В ту эпоху, однако, личные интересы и настроения монархов влияли на принимаемые решения во внешней политике гораздо сильнее, чем соображения пользы или вреда для государства. Точно так же как Кауниц[5] в Версале после заключения Ахенского мира, с целью добиться создания альянса Франции и Австрии, прежде всего старался настроить галантного короля Людовика Пятнадцатого и его всевластную содержанку, маркизу де Помпадур, против личности короля Пруссии, Бестужев и Разумовский тоже вовсю пытались вызвать к нему ненависть в глазах Елизаветы.

В Петербурге использовалось то же средство, что и в Версале. Из-за своей сатирической жилки Фридрих Великий сам давал своим противникам в руки бесценное оружие против себя. То, чего достигало его незаурядное умение управлять государством, сводилось на нет его ядовитыми шутками и стихотворениями. В ряде хлестких эпиграмм победитель в сражениях под Молвицем и Кессельдорфом бичевал короля Франции, Помпадуршу и царицу с не меньшим сарказмом, чем своих противников: Георга Второго, Марию-Терезию и Августа Третьего. Поэтическое тщеславие побуждало его читать вслух эти небольшие верси-фицированные колкости в остроумной компании своих ближайших сподвижников и передавать их своим литературным друзьям в Париже. Вот эти-то эпиграммы и настроили против него как Людовика Пятнадцатого с мадам Помпадур, так и императрицу России, что в конечном итоге привело к созданию альянса Франции и России с Австрией против Пруссии. Едва только Фридриху Второму стало известно об успехах Кауница в Версале и Бестужева в Санкт-Петербурге, он еще безудержнее дал волю своей едкой насмешливости и, под громкие рукоплескания и хохот своих друзей в Сансуси, окрестил новоиспеченный альянс трех держав «союзом трех котильонов» (т. е. трех нижних юбок).

Марию-Терезию он отныне величал не иначе как «Котильоном Первым», Елизавету – вторым, а Помпадуршу, соответственно, третьим. О любом подобном высказывании, однако, незамедлительно доносили Елизавете и этим только еще пуще распаляли ее гнев на короля Пруссии. Когда однажды находившийся в дружеских отношениях с прусским послом бароном Мардефельдом статский советник Репульев отважился заступиться за Фридриха Великого, императрица крикнула:

– Не будь на его голове короны, его знали бы только по кличке Плут.

Чашу терпения переполнило возвращение в Россию нескольких гайдуков, состоявших на службе у короля. Они рассказали одной камеристке царицы, что Фридрих Великий постоянно отзывается о последней только в самых презрительных выражениях. Камеристка поспешила донести об этом своей повелительнице и тем самым заставила ее еще больше метать громы и молнии.

Австрия в ту пору, совершенно в духе своих прежних и последующих традиций, обладала отменным дипломатическим корпусом. Кауниц в Париже и барон фон Претлах в Санкт-Петербурге превосходили самих себя в тонкости и находчивости, чтобы использовать в своих целях слабые места своего противника. Введенный Разумовским в интимный придворный круг царицы любезный и галантный посол Марии-Терезии быстро добился благосклонности Елизаветы, которая, все снова и снова побуждаемая к тому Бестужевым, наконец заключила второго июля тысяча семьсот сорок седьмого года союзнический договор с Австрией и в одной из тайных статей его пообещала Марии-Терезии оказать ей помощь во время отвоевывания у Пруссии утраченных провинций. Англия и Саксония присоединились к нему, и таким образом уже тогда была брошена искра, которая десять лет спустя привела к вспышке Семилетней войны[6] .

