыт при разработке оперативно-стратегических планов, высокая требовательность, оперативность, постоянная связь с войсками, точное знание обстановки на фронтах.

Составной частью стиля работы И. В. Сталина как Верховного Главнокомандующего являлась его высокая требовательность. Причём она была не только суровой, что, собственно, оправданно, особенно в условиях войны. Он никогда не прощал нечёткость в работе, неумение довести дело до конца, пусть это допустит и очень нужный и не имевший до того ни одного замечания товарищ».

«…Сталин ответил:

— Если это так, то и не надо наступать сразу всюду. Поставьте Толбухина в оборону, ограбьте его и отдайте всё, что можно, Малиновскому, пусть он наступает. Потом, когда основные задачи, стоявшие перед Малиновским, будут решены, поставьте его в оборону, ограбьте его, отдайте максимум возможного Толбухину и толкайте его в наступление. Вот это и будет правильная координация сил двух фронтов.

Я нарочно оставляю без изменений выражения, применённые Верховным, чтобы передать читателю обычный колорит его речи. Он говорил, как правило, точно, скупо и прямо». /Маршал Василевский/

В начале лета следующего года, когда она опять блаженствовала, бегая трусцой по ильичёвским холмам и лесам, Денис с Антоном снимали натуру в Прибалтике, свекровь лежала в больнице, а Филипп, вместо того, чтобы пойти вразнос в пустой квартире, неожиданно увлёкся радиотехникой и стал прилично зарабатывать, превратив свою комнату в мастерскую. Наступил день, когда Яна привезла свекровь домой из больницы, и та, вручив ей запечатанный конверт с надписью: «Передать в «Правду» или «Известия», сказала, что это одна старая большевичка из соседней палаты, узнав, что свекровь имеет родственные связи со знаменитым детективным дуэтом, сунула ей конверт в коридоре, чтобы Яна или Денис передали конверт по назначению.

Что за бред — я ей что, курьер? Что там такое?

Свекровь не знала «Она сказала, что лишь исполнила просьбу больной женщины, а теперь уж пусть Яна поступает, как хочет».

Какая-нибудь шиза, а мне потом расхлёбывать, — Яна решительно вскрыла конверт. Авторша жаловалась в самую что ни на есть центральную прессу, что в такой-то больнице персонал в лице медсестры Варвары Степановны Златовой вместо того, чтобы лечить больных передовыми научными методами, сбивает их с толку всякой святой водой, маслами, молитвами и прочим колдовством, чем наносит непоправимый вред их здоровью. А на днях и вовсе сообщила, что к желающим под видом родственника может прийти священник. И вообще ведёт религиозную пропаганду в том смысле, что Бог есть.

Больная — коммунистка и ветеранка, просила вышестоящие инстанции навести в больнице порядок, оградив пациентов от тёмных невежественных сил и сектантов.

Яна хотела сразу же порвать письмо, но тут ей пришло в голову, что ведь стервозная бабка напишет снова, — в больнице делать нечего, пиши да пиши себе, — и какое-нибудь очередное письмецо найдёт своего дурака. И тогда Варваре Степановне не поздоровится.

Узнав по телефону, когда дежурит Златова, Яна поехала в больницу.

Варвара Степановна показалась поначалу типичной «Марией». Была у Дениса такая классификация женских типов, загадочная для непосвященных, но в которой все работающие с Денисом прекрасно ориентировались. По возрасту, степени интеллектуальности, комплекции, сексуальности, социальной среде и характеру женщины у него делились на 12 категорий: Марья, Мария Петровна, Мария, Мэри, Маня, Маша, Машенька, Маруся, Муся и Мурка. Если он говорил, что для съёмок нужны две Марьи, Маня и пять Маш, это означало двух бабок, простую женщину /Манья — из деревни, Маня — из города/, а пять Мань — девушки-студентки. «Мария» означало суховато-замкнутую тургеневскую молодую женщину, распростившуюся с иллюзиями, ну и так далее.

Стройная, закованная в снежно-белый халат и шапочку, без тени косметики, тугая коса скручена на затылке, молниеносно-цепкий, как бросок лассо, взгляд, не оставляющий никаких сомнений, что эта «коня на скаку остановит».

Варвара Степановна мгновенно пробежала глазами «телегу».

