Суббота, 21 мая 1949 года
Я заставила Дика пообещать, что на этот раз он позволит мне спланировать нашу поездку. Мне хочется половить бабочек, сказала я ему. Мне хочется уехать на запад. Он был готов на все и кивал, как марионетка. (Дорогой Дик всегда к моим услугам, по первом зову!)
Я почти не спала: слишком разволновалась. Всего через два дня мы отправимся на запад, в погоню за бабочками. Сначала мы поедем в Большой каньон, потом в Иту, где, как только доктор Ричард и его падчерица приедут в отель, прекрасная бабочка расправит крылышки и улетит.
В День независимости. Символика, конечно, несколько тяжеловесная, как и романы Дика.
План такой: я проведу одну последнюю ночь с Диком в гостинице «Альта Лодж». Последний взгляд, последнее объятие! А потом, как только займется новый день, я убегу – Уилл будет ждать меня у двери!
О, Уилл, я сделаю то, что нужно, я чувствую, что мы должны убежать вместе.
Доктор Набоков, как мне вас отблагодарить?
Дик, немного поворчав и повздыхав, разрешил мне провести сегодня вечер у Вив.
– Слушай, Дик, – сказала я ему, – ты меня получишь в полное свое распоряжение, и очень скоро. Ты должен по крайней мере разрешить мне попрощаться с моей лучшей подругой. (И почему мне все время приходится прощаться: сначала с Бетси. Потом с Крисси. Теперь вот – с Вив?)
– Просто ужасно, – сказала Вив Дику, когда приехала за мной, – что ваша работа заставляет вас увозить Молли прямо с ее великого дебюта. – Дик решил, что мы должны всем говорить, будто уезжаем собирать материал для его новой книги. – Мы все ужасно расстроены, особенно автор. Он на ней прямо помешался. Ну, удачи, доктор Ричард, – Вив пожала ему руку. – Молли просто умница, никто и никогда не сможет ее нам заменить.
Это была печальная, но головокружительная ночь. Мы стащили бутылку шампанского у родителей Вив и провозгласили тост за будущее.
– За славу! – сказала Вив, поднимая свой бокал. Она собирается удрать в Лондон и заняться изучением Шекспира.
– И за удачу, – добавила я. Я намерена стать ужасно богатой и знаменитой. Может быть, мне даже удастся убедить «Уорнер Бразерс» сделать фильм по «Охоте в очарованном лесу». Я приглашу Дика на премьеру – какая сладкая месть!
И подумать только – я буду совершенно, совершенно свободна от него!
Я тоже покидала свой дом, но у меня не было такого сильного ощущения обретенной свободы. Бобби уехал в Вест-Пойнт, Нелли – в Университет штата Айова.
В последний мой вечер дома мама пришла в мою комнату, где я упаковывала одежду и книги. Она взяла из ящика шкафа свитер и принялась складывать его, как делала это всегда, – рукав к рукаву, потом оба рукава вдоль, потом пригнуть к ним воротничок.
– Мама, – сказала я. – Я могу все сделать сама. Оставь, ведь посередине замнется складка.
– Я знаю, тебе не по себе, – отвечала она, гладя меня по плечу. – Я помню, как я в первый раз уезжала в колледж. Мне казалось, что все изменилось раз и навсегда, и я, конечно, оказалась права – но только не так, как представляла себе это. С тобой все будет в порядке, Бетси.
Я взяла сложенный ею свитер и сложила его по-своему – втрое, как делают продавцы в магазинах.
– Не пытайся помочь мне, – сказала я. – Ты не понимаешь.
– Все в порядке, – отвечала мама. Она пошла к выходу, но потом остановилась, задержав руку на притолоке двери. – Дай мне знать, если тебе понадобится помощь.
– Мне не нужна ничья помощь, – я повысила голос, и он звучал, пожалуй, слишком жестко и громко. – И перестань, пожалуйста, говорить мне, что все будет в порядке. Ты ведь не можешь знать этого – никто не может.
Она тихо закрыла дверь; я слышала, как она вошла в гостиную и что-то вполголоса сказала отцу.
Я распаковала дорожную сумку и начала все сначала, пользуясь на этот раз памяткой, извлеченной из коробки в шкафу – там было написано, какие и как укладывать вещи.
У меня на полке лежала фиолетовая коробочка Молли с журналами и другими ее сокровищами. Я вытащила ее, прижала к груди; внутри меня словно поднимался вызов; коробку я положила в свою сумку.
В ее записной книжке, которой она пользовалась той весной в Уоллсли, были наброски для «Рыцаря летнего сна», инструкции по технике дыхания и короткие заметки – упражнения для будущих актеров: «Представьте себе, что вы открываете дверь и видите вашего обожаемого, давно потерянного брата, которого вы считали погибшим на войне, мальчика, который наступал вам на ноги во время уроков танца, а также вашу лучшую подругу и ее нового щенка»; «Представьте себе, что вы едите банан, ребрышки, куриный суп с лапшой».
