42

– Что, подменили контейнер, говорите?! – воскликнул Шевченко, в изумлении откинувшись на спинку стула за своим рабочим столом. – Я же сам видел, как Годунов швырял миллионы в мусоросжигатель. Или не кидал он их?

– Это, так сказать накладные расходы при совершении сделки, – ответила Скотто, дав понять, что подобные вещи само собой разумеются. – Подумаешь, ради правдоподобной показухи они пожертвовали парочкой миллионов.

Шевченко понимающе кивнул.

– В таком случае с самого начала мы были правы Годунов соучастник, а вовсе не секретный агент, действовавший под прикрытием.

– Кто бы он ни был, главное здесь в том, что это не тот контейнер.

– Минутку. И вы, и я видели, как его выгружали из самолета. А Катков видел, как его грузили в него… – Он перевел взгляд на меня. – Так ведь?

– Да, так. Если не считать…

– Чего не считать?

– Того, что подставной контейнер загрузили заранее.

Скотто нахмурилась и недоверчиво посмотрела на меня.

– Разве два таких громадных трейлера влезут в грузовой отсек самолета?

– В «АН-22»? Да запросто.

– В таком случае, если вы правы в своих предположениях, – Шевченко заметно оживился, – тогда настоящий контейнер с деньгами все еще в самолете.

– Да с момента посадки прошло почти пятнадцать часов! – взорвалась Скотто. – Они не допустят, чтобы два миллиарда долларов находились там так долго.

Шевченко согласно кивнул. Он уже выбивался из сил. Мы тоже. С минутку он сидел, тупо уставившись в потолок, затем поднял трубку телефона и позвонил в дежурную часть, чтобы передали ориентировку всем постам ГАИ на задержание контейнера № 95824. Подумав немного, позвонил в оперативную группу и дал им задание поехать в аэропорт и проверить «АН-22».

– Хуже от этого не будет, пусть проверят. Контейнер либо в самолете, либо его уже увезли куда-то.

– Вот еще что. Контейнер не иголка, к тому же у него на борту номер. Так что разыскать его особых трудов не составит. – Голос у Скотто был хриплым от усталости.

– Но это же Россия, миссис Скотто.

– Черт возьми, Катков, что вы мне твердите про Россию?

– Потому что здесь все наоборот. Вам известно, что тут говорят про зиму, а?

Шевченко лишь поморщился.

– Предполагаю, что вы все-таки неверно понимаете обстановку.

– Как это? Как это? – всполошилась Скотто, понимая, что сказала что-то не то.

– У нас про зиму говорят, что она не может ждать.

– Да бросьте. Это проявление русской мужской солидарности или нечто другое?

– Да нет же, Скотто, – начал я объяснять. – Так у нас говорят, когда хотят обозначить: как бы вы ни старались, при всем желании кое-что нельзя преодолеть. То есть выше своих ушей не прыгнешь.

Скотто понимающе улыбнулась, а Шевченко при этом заметил:

– Зря я сказал эти слова, Катков, однако…

– Что, еще какое-то сугубо русское понимание слова? – опять встревожилась Скотто.

– Нет. На этот раз только Шевченко так понимает. Он из той породы людей, которые думают, что свободное общество несет особое бремя.

– И мои телеса заодно. Терпеть не могу, когда начинают разглагольствовать насчет них. Видите ли, уже раньше в этом пустословии было мало проку, а теперь его стало еще меньше. Предположим, что Годунов замешан в преступлении, предположим, что контейнер подменили, тогда почему же они не повезли подмененный контейнер, скажем, в Сибирь, чтобы заманить нас туда, а настоящий контейнер с деньгами в это время запрятать где-нибудь в укромном месте. Зачем его выставили напоказ?

– Она дело говорит, Шевченко. Действительно, к чему эта вся показуха? Зачем надо было устраивать торжественное аутодафе? К чему весь этот хипеж с журналистами? Должна же быть какая-то причина?

– Отвлекающий маневр, отвлечение внимания – называйте эти действия как хотите, мне все равно, – раздраженно ответил Шевченко. Он встал из-за стола и подошел к большой карте Москвы. – Куда? Куда его могли запрятать?

