— Плексипп, Пандион, приблизьтесь сюда… Плексипп, где дудка-самогудка, которую я тебе дала?

Юноша оторопел:

— Богиня, так это была ты?

— Ты угадал; где же дудка?

Юноша сунул руку под хитон — и еще больше испугался; на простой мочалке беспомощно качался простой кусок бересты.

— Испортил, видно? Вот что значит плясать в хороводе Вьюг.

Но из глаз Плексиппа брызнули слезы.

— Да что ты плачешь? Ты уже не дитя; на что тебе дудка?

— Богиня, да ведь это был твой подарок.

— Всякий дар по времени; не бойся, я утешу тебя. А теперь к тебе, друг Ясон, мое слово.

Ясон подошел к царскому столу, приветственно подняв правую руку.

— А ты сберег мой дар? Цела ли «Арго» со всей ее дружиной?

— Нет, богиня, не цела. На Пропонтиде мы послали за водой младшего из аргонавтов, красавца Гиласа; он пошел и не вернулся. Думаем, что местные нимфы-Наяды, влюбившись в него, увлекли его к себе на дно родника. Не вынес потери своего молодого друга могучий Геракл. Опостылел ему после нее наш поход. Он остался там, и поныне, я думаю, кликами «Гилас!» оглашаются берега Пропонтиды. А на скамьях «Арго» два пустых места, и в ее борту две пустых уключины.

— Этого быть не должно: вам пристойно будет предстать в полном составе пред очи колхидского царя… Борей, Орифия! Согласны вы отпустить ваших внуков в славный поход? Плексипп, Пандион! Хотите стать аргонавтами?

Крик радости вырвался из груди обоих юношей.

— Мы — аргонавты! Слышишь, матушка? Мы — аргонавты! Да здравствует кровь Борея! Четыре Бореада среди цвета эллинской молодежи!

Но Клеопатра всплеснула руками:

— Опять разлука! Не успела насладиться вами — и снова вас теряю!

— Не бойся, Клеопатра, — стала ее утешать богиня, — ты увидишь своих сыновей покрытыми новою, неувядаемою славою — и некогда аргонавты воссядут на княжеском престоле приморской Скифии. А чтобы ты была вполне спокойна — Плексипп, Пандион! Я хочу вас вознаградить за потерю вашей детской игрушки.

Она дала каждому по золотому рогу на золотой перевязи.

— В минуту опасности, на суше и на море, стоит вам заиграть в подаренный мною рог — исполнение не замедлит. Итак, Ясон, прими от меня двух новый бойцов твоей дружины!

Ясон протянул руку обоим юношам; те с жаром ее схватили.

— А от меня, Ясон, — прибавил Борей, — прими обещание для Эллады. Я по-скифски, — он любовно посмотрел на жену, — вырвал жемчужину из роскошного ожерелья ее жен; но теперь, благодаря долголетнему общению с ней, дух эллинского благозакония захватил и меня, и я чувствую себя должником перед ее родиной. Останусь я им на много лет; но все же уплачу свой долг по-царски. Скажи своим землякам, когда в еще отдаленные дни волна варварства двинется с востока, чтобы захлестнуть эллинское благозаконие и эллинскую свободу — зять афинских царей с его Вьюгами разобьет эту волну. И тогда подножие Ардетта, омраченное ныне памятью о похищении Орифии, украсится алтарем в честь ее похитителя.

Ясон в немом благоговении преклонил голову и отошел с обоими юношами к столу Клеопатры. Та, улыбаясь сквозь слезы, бросилась обнимать своих сыновей одного за другим.

Друзья-бояре, советники мои верные! Вы видите, я теперь одна — и без мужа и без сыновей. Только на вас и надеюсь. Не оставляйте меня! Будем вместе править страной в законности и любви!

Не оставим, матушка-княгиня, не оставим! Жизни не жалели для тебя — и совета не пожалеем!

Никто не, сидел: охваченные торжественным настроением предстоящей разлуки все — и скифы и аргонавты — с кубками в руках теснились вокруг царского и княжеского столов. Вдруг в высоте опять раздался знакомый всем звон: взорам смотрящих представилась точно летящая золотая паутинка, окруженная белым облаком. Она все приближалась; вскоре из нее выделилось семь слабо мерцающих звездочек.

— Прилетели! — сказала богиня. — Это Плеяды с Зевсова сада на берегах океана.

