В общежитии все же грязь, видел двух пьяных вумат уборщиц. В пандан им — логово студента и врунишки Файзова.

3 июня суббота. Как всегда, я раб своих необдуманных обещаний. Мир кажется таким интересным и неохватным. По-моему, у Пушкина есть фраза о жадности любопытства. У меня тоже эта жадность несмотря на годы, еще есть. Порой само материальное устройство жизни представляется интересней литературы и всяких россказней. Поэтому я рассматриваю устройство телег, элементарную инженерию бань, характер вывешенности стропил в крестьянском доме…

Подхожу к теме медленно, но, в общем, я оказался в Нижнем Новгороде, а потом и в Болдино, на традиционном празднике Пушкина. Может быть, здесь сказываются прежние молодые обиды, когда на эти праздники валом валили, обрыгивались шпротами и молдавским коньяком, советские, но в принципе плохие поэты, а мы молодняк, знающие кое-что про себя, стояли в сторонке. Меня заманивают на эти праздники уже много последних лет или в Михайловском или в Болдино. Но здесь в Москве всегда экзамены, куча административных дел, и где-нибудь в апреле, дав обещание, я в последний момент, как лещ, прыгаю и тяжело плюхаюсь в воду, в общем — ухожу. Но здесь наш бывший ВЛКашник, Женя Шишкин, как я уже писал, взял меня хитростью. С Женей такая история.

В самую нищету, разруху и идеологическую боязнь, когда наши литературоведы, первыми почувствовавшие смену вех, больше всего боялись пролетарского Горького, я поехал на конференцию, связанную с горьковским юбилеем, в Нижнем Новгороде. Там была произнесена речь, позже напечатанная в одной из моих книжек. И кормежка нищая была, и жилье скудное. Но именно там я встретил своего семинариста, знакомого мне еще по совещанию молодых писателей в Дубултах, где я помогал С.П. Залыгину. Парень был в каком-то паническом состоянии, — как жить, что писать. И тогда я ему сказал: приезжай на ВЛК к нам в Москву, два года поживешь поспокойнее. Отбыл он эти два года, и вот теперь — Женя Шишкин главный редактор толстого журнала «Нижний Новгород». Про этот толстый провинциальный журнал — целая история. Но о ней чуть ниже.

Так вот, Женя Шишкин поступил очень предусмотрительно. Когда я вернулся из Франции, то у меня на столе уже лежало два билета на поезд: мне и Руслану Кирееву. Отступать было некуда. И вот после рабочего дня, в II часов вечера, мы погрузились с Русланом в поезд и утром были в Горьком.

Опять, забегая вперед, скажу, что у меня давно не было таких сладких литературных разговоров. Мы перебрали с Русланом все, что можно. В том числе вспомнили, как под Валдаем спалили баню. А колокол, который подарил мне Игорь Дедков, до сих пор висит у меня на даче. Живой голос. И я много узнал от Руслана, потому что он обладает, при всей скромности его выражения, при всей молчаливости, удивительными познаниями и редкостной эрудицией. Это настоящий человек литературы.

Теперь легендарное Болдино. Дорога, на новенькой «Волге», от Нижнего до этих потаенных мест. Мне нравится, что большинство начальства ездит здесь на собственных. Нижегородских «Волгах». Какие грандиозные пейзажи. Пейзажи взрастили Россию. В своем выступлении на торжественном вечере я говорил о географических названиях, в которых — сама по себе литературная тема: жизнь, смерть и судьба писателя. Это — Стейтфорд-на-Эвоне (Шекспир), Дублин (Джойс с его «Улиссом») Комбре, лежащий посередине между Сваном и Германами у Пруста. Таково и Болдино.

Дальше я говорил о культуре, как о некоей самоценной стороне жизни, о взаимоотношении культуры и государства; в культуру надо всегда сначала очень много вложить, прежде чем она начнет что-нибудь отдавать, потому что изначально культура не может себя кормить, культура это не производство. Собственно, этот тезис я стал развивать после очень толкового выступления Вячеслава Леонидовича Жарикова, — специально записываю это имя-отчество в дневник, чтобы не забыть. Это глава Болдинского района, человек, мыслящий удивительно ясно и точно в культуре. Вот бы кому быть материальным организатором культуры, (В момент диктовки этих мыслей, стенографистка Екатерина Яковлевна мне подсказала, что, возможно, все эти жариковские суждения неслучайны: некто Леонид Жариков учился в Литинституте. Не сын ли его — В.Жариков?)

