– Точно. Потому и сжег, – согласился я. – Он хотел спасти свое лицо.

– Сжег пару миллионов настоящих долларов, черт бы его побрал! – вскричала Скотто – Где же он достал их?

В ответ – молчание. Мы с Шевченко не знали, что и сказать.

Когда мы были уже на Тверском бульваре, заговорило вдруг радио. Докладывала бригада, которую Шевченко послал в аэропорт проверить «Антонова-22». Контейнера в грузовом отсеке они не обнаружили, но кое-что представляющее интерес нашли. В кабинете Шевченко уже сидели два сыщика. На письменном столе под настольной лампой лежали несколько баллончиков с краской и трафарет для нанесения шаблонных надписей и цифр.

– Ну, находка ценная, – с облегчением вздохнул Шевченко. – Они перекрасили эти гребаные номера. Тот контейнер, должно быть, стоял где-то на грузовом дворе, о котором мы даже не подозревали. Теперь его уже не сыскать, как не узнать о том, чья это проделка. – Он подбросил вверх пустой балончик. – В прежние времена в подобных случаях КГБ перекрыло бы все дороги, аэропорты, железнодорожные станции. Контейнер не проехал бы и десятка километров, как его засекли.

– И меня бы тоже засекли, – пошутил я с мрачной ухмылкой.

– Что и говорить, у каждой системы свои порядки, – поддакнула Скотто и покосилась на Шевченко.

– А что-нибудь разузнали насчет того человека, который был с Годуновым? – не таясь от нас, спросил он сыщиков.

Они лишь покачали головами – дескать, нет, ничего не известно.

Меня всего так и затрясло. Так они, стало быть, знали, что вместе с Годуновым был кто-то еще? Но фамилию Юрия пока еще не упоминали. Я переждал, а затем как можно равнодушнее, между прочим, спросил:

– Какой там еще человек?

– Интересный вопрос, – ответил Шевченко. – Мы запрашивали список пассажиров, прилетевших на чартерном рейсе самолета «Гольфстрим» сегодня утром. Вот какие сведения мы получили: Рабиноу, Баркин, их сопровождающие, и еще двое, фамилии их не установлены. В паспортном контроле они не регистрировались, очевидно, выезжали за рубеж по подложным паспортам. Пока это единственное, что мы знаем, и то, что один из них Годунов.

– Может, какой-то его пособник? – предположил один из оперативников.

– Может быть, – согласился Шевченко. – Но может быть, и ключевая фигура. Нам это пока неведомо.

Но мне-то ведомо! Я знал, кто он такой, но в то же время не мог раскрыть все карты: фамилию Юрия в «Правде» не называли, его не было на мусоросжигательном заводе, он не появлялся в клубе «Парадиз», в списке пассажиров, прилетевших на самолете «Гольфстрим», его фамилия не значилась. На то должны быть веские причины. Если Годунов выступал в этом деле под прикрытием, как секретный агент, то почему бы и Юрию не быть им? Он тоже мог иметь паспорт на другую фамилию. Как и Годунов, он работает в Министерстве внутренних дел. Проклятье! Я задавал себе те же самые вопросы о Юрии, какие задавал перед этим о Воронцове в самом начале эпопеи. О нем? Или о всей эпопее? Это как посмотреть, в зависимости от обстоятельств. Думаю, это не одно и то же.

– У меня вопрос. Почему мы вдруг заговорили об этих людях?

– А у вас что, в связи с этим возникли какие-то проблемы? – вместо ответа спросил Шевченко раздраженным тоном.

– Да нет никаких проблем, – уклонился я. – Мы следили за деньгами на всем пути их следования, очевидно, не столь важно, кто в этой игре главные заводилы; пока деньги не обнаружены, нет и дела. Это похоже на возбуждение дела об убийстве, когда трупа убитого нет, так ведь?

– Да, он прав, – с решительным апломбом заявила Скотто. – Нет денег – нет и дела. Весь мир считает, что деньги вылетели в трубу. А у нас есть доказательства, что это не так. Мы будем искать тот контейнер и постараемся схватить преступников, какие бы высокие посты они ни занимали. Не арестованы они до сих пор потому, что куда-то скрылись.

Шевченко с неохотой кивнул, переключив внимание на карту Москвы. Мы же без толку ломали голову, пытаясь догадаться, куда делся контейнер, и бросались к телефону при каждом звонке. И тут меня осенило.

