Проклятье! Сразу не стало понятно, что Сергей Мурашов был на сто процентов прав. Этот пацан Древний пишет размашисто и круто, но все равно, с моей точки зрения, он оставался беспринципным подонком. Предпоследний абзац особенно насторожил меня. Я прочитал его с изумлением, не веря своим глазам:

«Как стало известно из весьма осведомленных источников, следователь Годунов намерен уничтожить сегодня вечером контрабандные доллары на Московском мусоросжигательном заводе».

– Видать, самореклама ему покоя не даст.

– Шевченко мне об этом уже говорил.

– Не верится, что он сожжет все эти деньги!

– Сожжет улики. Я готова отказаться от своего жетона, пистолета и пенсии, но подобного в жизни не допустила бы.

– Но это же Россия, Скотто.

– Да, я это заметила. Шевченко пытался отговорить его от такого шага. Мы, кстати, увидим его там.

– А вы знаете, как туда ехать?

– Понятия не имею. А вы что, воображаете, будто я встретила вас в аэропорту и прихватила по своей добросердечности?

– Да ладно вам. На такое я и не рассчитывал, но с Шевченко одной вам не так-то просто справиться, поэтому предоставьте дело мне.

– Заткнись, подлиза.

– Агент Скотто, сворачивайте на Московскую кольцевую автодорогу. В отличие от нее я знал, куда надо ехать.

Крикливый заголовок в «Правде», где сообщалось, что «ДВА МИЛЛИАРДА СГОРЯТ В ОГНЕ И ДЫМУ», привлек сюда представителей разных средств массовой информации: газет и журналов, телевидения. Приехали и микроавтобусы для прямой трансляции небывалого события по спутниковой связи на ретрансляционные телевизионные станции в Америке, Европе. Вокруг одного из огромных мусоросжигателей сгрудилась толпа народа. В его топке со зверским рычанием билось и трепыхало яркое пламя. Огромное огнеупорное горнило могло бы целиком проглотить прибывший контейнер, Его уже сняли с платформы и установили на рабочую раму, которая доставит его прямо в пылающий ад. Вблизи его раскаленного зева, на возвышении, стоял Годунов, явно рисуясь и выпендриваясь перед толпящимися ниже журналистами.

Мы со Скотто стали пробиваться сквозь толпу, разыскивая Шевченко. Она увидела его первой около станка контейнера, где юрко рыскал жужжащий автокар с вилкообразным подъемником впереди. Видимо, большинство коробок из контейнера уже вывезли, потому что за очередной партией упаковок автокар забирался все дальше и дальше в глубь контейнера.

– Остался последний поддон, – с унылым видом заметил Шевченко, явно подавленный всем происходящим.

– Почему же, черт бы его побрал, он не стал ждать нас?

– Ждать? – встрепенулся Шевченко. – Эта наглая сволочь не стала бы даже слушать.

– Не могу сказать, что я виню его, – бесстрастным тоном произнесла Скотто.

– Что вы этим хотите сказать? – Мы с Шевченко были возмущены.

– Мы ведем здесь пустой разговор, мальчики. На это рекламное представление запродали множество входных билетов, так что отменить его никак нельзя.

Из контейнера с хриплым громыханием и металлическим позвякиванием задом выехал автокар. Водитель развернулся и на скорости помчался к печи, затем, управляя ручными рычагами, поднял вверх поддон с коробками и поставил его на раму. Рабочие вручную легко покатили эту раму по рельсам прямо к зеву раскаленной печи.

Годунов поднял руку и повелительным жестом приостановил экзекуцию, приказав рабочим вскрыть несколько картонных коробок. Затем с каким-то подчеркнутым фанфаронством выхватил из коробки первую попавшуюся упаковку с миллионом долларов наличными, высоко поднял ее над головой и с победным видом швырнул в ревущий раскаленный ад. Затем швырнул еще пачку, за ней другую. Затрещали вспышки фотоаппаратов. Зажужжали кино– и телекамеры. Загорелись яркие лампы подсветки. Начальник следственного управления стоял самодовольный, напыщенный, словно индюк. Затем он дал сигнал рабочим, и они вывалили весь поддон с коробками в бушующее пламя. Годунов, удовлетворенный, покинул свой пьедестал.

