– Я и так ею распоряжаюсь.

– Вижу, как распоряжаешься, – с горечью заметил он, чувствуя, что уговоры бесполезны. – Ты ведь не можешь пересилить свою натуру, Гэбби.

– Но я пытаюсь. Что ты хочешь от меня?

– Ничего. Проводи меня, пожалуйста, на посадку.

– На посадку? – произнесла Скотто таким тоном, который не оставлял сомнений, что столь долгие проводы ее не устраивают. – Да на это уйдет не меньше получаса, а может, и больше при такой-то толчее. Мы должны…

– Хорошо, подавай к тротуару, черт бы все побрал. – Марти явно терял терпение. Потом глянул на меня и ехидно спросил: – А ваше супруга что поделывает на уик-энд?

– Я… как бы это сказать… разведен. – Я даже съежился, застигнутый врасплох. – Вот она…

– Полагает, – с сарказмом перебил он меня, думая, видимо, что я тоже из правоохранительных органов. – Может, вы думаете, что ей так уж хочется лететь в этот Хилтон-Хед?

Не дожидаясь ответа, он вышел из машины, подхватил чемодан и захлопнул за собой дверь.

С минуту-другую Скотто сидела, собираясь с мыслями, затем тронулась с места и влилась в, поток автомашин, уезжающих из аэропорта. Вскоре мы уже мчались на полной скорости по Лизбург-Пайк, держа курс на север. Изредка отворачивая глаза от слепящих фар встречных машин, Скотто ехала молча, в гнетущей тишине, всем своим видом давая понять, чтобы и я помалкивал. Прошел почти час, и когда мы быстро проскакивали извилистую дорогу, пролегающую через холмы, она не выдержала:

– А он ведь прав. Ну никак не могу переломить свою натуру и быть другой.

– Не только вы, Скотто, никто не может. Из-за этого мне пришлось развестись еще десять лет назад, не говоря уже о том, что недавно я потерял еще кое-кого, кто мне дорог.

– Это кого же? Ту женщину, которую я встретила у вас дома в то памятное утро?

– Да, Веру, – мрачно кивнул я. – Винить ее нельзя. Она заботливая, всегда готова помочь. Нужно, чтобы я первый сделал шаг к примирению. Я пытался, но влип в очередную неприятную историю, завертелся и…

– И теперь выбраться не можете и неожиданно для себя не видите выхода, верно ведь?

– Да, так оно и есть. Я начинаю думать, что люди не способны изменить свой характер. Если это так, у меня мрачное будущее.

– Все наладится, Катков. Держите хвост трубой, и все будет в порядке.

– Спасибо на добром слове, но меня больше волнуют мысли о России. Боюсь, нам не изжить прошлого наследия. Слишком долго мы позволяли всяким царям и диктаторам держать нас в страхе. И не знаем, что значит управлять своей судьбой. А сейчас, пожалуй, не только не знаем, но и не умеем – и не умеем многого.

– Зря вы так принижаете возможности ваших соотечественников.

– Да вы их просто не знаете. У нас даже присказка такая есть: «Не высовывайся. Высокую траву косят первой». Русские люди: рисковать не горазды. Их больше интересуют гарантии, нежели возможности. Я не намерен менять тему нашего разговора, но, признаться, очень расстроился: как-то неловко получилось с вашим мужем.

Скотто лишь пожала плечами.

– Я не могу пересилить себя, а он не может принимать меня такой, какая я есть. Оба мы не расположены уступать друг другу, не умеем считаться с желаниями друг друга. – Она замолкла на минутку, думая о чем-то своем, затем вздохнула и заметила: – Не знаю, почему вдруг разоткровенничалась с вами. Это же не ваша проблема.

– Часто разговор с незнакомыми людьми облегчает душу. Вы уверены, что ваша мать не была русской?

– Абсолютно уверена. – Она слегка улыбнулась. – А что? Почему такой вопрос?

– Чехова вы знаете?

– Много лет ничего из его книг не читала, но помню, его пьесы затрагивают взаимоотношения людей, если вас это интересует.

– Его пьесы показывают людей, которые искренне тревожатся друг за друга, но не в состоянии понять чаяния других и осмыслить, что им нужно в жизни.

– Вот вы о чем. Но для того чтобы понять, о чем думают твои близкие, не обязательно надо быть русским, так ведь, а?