Тридцатого ноября тысяча семьсот сорок седьмого года была заключена дальнейшая конвенция между Англией, Голландией и Россией, в соответствии с которой сорок тысяч русских солдат через Польшу, Моравию и Богемию выдвинулись на театр военных действий. Между тем Ахенский мир положил конец этой фазе борьбы, и на сей раз войска Елизаветы не вступили в сражение. После подписания мира последовала совершенная перегруппировка в позиции европейских держав относительно друг друга. Кауницу удалось договориться о создании большого альянса между Австрией, Россией, Францией, Саксонией и Польшей против Фридриха Великого, в то время как непримиримый, казалось бы, противник Пруссии, Англия, теперь стала ее союзницей.

В то время как на политической арене Швеции доминировала враждебная России партия «шляп», дипломатическим представителям царицы удалось втянуть Данию в европейское объединение против Пруссии и склонить ее к подготовке к войне.

Поскольку великий князь престолонаследник считался решительным сторонником и даже поклонником Фридриха Великого, Бестужев попытался не только подорвать его авторитет в глазах императрицы, но прямо вынашивал план не допустить Петра на престол. Чтобы добиться отъезда княжны Цербстской, в которой он по праву видел прусского агента, Бестужев постарался по возможности ускорить бракосочетание ее дочери Екатерины с престолонаследником. Сама царица с особым пристрастием занималась теперь приготовлениями к предстоящему событию.

По желанию Елизаветы русская миссия в Париже прислала подробное описание церемоний и торжеств, которыми сопровождалось бракосочетание дофина с испанской инфантой, аналогичным образом из Дрездена был затребован детальный отчет о великолепных свадебных празднествах Августа Третьего. Елизавета намеревалась воспользоваться этим удобным случаем и организовать все с невиданной помпой. Летом тысяча семьсот сорок пятого года руководимый курфюрстом Саксонским имперский викариат объявил Петра совершеннолетним, и первого сентября того же года состоялось его венчание с Екатериной. Десятидневные торжества, пышность которых напоминала восточную сказку, сопровождали его.

С самого начала, однако, обозначился серьезный и зловещий разлад в отношениях между наследником престола и его юной столь же смышленой, как и красивой, супругой. В то время как первый при всякой подвернувшейся возможности проявлял запальчивость, своенравие и ребячливость и со своего рода презрением отвергал все русское, Екатерина сумела медленно, но уверенно завоевать симпатии и двора, и народа. Чарующее впечатление ее индивидуальности, привлекательности и любезности только еще больше усиливалось благодаря ее редкой духовности, жажде знаний и сочувствию всему, что касалось ее новой родины. Она поспешила выучить русский язык и в скором времени совершенно свободно говорила и писала на нем.

Она так же быстро усвоила все обряды русской православной церкви, как и обычаи народа. Она умела прислушиваться ко всем слабостям царицы и шла навстречу любому ее капризу.

Только слишком рано, несмотря на свою молодость, Екатерина обнаружила, что ее супруг идет прямой дорогой к тому, чтобы вызвать к себе ненависть нации, даже, возможно, лишиться трона, и начала использовать по отношению к нему ту силу, которая рано проявилась в ней и благодаря которой она позднее подчинила себе огромную империю; хотя он тоже питал к ней сильное нерасположение, Петр тем не менее вскоре оказался целиком под ее влиянием и был неспособен что-либо скрыть от нее. Екатерина сколь возможно старалась удержать его теперь от всех безрассудных поступков, которые лишали его всяких симпатий, и с другой стороны, пыталась все больше и больше забирать в свои руки бразды политической интриги.

Сначала Бестужев был ей таким же противником как и противником ее мужа. Молодой двор находился буквально под надзором полиции. Один камердинер престолонаследника был подкуплен сообщать все, что происходило в маленьком дворце молодой великокняжеской четы, и даже похищал бумаги из письменного стола Петра, чтобы передавать их великому канцлеру.

В апреле тысяча семьсот сорок восьмого года Екатерина лично разоблачила предателя и, когда у Петра не хватило мужества наказать виновного, приказала связать его и собственноручно высекла. Потом она отправилась к Бестужеву и форменным образом потребовала от него объяснений.