На собрании выступил еще Шуртаков со ссылками на Кюстина, и с какой-то патетикой, и Шестинский: усталая и рассчитанная декларация. Мне кажется, что сюда, в Болдино, надо вызывать людей самой первой поэтической руки, и в этом смысле ни я, ни Шестинский, ни даже Киреев — не очень-то подходим. Но выступлением моим все были довольны. Доволен был и Женя, он волновался как-то больше всех, потому что, видимо, мое приглашение — его инициатива. За время, которое мы не виделись, он вырос в интересного деятеля литературы. Во-первых, он очень много знает; во-вторых, его суждения очень точны. Умеет отказывать во имя журнала друзьям и товарищам, а это, я по себе знаю, очень трудно. Теперь надо сказать, как появился этот толстый журнал.

Если мне не изменяет память, то в свое время журнал «Волга», который обосновался в Саратове, предлагался сначала городу Горькому. Но горьковские обкомовцы стали сетовать на то, что где писатели — там пьянка, склоки, идеологические ошибки, а ответственность за все придется брать им. Вот журнал и «поплыл» вниз по течению, аж до Саратова. Новый журнал создан был на деньги и по инициативе очень известного предпринимателя — Владимира Ивановича Седова. Я в свое время услышал его имя рядом с именем не утвержденного мэра Горького, который ныне сидит. Что уж там был за бизнес — не знаю, но журнал этот мужик сделал. Мы на десять минут в субботу забежали к нему в контору, у меня возникло любопытство — посмотреть на этого мецената, друга Михалкова. В конторе, конечно, висит большой портрет Михалкова в обнимку с Седовым. Дай Бог, если у них настоящая: дружба, но Никита Сергеевич — мастер знакомств и дружб. Может быть, я к нему и несправедлив… Богатство, впрочем, ныне скорее бывшее, возникло из сети ресторанов, каких-то акций, торговли спиртным — так говорят.

Логово бизнесмена — хорошо, почти по-столичному, обставлено. Поили чаем, охранника посылали за конфетами. Сам хозяин пишет, поэтому понятно его стремление хоть как-то руководить толстым журналом. Он выпустил 7 собственных книг, я заглянул в одну из них — что-то любопытное по стилю, он, скорее всего, не обычный графоман. Самое крупное впечатление дня — это удивительные пироги с зеленым луком, которыми кормили нас на границе Болдинского района. Но было и лукавство, мы к месту кормления подъехали последними, вице-губернатор уже отбыл, и милые русские женщины прикрыли полотенцем пироги другого сорта: с капустой и мясом. Да, есть женщины в русских селеньях! Произвели впечатление и ребята из Армавирской самодеятельности, которые выступали на концерте (вообще что-то удивительно есть в самодеятельности, и какое счастье, что она еще существует!) — так вот, ребята: почему эти люди, зная, что они никогда не будут профессиональными музыкантами, собираются и играют квартеты и октеты на скрипках и виолончелях? Почему девушки изучают классический балет, отчетливо понимая, что большого результата не состоится, а другие поют арии и сцены из «Онегина»? Любовь к искусству — вторая русская болезнь, как написал Костров. Потом вышла замечательная певица Нижегородского Оперного театра, и мы поняли, что эстетические переживания могут вместить в себя много качеств. Пела она великолепно; но самодеятельность, тем не менее, в моих глазах не померкла.

4 июня, воскресенье. В Болдине на празднике каждый может найти свое: любитель старины обнаружить форму, в которой брали оброк. В конторе имения стоял специальный стол, чем-то похожее на сейф, весы, на которых взвешивались мешки с крупой и зерном; коробы, в которых крестьянки приносили рулоны холстины. Досуг Пушкина, посвященный искусству, — это итоги крепостничества. «Но мысль ужасная мне душу омрачает». Тем не менее. Есть заповедное место, сейчас там стоит часовня, построенная в прошлом году. Она была и раньше, говорят, Пушкин любил сидеть неподалеку на дерновой скамье. Возле часовни был погост, где хоронили, конечно, и Пушкиных. Сейчас ничего нет, ни присыпочки, ни холмика. Были какие-то строения, их порубили, разобрали. Ведь география не меняется — по окоему простираются земли рода Пушкиных. Вот это место, с которого теперь смотришь, эта смотровая площадка, бывший погост, приводит к ощущению, что «стоишь на плечах» предыдущих поколений, и это очень действует, очень волнует. Пушкин не был, по-видимому, хорошим хозяином. Когда карантин осадил его в Болдине, он произнес перед крестьянами что-то вроде: наслание это вам от Господа, за то, что бьете жен, много пьете и не платите оброка.