В узкую щель от приоткрытых ворот проскользнул лунный свет и высветил огромный грузовой контейнер. Тягача с платформой не было, а 40-тонный контейнер стоял на полу между пустыми лошадиными стойлами. Его и не собирались никуда увозить, но запрятали так, чтобы не привлекать внимания, даже охрану не выставляли, чтобы не соблазнить ее деньгами. Рабиноу и Баркин могли быть спокойны и невозмутимы. Не нужно было проверять, сохранились ли мои нацарапанные инициалы и перекрашивались ли номера контейнера. Я и без этого нашел то, что искал. Разные чувства переполняли мою душу, начиная от удовлетворения и кончая крайним разочарованием. Тупо постояв немного около контейнера, я вышел из конюшни и прямиком зашагал через холмик к избе.

В подслеповатом оконце горел тусклый огонек. Я прокрался вдоль стены и заглянул в него. В избе около большой русской печи возилась мать Юрия, раздувая тлеющие угольки. Такая маленькая, раздавшаяся вширь – прямо колобок какой-то, в грубошерстной кофте, сверху повязана стареньким платком. Я спрятал пистолет под куртку и постучал по стеклу. Она выпрямилась и оглянулась на стук.

– Кто там? – озабоченно спросила она дребезжащим старческим голосом.

– Это я, Николай. Коля Катков.

Мать Юрия шаркающей походкой поплелась к двери.

– Николай? – удивилась она, глядя на меня подслеповатыми глазами, наполовину прикрытыми катарактой.

Обняв меня довольно-таки крепко, чего я никак не ожидал от ее возраста, она зарыскала глазами вокруг и спросила:

– А Юра разве не с тобой?

– Да нет. Извините, если напугал вас.

– Да чего тут извинять-то. Он ведь всегда приезжает по субботам к завтраку. Долго ждать не придется. – Она озабоченно нахмурила брови. – А знаешь ли, помнится, он вроде и на этой неделе приезжал. Когда же это было-то? Вчера? Нет, вроде бы позавчера. – Она тяжко вздохнула, сердясь на свою забывчивость. – Сказал, что оставил в конюшне какое-то имущество.

– А-а. Да, он говорил, что хотел показать мне кое-что. Думаю, как раз эту штуку. А почему бы не подождать его там, в конюшне?

У меня накопилось немало вопросов к Юрию, но особенно не давал мне покоя один. Я располагал временем, на моей стороне было преимущество внезапности, и я понял, как могу добиться от него правды.

Первым делом я вернулся к «жигуленку» и перегнал его с дороги за конюшню. Затем подумал, что могу кое-что подарить Юрию, и настанет самое время вручить ему этот подарочек. Порывшись в своей сумке, лежавшей на сиденье, нашел подарок и поспешил в конюшню.

Лунный свет постепенно сменился тусклым утренним рассветом. Спустя несколько часов тишину нарушило урчание автомобильного мотора. Звук приближался. Я вынул из-за пояса пистолет и замер за дверью. Старые доски конюшни покоробились и рассохлись, сквозь щели было видно, как по дороге ехал старенький «жигуленок» Юрия. Вот он доехал до развилки и там притормозил. Юрий смотрел во все глаза на конюшню, смотрел прямо на ворота. Без сомнения, он заметил, что они приоткрыты, поэтому решил вначале проверить, в чем дело, а потом уже ехать домой.

Его машина свернула налево, спустилась вниз по отлогому склону и остановилась прямо перед воротами. От резких щелчков храповика ручного тормоза у меня все застыло внутри. Из-за двери я видел, как Юрий вышел из машины, удивленно оглядываясь вокруг. Он был один и, похоже, не вооружен. Я отошел в глубь помещения, в стойло, где лежали спрессованные брикеты сена, и присел за ними.

Послышался стук – захлопнулась дверь автомашины. Затем шаги. Мелькнула тень. В конюшню протиснулась голова Юрия.

– Мам? – осторожно позвал он. – Мам? Это я, Юра. Ты здесь, мама?

Он вошел внутрь, озираясь в темноте по сторонам, и быстро осмотрел контейнер. Убедившись, что все замки и запоры целы, он повернулся, чтобы уходить, но вдруг остановился как вкопанный и замер на месте, будто ему вонзили острый нож между лопаток. Я не сомневался: сейчас он уставился на бумажную салфетку со словом «Коппелия», висящую на внутренней стороне ворот. Он потрогал ее и снял с гвоздя, на который я ее насадил.

