Алексей Шорохов РУССКИЙ ВОПРОС (О повести Валентина РАСПУТИНА “Мать Ивана, дочь Ивана”)

"Затопили нас волны времен,

и была наша участь мгновенна!"

Александр Блок

Валентин Григорьевич Распутин в полной мере обладает удивительным даром, отличающим русского совестливого писателя от беллетриста западного образца — каждым своим крупным произведением он овеществляет в слове, делает зримой самую жгучую боль своего времени. И она начинает жить, двигаться, болеть в нас уже по-другому, как получившая самостоятельное бытие. Подчеркиваю — в каждом крупном произведении! Закономерность даже для русской литературы редкостная.

Я думаю, что в первую очередь это обусловлено другим редкостным дарованием писателя — его литературное творчество на всем открывающемся сегодня пути внутренне непротиворечиво и цельно, чего нельзя сказать даже о таких крупных художниках, как Толстой и Лесков. И у этой непротиворечивости Распутина есть свое объяснение: в силу сословных и временных условий формирования личности художника, ему не пришлось тратить значительную часть жизни на поиск и обретение "русского пути", как тем его предшественникам, которым мешало барство или социал-демократическое воспитание. Крестьянский сын, носитель тысячелетнего русского этоса, он самим местом и временем своего рождения — одного из пиков Русской цивилизации, победившей во Второй мировой войне, — был поставлен на этот путь. Ему оставалось только с него не сворачивать. Что, безусловно, требовало (и требует!) большого мужества. Но мы сейчас о другом — чтобы в достаточной мере осознать новую повесть Распутина, нужно прежде всего уяснить тот очевидный факт, что становится она понятной во всей своей полноте только при взгляде на нее через все предшествующие знаковые повести писателя. Именно здесь он договаривает начатое в "Живи и помни" и, особенно, в "Прощании с Матерой".

1. ЗАТОПЛЕННАЯ ПОЧВА

То, что происходит с героями новой повести Распутина — семьей Воротниковых — становится последней каплей русского исхода, после которой или должно что-то происходить, или уже не может произойти нечего.

Этой последней капле дано, наконец, доплеснуться до нашего сознания, оглушенного визгом и лязгом нового времени. Дано для того, чтобы понять: русского человека вне почвы нет! Достаточно вспомнить факты: только в годы революции Россию покинуло свыше пяти миллионов человек — и где они, что с ними сталось? Уже во втором поколении их потомки не знали русского языка, и всеми силами старались слиться с окружающими их народами! Вы что-нибудь слышали, например, о "русской диаспоре" в США? А ведь по численности эмигрировавших туда в разные эпохи русские уступают, пожалуй, только ирландцам! И это говорит отнюдь не о какой-то там слабости или "размытости" русского типа, как нам сегодня втолковывают иные "доброжелатели" — применимо "к самому непокорному на свете народу" такие измышления смешны! — нет, это говорит только о том, что, лишившись почвы, русские теряют и свою великую национальную силу. Вспомним хотя бы расхожий фольклорный мотив, когда русскому богатырю, чтобы победить противника, нужно было обязательно коснуться земли и набраться от нее своей удивительной силы. А его враг, наоборот, всеми силами старался не допустить этого и приподнять богатыря на воздух, оторвать от родной почвы. И это не просто красивый образ, это — цивилизационный диагноз! Заданный в самом начале нашей истории и на тысячу лет вперед!

В повести Распутина "Дочь Ивана, мать Ивана" мы видим итог русского исхода — начавшегося в годы революции и коллективизации, и окончательно свершившегося в послевоенные десятилетия, когда крестьянская Россия перестала существовать, и количество городского населения впервые за последнюю тысячу лет нашей истории превысило ее население сельское. Тот самый "народ", который два последних столетия являлся для русской литературы синонимом национальной идентичности… исчез, растворился в сутолоке больших городов.