— Так вы из газеты?

— Что вы, не бойтесь, — Яна вкратце рассказала, как к ней попала «телега», — А пишу я, в основном, для телевидения. Телесериал «По чёрному следу»… Смотрели?

— Мы его выкинули, телевизор. Ничего такого, просто сгорел, и выкинули. Спаси вас Господь, не знаю, как вас…

— Иоанна.

— Тогда я Варя. Присядьте вон там, я скоро освобожусь, чайку попьём. Варенье есть домашнее… Только халат наденьте, как следует, у нас тут строго.

Яна видела из-за ширмы, как она ловко орудует шприцем, бинтами-тампонами, колдуя над распростёртыми на кушетке жёлто-восковыми телами — шли, в основном, старики, видимо, заслуженные. И препротивные — скандалили, хныкали, ворчали, требовали кто отменить уколы, кто назначить, кто снотворное, кто свежие журналы.

— Ну и терпение у вас!

— Погодите, вот будете в их возрасте… Знаете, когда всё болит? Вот и капризничают. Больные — что дети. Больно, плохо, страшно, непонятно почему и за что… Вот и надо чью-то руку подержать. Вы ведь болели наверное, помните?

Нет, новая её знакомая была не совсем «Марией», скорее, «Машей», а может, даже «Машенькой». Сколько ей? Тридцать? Тридцать пять, двадцать восемь? Яна всё больше чувствовала с ней какую-то странную связь. Ей бы давно встать и ехать по делам, которых, как всегда, пропасть, а она сидит, как приклеенная в этой богадельне.

Потом они пили чай в подсобке, среди сеток с больничным бельём, склада уток и клистиров.

— Не бойтесь, никакая я не сектантка, упаси Боже, я православная, с сектантами нас даже чай не благословляют пить.

— Со мной можно, — улыбнулась Яна, протягивая пустую чашку, — я тоже не сектантка. Какое изумительное варенье!

— С вишнёвым листом. Вы… да, вы православная. Крестили в детстве — старорежимная бабуля или тётя, скорее, суеверная, чем верующая, но и то слава Богу. С тех пор в храме вы, скорее всего, ни разу не были. Может, не хотите неприятностей, если в партии, или считаете, что это место для тёмных фанатичных старух, а вера должна быть в душе…

Яна улыбалась и согласно кивала. Ей было Интересно, куда Варя клонит. — И душа ваша знает, что Бог есть. Вы Его вспоминаете, когда что-то случается, кричите: «Помоги!»… А потом даже забываете поблагодарить. И опять не верите в Его к вам любовь, а Евангелие у вас если и есть, то пылится на полке. Так ведь? Абсолютная идея. Высший разум, бесстрастный компьютер, который глотает наши жизни, как этот… на картине… Ну, который пожирает своих детей. Тут мне один говорит: «Проглатывает Бог нас с нашим жизненным опытом и совершенствуется». Из академии наук больной. А зачем, говорю, вашему богу совершенствоваться, если он — абсолютная идея? Если к нему не прибавить, не убавить? Молчит. Лучше б Евангелие прочёл… Вот вы тоже не читали. В лучшем случае пролистали разок, и в сторону. А его надо каждый день читать. Вы не обижайтесь, вокруг все такие, не вы одна. Мы все смертельно больны, но никто об этом не желает слышать. Вы уж простите…

— Да нет, всё правильно.

— Опять накинулась, а это нельзя. Батюшка говорит, это от гордости. Ты, говорит, Варвара, самого Господа хочешь обойти. У каждого к Нему своя дорога, не гони лошадей… Записанные в Книгу Жизни обязательно придут, услышат, не гони… Вот не слушаюсь, дура я…

Она достала из кармана старухино письмо, разгладила на столе и вдруг расплакалась.

— Варенька, да вы что, из-за какой-то поганой старухи, — начала было Яна, но Маша-Машенька-Мария неожиданно принялась убеждать, что старуха эта чуть ли не святая, что в войну она вытащила из боя сотни раненых, у неё самой несколько тяжёлых ранений, живого места нет, и двоих сирот воспитала, которые в ней души не чают, приходили почти каждый день, «Мамочка да мамочка». И от квартиры она отказалась в чью-то пользу…