– Я знаю, где он может быть.

Две головы сразу насторожились, будто рядом прозвучал выстрел.

– Что? Где?

– По крайней мере, думаю, что он там может быть.

– Говорите же где, мы сейчас туда поедем, – в нетерпении затрясла меня Скотто.

Долго я не отводил от нее взгляда, размышляя, как быть, затем решился:

– Нет-нет. Это сугубо личное дело. Я намерен сделать все самостоятельно, в одиночку.

– Боже мой, Катков! – воскликнула Скотто.

– Ни в коем случае, идиот! – загремел Шевченко. – Давай, выкладывай, что у тебя, или попадешь за решетку за отказ давать показания.

– Боюсь, что свидетельских показаний у меня нет. По правде говоря, есть только смутные подозрения. Если вы позволите проверить их, может, кое-что и подтвердится.

Шевченко молча смотрел на меня. Скотто предостерегающе подняла ладонь:

– Я не верю в ваши подозрения.

– Мне не следовало говорить вам о том, что и так известно.

Поразмыслив еще раз, они обменялись взглядами.

– Скотто, вы сами сказали, что теперь вы моя должница. Почему бы нам…

– Ну, там было сугубо личное.

– И это дело тоже сугубо личное, черт побери.

– Вера, что ли?

– Да нет, слава Богу.

– Вы, Шевченко, руководите следствием, вам и принимать решение, – сказала напоследок Скотто. – Но если хотите знать мое мнение, то я считаю: мы ничего не потеряем, если отпустим его одного.

Шевченко нахмурился, подумал немного и нехотя согласно кивнул.

– Я хотел бы воспользоваться вашей машиной, Скотто.

Она нахмурилась, лица у нее окаменело.

– И вы, Катков, еще думаете о таких пустяках? Только не трахни меня в этой машине.

– Даже в ваших самых безумных снах не позволю себе этого.

Скотто пристально посмотрела на меня, улыбнулась и вложила мне в руку ключи от машины.

– Катков! – позвала она, когда я уже зашагал к двери.

Я остановился и повернулся к ней. Она вынула из кобуры пистолет и вручила его мне со словами:

– Уповаю, что он вам не понадобится.

43

В такой поздний час улицы в Москве практически пустые, поэтому «жигуленок» летел без задержки. Вскоре я уже держал курс на север по Ярославскому шоссе, минуя окрестные поселки и деревни. Только в редких окнах домов горел свет. Дорога до Судилова, хотя и пустынная, заняла более двух часов. Поблуждав по лабиринту старинных улиц, я выехал на узкую дорогу, ведущую к деревушке, где жила мать Юрия.

От главной трассы то и дело отходили грязные проселочные ответвления. Наконец в свете фар машины я увидел то, что мне было нужно, – дорогу, обсаженную с обеих сторон деревьями с облетевшими листьями. Выключив фары, я подкатил к столбу с почтовым ящиком без адреса. На давно не паханном поле, примыкающем к ухабистой дороге, лежали полосы еще нестаявшего снега. В темноте мрачно чернели, словно фантастические призраки, покосившиеся строения животноводческих ферм. Ни огонька кругом. Никаких машин. Никаких сторожей. Никаких признаков жизни, только кое-где над ветхими избами из печных труб курился дымок.

Я остановился позади сосенок, стоящих у развилки, и вышел из машины с пистолетом в руке. В воздухе чувствовалась прохлада, земля оттаяла и размягчилась. Прячась между деревьями, я набрал в руку пригоршню камешков и кинул их в покосившиеся ворота конюшни. Мне не нужно смотреть, там ли контейнер. Если он там, то на шум выскочат вооруженные охранники, а я незаметно подамся обратно к «Жигулям». Однако никто на шум не объявился. Тогда я кинул еще горсть. Тишина. Может, я не туда заехал? Может, интуиция подвела меня и я ошибся? Ничего не видно, кругом тихо, только ветер шумит в хвое сосенок. Я потихоньку подошел к конюшне.

К воротам вела глубокая колея. Кто здесь проехал? Трактор, тащивший за собой плуг? Или, может, восемнадцатиколесный трейлер с контейнером, набитым деньгами? Засов с ворот сорван, на них нет даже висячего замка, они лишь слегка заколочены ржавым гвоздем от лошадиной подковы. Я стал открывать ворота, чтобы пролезть внутрь; заскрипели, застучали старые петли и подвесные ролики.