Действительно, вскоре к ней подлетело семь белоснежных голубиц; Вьюги, исполнив свою задачу, удалились к товаркам. У каждой голубки с шеи свешивалась плетеночка на золотой нитке. Богиня, осмотрев всех, обратилась к одной:

— Тебе, Стеропа, — сказала она, — предстояло погибнуть от сдвига Симплегад; заплати же за свое спасение. А перед твоим повелителем отвечу я.

Она сняла с нее плетеночку и вынула содержимое — пузырек из горного хрусталя. Тут новая звезда загорелась в ее руках, и перед ее багровым блеском померкли светочи и лампады пира. Она вылила содержимое в свой кубок — и волна неземного благоухания прошла по рядам гостей.

— Орифия, помнишь ты свою предсвадебную беседу с Горным Царем среди Вьюг на делосском корабле? Ты знала, что идешь на подвиг, а не на счастье; знала, что неблагодарность облагодетельствованного тобой народа будет наградой за благодеяние; и все-таки ты пошла. Это было по-эллински. Другие народы страдают каждый за себя: но страдания Эллады — искупление человечества. Предсказание исполнилось: ты испытала муку и в том, что есть для женщины самого болезненного и для царицы самого святого: твоя любимая дочь стала жертвой темных сил, и они же разрушили дело твоей жизни. Сегодняшний день вернул тебе и дочь, и плоды твоих трудов; но это было лишь восстановлением, а не наградой. Боги благодарны; награду ты получишь от меня.

Она поднесла кубок к ее устам.

— Царевна афинская, Царица Вьюг, прими наш высший дар, напиток бессмертия. Ты заснешь — в последний раз заснешь смертной дочерью Праксифеи. А проснешься в неувядаемой молодости божественной супругой бога северных ветров.

Орифия припала к коленям своей повелительницы и осушила протянутый ей кубок; вслед за тем она склонила голову на ее лоно, и необорный сон смежил ее веки.

Тем временем белые колонны недостроенного храма озарились серебристым сиянием; вскоре затем из-за противоположного им рубежа темных волн выплыла уже слегка ущербная, но все еще яркая луна.

Для аргонавтов это был знак к отплытию. Началось движение, но без шума; послышались прощальные возгласы, но вполголоса: все уважали сон прекрасной царицы.

Старый скифский боярин нехотя отпускал молодого Акмона.

— Полюбился ты мне, молодец, — сказал он, приветливо глядя на него. — Молод годами, речами стар: уж такова, видно, ваша Эллада… Так как ты сказал: «На все времена»?

— Да, отец, на все времена! — с жаром ответил Акмон.

— Ну, так помни же!

С этими словами он отстегнул свой меч, крепкий меч из халибийской стали с золотой рукояткой, и опоясал им юношу.

— Аргонавтам я обязан его возвращением, — прибавил он, — пусть же он красуется отныне на аргонавте!

Юноша покраснел от радости, но в то же время и от смущения. «Чем отплачу я богатому боярину, — подумал он, — я, бедный элевсинский гражданин?» Но он быстро поборол свое смущение.

— Позволь и мне, отец, оставить тебе на память дар, хотя и невзрачный с виду, но великой и благодатной силы.

Он добыл из-под своего хитона складень из многих тонких кедровых дощечек; все они были покрыты убористым письмом.

— Часто, — пояснил он, — в ясные ночи, когда другие аргонавты гребли, а Орфей бодрил их своими песнями, я, склонясь на свое кормчее весло, записывал его вещие слова. Тебе я их даю, отец; ты же их береги. Ты узнаешь из них возникновение этого мира, узнаешь происхождение и смысл нашей жизни, узнаешь и судьбу, ожидающую вашу родину. О ней Орфей много и любовно пел — он, ученик и пророк вашего и нашего Диониса.

Скиф задумчиво смотрел на протянутый ему дар.

— Не больно я боек разбирать ваши мудреные эллинские письмена; но это ничего. Спасибо тебе: внуки разберут. Им многое будет понятно, чего уже не одолеть их старому деду… Постой, мне пришла мысль.

Не выпуская руки юноши, он подошел к группе бояр и быстро обменялся с ними несколькими словами на скифском языке; те, видимо, одобрили его мысль. Затем он обратился к княгине Клеопатре и получил ее согласие, хотя и не без некоторого колебания. После этого, сопровождаемый ими, он подошел к престолу богини.