Итог этого исхода двоякий. С нравственной точки зрения он характеризуется онтологический растерянностью: "что же мы за народ", "почему с нами это происходит", "что в нас сломалось"? — спрашивают себя герои повести. С точки зрения национальной итог русского исхода оказался не более утешителен — сильно "посмуглевшие" в городах потомки Иафета* (что было бы невозможно в крестьянской России при стопроцентном русском населении деревень) и сами-то не очень озабочены своей национальной идентичностью. Они — фон повествования, потому что недавние выходцы из деревни и еще хотя бы в детстве заставшие "норму" муж и жена Воротниковы уже, пожалуй, исключение в окружающей их городской жизни. Во всяком случае, в центральных губерниях русский исход совершился на одно-два поколения раньше.

*По статистике каждая пятая москвичка выходит замуж за кавказца.

Как же будет жить народ с затопленными родительскими могилами и церквями, с затопленной тысячелетней почвой, с "затопленной памятью"? — спрашивает нас Распутин в "Прощании с Матерой". В своей новой повести он показывает, как живет этот народ.

2. ЦИВИЛИЗАЦИОННАЯ ПОДМЕНА

Справедливости ради, надо признать, что послевоенная советская цивилизация, "коммунизм переварившая" и тайком под интернационалистский галдеж узаконившая многие основополагающие принципы цивилизации русской, сколько могла, камуфлировала цивилизационный переворот, происшедший после оттока русских из деревни. Во всяком случае, на уровне носившихся в воздухе фраз о "народе-труженике", "трудовой доблести", официальной пропаганде труда производительного.

Таким образом, лишенные русской почвы новые жители больших городов, в их числе и Тамара с Анатолием Воротниковы, еще не сталкивались в них с резким, чуждым им воздухом, потому что до них там уже "надышали" — русский воздух буквально вдыхался предшествующими поколениями русских людей в искусственную, безвоздушную оболочку советской эпохи. Однако всему бывает конец. И в 90-е в России было легализовано то, что фактически сложилось уже к началу 80-х. Сделано это было по-русски, одним махом, потому у героев повести и возникает чувство обвала, оползня, при наступлении "новой жизни". Приглядись они пристальнее, как и все мы, к тому, что забурлило в восьмидесятых, заметь все возраставшие аппетиты оборотистых людей "новой формации": партийных и комсомольских чиновников, руководителей производств, работников торговли и сферы обслуживания, с их жаждой легализовать и преумножить свое незаконное и в русском, и в советском понимании благосостояние, увидь все это герои повести — может быть, и не стало бы для них последующее такой неожиданностью. Но уж — пока не грянет, не перекрестимся! И это тоже наше.

Поэтому наиболее неотступное ощущение, преследующее отца и мать, Анатолия и Тамару Воротниковых, — это ощущение нового, резко чуждого воздуха, принесенного "новой жизнью". Это дух торгашеской цивилизации, которая, почти не таясь, воцарилась в последние годы советской власти: дух спекуляции, наживы, блата, взятки. Оказалось, что "в стране победившего социализма" продаются и перепродаются не только заморские джинсы и подпольные видеокассеты, но и места и должности, научные степени и положение в турнирной таблице, и еще очень и очень многое. Однако не всё, и стыдливо. Возможность продавать всё, и в открытую — для героев повести, как и для большинства из нас, стала шоком. Произошло то, что можно назвать цивилизационной подменой — на канонической территории земледельцев, потомков Иафета, в открытую воцарился и манифестировал себя торгашеский дух потомков Сима. И ничего удивительного, что именно семитские народы (в первую очередь арабы и евреи) почувствовали себя "в новой политической и экономической реальности", как рыбы в воде. Этим объясняется и невиданный доселе наплыв в крупнейшие русские города (именно города!) выходцев с Кавказа и из Закавказья. И даже вековая ненависть между потомками Сима (арабами и евреями), сложившаяся из-за жестокой и опять-таки многовековой их конкуренции в торговле, даже эта ненависть оказалась забыта. Просто поделили сферы: сверхприбыльная торговля сырьевыми ресурсами и "образом жизни" — у одних, продуктовые и вещевые рынки — у других.