– Видимо, в какое-то место вроде огромного сейфа, – предположила Скотто. – Если бы это случилось в Майами, то контейнер уже находился бы в каком-нибудь банковском хранилище с электронными кодовыми запорами.

– А что вы думаете о здании бывшего банка? – закинул я удочку.

– Что за здание? Какого банка?

Тогда я подошел к карте и ткнул пальцем во Фрунзенский район города.

– Вот здесь ночной клуб «Парадиз». Раньше в этом здании находился банк. Его подземелья ничуть не меньше, чем весь «Антонов».

– Вы точно знаете?

– Меня туда водили вроде как на экскурсию. Шевченко сразу же оживился и стал деловитым.

Схватил трубку телефона и набрал номер дежурного.

– Шевченко говорит. Мне нужны три бригады. Кого вызвать? А-а… да… да… Пусть они займутся. Клуб «Парадиз» в Лужниках. Встретимся около него в 23.30.

– Остается всего полчаса, – удивилась Скотто. – Разве вы успеете получить ордер на обыск?

– Ордер на обыск? – Шевченко смутился. Как только я его запрошу, в ту же секунду некоторые осведомители из прокуратуры сообщат об этом Баркину.

– Стало быть, он такой всесильный?

– Да не он. Всесильна его твердая валюта.

– Может, вам трудно в это поверить, но взяточничество расцветает не в одной России. В данный момент у меня нет никакого желания обсуждать юридические формальности, связанные с поиском контейнера. Как, согласны с этими?

– Возражений не имеем. – Шевченко пошел к дверям, на ходу надевая пиджак. – Российское законодательство вроде упряжки, агент Скотто. Оно…

– Можете не рассказывать мне о нем, – перебила его Скотто, когда все мы вышли в коридор. – Это то единственное в России, что мне понятно. Оно не дает правоохранительным органам возможности обуздать как следует нехороших ребят и к тому же…

– Да нет, Скотто. Вы не поняли, – прервал ее Шевченко. – Я сравнил нашу правовую систему с тройкой лошадей. Левая и правая в ней – пристяжные, в центре – коренник, а опытный кучер с помощью вожжей управляет ими как хочет.

– Ну, там-то, откуда я приехала, все не так.

– У каждой системы свое бремя, свои порядки. В моей на каждый закон существует другой, который ему противоречит. По правде говоря, противоречия нередко заложены даже в разных пунктах одного и того же законодательного акта. Достойно удивления, не так ли? – Он нетерпеливо жал на кнопки вызова лифта. – Мы называем такое явление «самоотрзаком».

– То есть?

– Самоотрицание закона. Нехороших ребят это положение спасает от признания своей вины, а хорошим помогает отступать от своих намерений. – Недобро усмехнувшись, он вошел в лифт, мы устремились за ним. – Само собой разумеется, что сейчас я обращаюсь ко второму свойству закона.

Оставив «Жигули» во дворе милиции на Петровке, 38, мы пересели в «Москвич» Шевченко. Он погнал машину к клубу «Парадиз». Подъехали мы к нему уже в полночь. На улице ни души, у обочины, ближе к тротуару, несколько автомашин, да в подъезде дома отиралась какая-то бездомная бабенка. Легкий ветерок лениво шевелил мусор у входа, прямо под табличкой клуба на фасаде.

Включив рацию, Шевченко связался с бригадами, окружившими клуб, медленно объехал вокруг него и свернул на узкую служебную подъездную дорогу позади этого импозантного здания. Погрузочная площадка, где обычно разгружались и загружались прибывавшие автомашины, пустовала. Контейнера № 95824 и в помине не было.

– Все логично, – заметила Скотто. – Времени на разгрузку у них было предостаточно.

– На это я и рассчитываю. – Развернувшись, Шевченко снова подъехал к главному входу, созвал всю группу и проинструктировал оперативников. – Все в порядке, Катков, – сказал он, когда они заняли указанные места за колоннами по обеим сторонам внушительных бронзовых дверей. – Ну, иди первым.

Я глубоко вздохнул и нажал на кнопку звонка.

– Моя фамилия Катков, – представился я чисто одетому громиле, возникшему из окошечка в двери. – Я Николай Катков.

Он что-то пробормотал в ответ и открыл засов. Дверь тяжело распахнулась.