Николай Переяслов ЖИЗНЬ ЖУРНАЛОВ

Всe больше и больше убеждаюсь в том, что обновление русской литературы совершается не столько на страницах столичных флагманов журнального дела, сколько в таких изданиях как петрозаводский "Север", ростовский "Дон", самарское "Русское эхо" и ряде других региональных и областных литературных журналах нашего времени. Спору нет, "Наш современник" был и остается лидером среди литературных "толстяков" патриотического направления, но не потому ли главным образом, что его рейтинг подпирают своим плечом и именем такие писатели, как Валентин Распутин? Но даже его авторитет не сможет прибавить журналу чувства литературной свежести, если на остальных страницах не будет и намека на поиск новых имен и новых направлений. Слава Богу, в одиннадцатом номере журнала за 2003 год появилась давно ожидаемая всеми новая повесть Распутина "Дочь Ивана, мать Ивана", которая уже успела вызвать своей ГРАЖДАНСКОЙ ПОЗИЦИЕЙ достаточно активные и неоднозначные отклики, но вот станет ли она событием в ЛИТЕРАТУРНОЙ ЖИЗНИ страны — это еще вопрос. Да, повесть наполнена кричащей болью за происходящее сегодня с Россией и ее народом, кажется, что писатель писал ее своими собственными слезами, но вот ЛИТЕРАТУРНОГО СОБЫТИЯ при этом, ЛИТЕРАТУРНОГО ПОТРЯСЕНИЯ почему-то не ощущается. По сути дела, поведанная Распутиным история повторяет в своей основе тот сюжет, который мы могли не так давно видеть в фильме С.Говорухина "Ворошиловский стрелок", только там дед мстил за изнасилованную внучку, а здесь — мать за изнасилованную дочку. Существенное отличие только в том, что повесть В. Распутина выходит далеко за рамки самой уголовной истории и затрагивает проблему качественного изменения всего русского народа, "остывания" в нем тока крови. Если в фильме Говорухина все четко разделено на "черное" и "белое", на чистую бедную школьницу и грязных богатых скотов, считающих, что им все позволено, то в истории с распутинской героиней все далеко не так однозначно. Да, над ней тоже надругались, применив грубую силу, но разве, бросая школу и идя торговать на рынок, где всем заправляют кавказцы, она не предполагала, что рано или поздно ей придется лечь под одного из них, обеспечивая себе право работы в их ларьках? И что — ее мать в этом случае тоже взяла бы обрез и пошла стрелять из него в обидчика? Вряд ли…

Я повторяю: повесть Валентина Распутина порождает своей гражданской позицией самые серьезные размышления о судьбе русского народа, но в ЛИТЕРАТУРНОМ ОТНОШЕНИИ она воспринимается весьма-таки скучновато и "прошловеково".

Гораздо более свежие пути ищут для себя авторы журнала "Сибирские огни", в восьмом номере которого за 2003 год опубликованы сразу два весьма оригинальных произведения — роман Виталия Снежина "Похороны Бостода Доба" и антиутопия Василия Скидана "Яблочко". Не стану утверждать, что они поднимают более насущные проблемы, чем повесть Распутина, скорее уж — более философские, но вот с точки зрения художественного приема читать их интереснее и увлекательнее.

Что касается романа В.Снежина, то основная его новизна выражается в перенесении на русскую почву творческого метода таких западных писателей как Ф.Кафка, Д.Фаулз и Ф.Ницше. Волей случая герой его произведения Мартын Белозерцев оказывается в далеком городишке, где разыгрывается некое таинственное действие, напоминающее одновременно сюжет и кафкинского "Замка", и фаулзовского "Волхва". В идейном плане в романе происходит нечто, похожее на раскрутку знаменитого ницшевского утверждения "Бог умер", не случайно ведь и в самом названии романа — "Похороны Бостода Доба" — прослушивается как бы искаженная насморком фраза "Похороны Господа Бога", хотя полной четкости в такой теме быть, конечно же, не может, наоборот — всё теряется и размывается в некоей мистической дымке. И чем сильнее приехавший к своей невесте Мартын пытается приблизиться к постижению этой окутывающей его тайны, тем решительнее город ограждает эту свою тайну от его понимания, провоцируя тем самым еще более упорное желание героя докопаться до прячущейся истины. В чем же она, спрашивается? "Бог не умер, — говорит ему местный философ. — Он просто уменьшился в размере! Мы сами его создали, и он сошел к нам с надписью на лбу: "Я, вашими молитвами, самостийный Бог Дивнодольска!.."