Несколько снимков Молли и Вив. Они одеты в сильно обтягивающие свитера, юбки выше колен и сандалии. Шею Молли щегольски обвивает шарф. Девочки стоят, держась за руки, с накрашенными губами, тщательно причесанные. На другой фотографии Молли слегка склонила голову к плечу Вив, прижала одну руку к бедру – обе стоят перед дверью в школьную аудиторию. На третьем фото обе в закатанных джинсах и белых рубашках, которые страшно им велики; на них мягкие кожаные мокасины. На четвертом – Молли приподнимает юбочку и взмахивает ногой, словно танцует канкан, посылая камере воздушный поцелуй и высовывая язык.
Есть и фото, где Молли снята одна, в бархатном пальтишке с широкими плечами и воротником. Она стоит на лужайке, держа одну руку в кармане, а другую, чуть приподняв, протягивает вперед. Ладонь раскрыта, словно просит чего-то: она смотрит куда-то вверх. Кажется, что она совершенно забыла о фотографе или понятия не имела, что ее снимают.
Может быть, она увидела бабочку, какой никто прежде не встречал.
Среда, 1 июня 1949 года
Дражайший мой дневник, день выдался просто кошмарный! Дик смертельно мне надоел. Весь день жалуется то на официанток, которые всюду суют свой нос, то на «придурка с бензоколонки», который задает слишком много вопросов и пристает к его дорогой Молли.
– Никакого уважения к личности, никакой предупредительности, – бормотал он. И это человек, который рылся в моих записных книжках каждую ночь, чтобы убедиться, что я не припрятала там деньги и не куплю себе лишнюю пилочку для ногтей. (Конечно, почти все свои деньги я отдавала Уиллу, чтобы Дик их не нашел, грязная скотина. А тебя я прятала в чемодане.)
Мы уже в Иллинойсе – о, дневник, мне так хочется опять увидеть Бетси, но Дик и слышать об этом не желает, а кроме того, она, может быть, меня теперь презирает – как малолетнюю преступницу. Так что спустимся примерно на тридцать миль к югу. Когда Дик сегодня днем остановился у бензоколонки, механик, державший в руках бутылку кока-колы, мрачный такой, уставился на меня через стекло, пока заливал бензин. Я поставила ноги на приборную доску и делала себе педикюр.
– Ну и дочка у вас, – сказал он Дику. – Держу пари, мальчишек с ума сводит. Небось, нелегко вам держать ее при себе, а?
Я притворилась, что не слышу, а Дик ничего не ответил. Он уставился на меня и попросил этого нахала помыть стекла.
Вернувшись в машину, он сказал мне:
– Ты, наверное, думаешь, что это смешно – соблазнять каждого похотливого мальчишку своими чарами.
– Пошел к свиньям, Дик! – заявила я, высовывая ноги в окно. Потом втянула одну обратно и заново покрасила ноготь на большом пальце. – Ты говоришь, как испорченный приемник.
Но Дик не обращал внимания на слова своей Молли. Он резко завел двигатель и с ревом помчался по шоссе. Бедный Дик, нервишки у него никуда. Когда мы, наконец, зарегистрировались в мотеле – опять потрепанный матрас, холодный душ, тонкие, как бумага, стены – Дик буквально свалился на кровать и сразу же отрубился.
Воскресенье, 12 июня 1949 года
Дневник!
Всю неделю Дик тиранил меня, как обычно. Мне удалось позвонить Уиллу в прошлый четверг, пока Дик ходил покупать мне журналы и жвачку. (А также побольше джина: он стал здорово пить. Бедная покойная мама была просто трезвенницей по сравнению с ним.) Я даже успела, просто для развлечения, поваляться с сыном хозяина мотеля – очень светлый блондин, весь в веснушках, очень мускулистый. Ты только представь: молодой парень в нашей собственной комнате ласкает дражайшую Молли Дика на нашей собственной кровати!
Опять начинается! Пока я распаковывала покупки Дика, которые он швырнул на стол, он снова начал обвинять меня в разных преступлениях против государства. Уверена, что в прошлой жизни он был далеко не последним человеком в испанской инквизиции, не говоря уже о том, чему он мог научиться в гестапо.
Почему это я так улыбаюсь? Почему у меня стерлась помада? И не буду ли я так любезна отчитаться за каждую минуту из последних полутора часов!
– Ну, давай посмотрим, папа, – сказала я, подпирая рукой подбородок. – Итак, сначала я выбросила в унитаз кое-какие любовные записки. Потом меня укусил за ногу вампир. Вот здесь, хочешь посмотреть? – и я показала ему ногу, где расчесала комариный укус, но он оттолкнул ее.
– Молли, перестань дурочку валять. Мне немедленно нужен прямой ответ, – заявил Дик.
– Ну извини, – я сложила руки на коленях. – И не потей так сильно под своим воротничком. Ладно, давай посмотрим. Ах да, потом какой-то таинственный человек вошел в нашу комнату и бросил меня прямо вот на эту кровать. Наверное, тогда-то пятно и посадили, – и я ангельски улыбнулась.
Ну, дневник, остальное ты знаешь. Две мои любимые блузки Дик уже в ярости растерзал. Конечно, потом он так сожалеет, что покупает мне три новые за каждую погубленную. У меня прямо-таки чемодан не закрывается, а мы в дороге всего три недели.