Корреспонденты, репортеры, фотографы и телеоператоры сразу окружили его, забрасывая градом вопросов: «Сколько времени вы разматывали это дело? До каких верхов в МВД удалось вам докопаться? А известно ли вам…»

– Спросите его, для чего он сжег улики! – выкрикнул Шевченко.

– А что с уликами? – откликнулся кто-то из репортеров.

– Вопрос, конечно, интересный, – подхватил другой.

– Шеф! Вы можете прокомментировать?

– Ну что ж, но прежде позвольте представить моего коллегу. Все вы знакомы со старшим следователем по расследованию дел, связанных с убийствами, товарищем Шевченко. – Телевизионные камеры и яркие осветительные лампы замелькали около Шевченко и взяли его на прицел. – Я люблю отдавать должное тем, кто этого заслуживает. – Годунов самодовольно ухмыльнулся. Рябоватое лицо, мятый костюм сидит мешковато, говорит грубовато, но манеры поведения отрепетированы, а время действа выбрано на редкость удачно. – Дело стало раскручиваться с убийства, которое следователь Шевченко провел с присущим ему блеском. Руководствуясь полученными уликами и свидетельствами, он пришел к выводу о том, что убитый, некто Воронцов, между прочим, коррумпированный высокопоставленный сотрудник МВД, вдохновитель и организатор всего этого преступления, был связан с людьми, которые улаживают разногласия и спорные вопросы роковыми путями и методами. Он погиб, ликвидировали, кстати, и того человека, который его убрал. Старшему следователю известно, что милиция не может возбуждать уголовные дела против мертвых, а это делает его реплику насчет улик бессмысленной.

– А что скажете про других участников сговора? – не унимался Шевченко. – Как насчет возбуждения уголовного дела против них? Если желаете, могу назвать пофамильно.

– Да их назовет любой, кто читает газеты или смотрит телевизор. К сожалению, находятся они в местах, весьма от нас отдаленных, и связаться с ними невозможно.

– Благодаря вам они там и находятся, – сердито заметил Шевченко.

– Вы оказались правы, – обратилась ко мне Скотто. – Творится что-то странное, лишенное мало-мальского смысла.

– Тем не менее, – продолжал Годунов, не обращая внимания на выпады Шевченко, – если мы не можем возбудить уголовное дело, это вовсе не означает, что не в наших силах пресечь его. – Он замолк, театрально повел рукой в сторону бушующего пламени и самодовольно осклабился. – Пусть это пламя послужит серьезным предупреждением преступникам, пусть знают: российское правосудие беспощадно и скоро на расправу, и, привезут ли они контрабандой еще два миллиарда долларов или двадцать миллиардов, все до последнего цента сгорит в этой геенне огненной. Ни наше народное хозяйство, ни его целостность не купить наемникам американского преступного «дна», пытающимся всучить нам всякую мерзость и дрянь.

Шевченко бросил на него хмурый взгляд, повернулся спиной и пошел сквозь толпу к своему «Москвичу». Уехал он, не сказав ни слова.

Годунов продолжал что-то монотонно бубнить, превознося свои же доблести.

На Скотто было жалко смотреть, казалось, еще минута этого трепа – и ее стошнит.

– Пошли, Катков, – сказала она. – Сегодня дам вам что-нибудь дернуть за мой счет.

Уже на подходе к ее машине я вдруг остановился. То, о чем я подумал, показалось мне достойным внимания и проверки. Вся моя жизнь пошла наперекосяк с того вечера, когда Вера подала мне сигнал по биперу, когда я сидел на собрании начинающих лечение московских алкоголиков. Добавить к этому еще пару пустых минут ничего не стоит.

– Подождите, Скотто, я хочу кое-что проверить. Я обошел контейнер, внимательно рассматривая его. Номер тот же, та же белая краска. Та же въевшаяся в краску грязь и дорожная соль. Те же коробки с наклейками на испанском и русском языках. Все на контейнере с виду то же самое, что и было, когда его набивали деньгами, а мы стали следить за ним, но моих инициалов, нацарапанных ножом Скотто рядом с номером, не было.