Заткнув пистолет под ремень, я вышел из укрытия и возник за его спиной.

– Привет, Юра!

Он медленно, в нерешительности, обернулся, лицо его окаменело от неожиданности.

– Николай? – как-то вяло сказал он, не веря своим глазам.

– Я знал, что ты обратишь внимание на эту салфетку. Долго он смотрел на меня, размышляя, что делать. Я же лихорадочно соображал: вооружен ли он? Выхватит ли оружие? Тогда мне тоже выхватывать пистолет? Но он лишь с трудом улыбнулся, пожал плечами в знак своего поражения и спросил:

– Ты разжился этими салфетками, когда был там?

– Да нет, не сподобился. Боюсь, с тех пор я разлюбил это мороженое.

– И не стыдно тебе? Оно же гораздо вкуснее любого нашего сорта. Один из немногих продуктов, которые Кастро делает великолепно. Правда, правда. Мороженое и бейсбол – вот чем славится Куба. Хотя бейсбол игра нудная, Баркин все же заставил меня сходить на матч.

– Стало быть, когда потребовалось дать название подставной корпорации, прежде всего тебе пришло в голову «Коппелия»?

– Само собой разумеется. Это название казалось тогда неплохой идеей.

– А я-то считал, что дела, связанные с приватизацией, тебя не интересуют, а? А ты, выходит, давно занимался ею, да к тому же получил на это полномочия от самого правительства? Ничего не понимаю.

– Как знаешь, в последнее время у нас проводилась кое-какая реорганизация и в этой связи могли быть и кадровые передвижки, я разве не говорил об этом? – Он стал выкручиваться, радуясь своей находчивости. – Не хочу слыть нескромным, но начальству так понравились мои предложения касательно реформ, что в конце концов меня назначили ответственным за их проведение.

– Неужели? Звучит так, словно пришло время пересаживаться из занюханного кабинетика и менять развалюху, на которой ты ездишь. Поднимать образ жизни на высшую ступень, которая более приличествует руководителю с четырьмя телефонами на столе.

– Как ты, должно быть, заметил, – возразил он с сарказмом в голосе не меньшим, чем у меня, – я занимаюсь более неотложными делами. Так это, стало быть, ты шастал по чердаку там, в «Ривьере»?

– Умудрился сделать несколько весьма интересных фотоснимков. – Глаза у Юрия при этих словах не сузились и не расширились; похоже, он ничуть не испугался. – А почему это ты позволил мне улететь за границу?

– В Вашингтон, что ли? Разве ты не помнишь, как я пытался отговорить тебя от поездки? А потом подумал, что вреда от тебя не будет, а вот помочь ты сможешь.

– Ничего не понимаю.

Юрий самодовольно улыбнулся, так что кончики усов достали до самых его глаз, и объяснил:

– Я счел, что если придется посильнее толкать контейнер, то ты первым будешь настаивать, чтобы его двигали без помех. И я оказался прав. Разве не так?

– Как… как ты мог так точно рассчитать?

– Ну ты же не мильтон, Коля, ты писака, журналист. Причем русский журналист. Тот контейнер до Москвы не добрался, так что написать очерк тебе не придется.

Такого оскорбления вынести я не мог, глаза у меня засверкали.

– Как же ты умудрился все это провернуть? После всего, что мы вместе выстрадали? Скажи, как?

– А я ничего и не делал, Николаша. Я всего-навсего…

– Не называй меня Николашей, ты, подонок! – взорвался я и, вытащив из-под куртки пистолет, подскочил к нему, трясясь от гнева. – Да ведь все эти годы ты был стукачом на службе у этого проклятого КГБ!

– КГБ? Нет! Да ты что, обалдел? – словно в истерике выкрикнул он, отскакивая назад. – Никогда я им не был. Ты ничего не понимаешь. Послушай, я…

– Гребаный врун! Да я твою башку расколочу и мозги размажу по всей конюшне!

Юрий отшатнулся к стенке. Я направил пистолет ему в голову, заставив его покорячиться немного, прежде чем нажму на курок. Блеснула сине-оранжевая вспышка. Раздался звучный удар. Пуля просвистела около его уха, продырявив стенку.

Юрий в ужасе вскрикнул. Он обезумел, как загнанная в угол крыса. Я прицелился и выстрелил еще раз, чуть повыше его головы. Бах! Только щепки полетели. Он весь съежился, теряя голову от страха.