Мимо промелькнул дорожный указатель «ХЕЙГЕР-СТАУН-35». Не прошло и полчаса, как мы въехали в город. Банзер был прав. Если это не центр американских грузоперевозок, то не знаю, какой другой город мог считаться таковым. Все улицы, переулки, ответвления и подъездные пути, просторные стоянки и площадки были буквально забиты всякими панелевозами, контейнеровозами, цистернами, трейлерами, автофургонами, прицепами и просто грузовиками.

Повернув на первом же перекрестке, Скотто подъехала к заправочной станции. Их у перекрестка было четыре – чистеньких, ярко освещенных заправок. Таких в Москве не увидишь, там они старые, с допотопным оборудованием. Но очереди бывают у них длиннющие.

Пока дежурный оператор заправлял бензобак, Скотто вынула из багажника большой дорожный баул и скрылась в комнате отдыха при станции. Через несколько минут она вышла оттуда в джинсах, кроссовках и кожаной куртке поверх выцветшей и застиранной майки с какой-то рекламной надписью. Упрятав все ненужное обратно в баул, она положила на боковое сиденье коробку с бутербродами и всякой снедью, снова села за руль, кинув мне на колени бинокль и блокнот. Потом вынула из туристской сумки пистолет и вложила его в кобуру, висящую под курткой, под мышкой.

К грузовому складу мы подъехали с опозданием почти на час. Склад находился на широкой, замусоренной улице, тянущейся параллельно автостраде. Там, за высоким забором, на широких площадках, покрытых щебенкой, тесно, один к другому, стояли грузовики самых разных марок, размеров, вместимости и предназначения. Множество трейлеров и контейнеровозов с рекламными надписями на бортах приткнулись к погрузочным пандусам длинных пакгаузов и складских помещений. Скотто остановилась возле темного перекрестка, откуда можно было наблюдать за выездными воротами, связалась по радио с другими агентами и уточнила, все ли на месте и готовы ли к операции.

– Все идет как надо, – ответил один агент. – А вас мы заждались. Где вы пропадали?

– Мы уж было подумали, может, вы удрали куда-то вместе с доктором Живаго, – откликнулся другой агент.

– Терпите да помалкивайте, – парировала насмешку Скотто, но все же слегка зарделась.

Затем повернулась боком и устроилась немного подремать, жестом предложив мне сделать то же на заднем сиденье. Я прилег, но уже вскоре замерз, проголодался и устал еще больше, хотя и выкурил полпачки сигарет.

– Теперь я начинаю понимать, почему вы так хотели вернуться на оперативную работу.

– И почему же? – спросила она, доставая из коробки на боковом сиденье целлофановый пакет и протягивая его мне. – Бери-ка воздушной кукурузы и помалкивай.

– Лучше бы я выпил водочки.

– Что-что? И помчался бы назад по шоссе в голом виде, как тогда?

– Это напоминало бы хитроумную тактическую уловку.

– Для местных провинциальных зевак. Они уже давно не видели подобного зрелища. – Она засмеялась и посмотрела на часы. – Баул не закрыт, угощайтесь сами, только побыстрее. – Я уже потянулся к ручке, чтобы открыть дверь и перебраться к ней, но она вдруг меня остановила: – Нет, нет и нет. Так мы будем выглядеть, словно полуночная парочка, милующаяся в машине. Потом вы начнете клевать носом и положите голову мне на плечо, а я вовсе этого не хочу.

Не успел я придумать, как бы похитрее опротестовать ее решение, как вдруг послышалось громкое шипение воздушных тормозов. Мимо диспетчерской будки из ворот выползал на улицу огромный трейлер; затемненные стекла кабины мешали разглядеть, кто сидит за рулем и есть ли там кто-нибудь еще, может, и с ружьем. Скотто как-то говорила, что такая удлиненная кабина имеет позади обычных сидений еще и спальное место. Но самое важное было в другом: на стенке контейнера среди многих цифр и индексов мы четко различили номер – 95824.

– Вот он! – Скотто завела мотор. Пока она медленно приближалась к перекрестку, чтобы выехать на магистраль, из ворот склада один за другим выползли еще три огромных трейлера с контейнерами, и у каждого на стенке красовался тот же номер – 95824.