Туго закрученная спираль интриги расцвечена скрытыми цитатами, перекличкой с другими авторами и просто красивыми метафорами ("В окно влез радостный мандарин солнца", "Ритмично нарезал тонкие ломти времени будильник" — и тому подобные). Автор хоть и не выводит таких острых ситуаций, какие мы видели в повести Валентина Распутина, но вся рассказанная им история — это спор со своими литературными предтечами и коллегами. Так, например, опровергая позицию Чингиза Айтматова, в романе которого "Тавро Кассандры" эмбрионы в животах беременных женщин, боясь столкновения с реальным миром, не желают появляться на свет, Виталий Снежин изображает город, "благотворные изменения" в атмосфере которого привели к появлению симптома под названием "хохот эмбриона", заключающегося в том, что "некоторые из младенцев, предчувствуя небывалую радость явления в мир, еще в утробе начинают широко улыбаться. Когда же до родов остается несколько дней, их совершенно невозможно унять. Широко разевая рот и вздрагивая всем телом, они хохочут целыми сутками, не останавливаясь…"

Однако причин для особой радости у приходящих в этот мир, честно говоря, не так уж и много, и об этом красноречиво говорит опубликованная в этом же номере "Сибирских огней" повесть-антиутопия Василия Скидана "Яблочко", показывающая, как "сжимается историческое время" и как "культура помогает людям быть личностями, а цивилизация старается сделать их массой". Действие в повести происходит в те дни, когда практически уже весь мир оказался под пятой США, и даже в Россию введены "миротворческие" силы НАТО, так что, казалось бы, глобализм одержал свою окончательную и полную победу. Но как капитализм, по словам Маркса-Энгельса, выращивает сам себе могильщика в лице пролетариата, так и глобализм растит себе судей в самих своих недрах. Вот и главный герой повести — сын главаря глобалистов Макса Фришмана — Артур вместо продолжения дела своего отца уезжает в воюющую Россию и становится борцом с глобализмом…

Не знаю, почему, но "серьезные" литературные журналы типа того же "Нашего современника" страшно не любят фантастику, не любят мистику, не любят никакие другие жанры, хотя бы немного выходящие за те критерии, что очерчены произведениями Белова, Личутина или Распутина. Поэтому авторы, творческий вымысел которых не укладывается в указанные параметры, вынуждены искать себе трибуну на страницах таких журналов как "Русское эхо" (Самара), "Дон" (Ростов), "Сура" (Пенза), "Странник" (Саранск), "Если" (Москва), "Кириллица" (Н. Новгород), "Север" (Петрозаводск), "Отчество" (Рязань), "Южная Звезда" (Ставрополь), "Всерусскiй Соборъ" (С.-Пб), а также некоторых других их провинциальных собратьев. Не представляю, в каком из московских журналов патриотического толка смог бы, к примеру, опубликовать свой роман "Безымянный Зверь" самарец Евгений Чебалин, а вот "Север", "Отчество" и "Русское эхо" (в отрывках) рискнули и вынесли на суд читателя это откровенно сложное, спорное и дерзкое произведение. Но это — роман, посвященный тайне появления "Протоколов сионских мудрецов", гибели П.А.Столыпина и роли евреев в истории России, а что говорить о поэме Александра Ахавьева "Smoke on the water"? Но редакция журнала "Сибирские огни" не побоялась отвести в девятом номере за 2003 год несколько страниц для этой чисто игровой вещицы, в которой ведомый лирическим героем "МИГ-21" прорывает времена и сваливается на четвертый эскадрон знаменитой Чапаевской дивизии. "И вот, когда из слез, из темноты, / Из неуверенности в следующем шаге / Раздался часовой: "Пелевин, ты?..", — / И эхо тытыдыкнуло в овраге, // Предвосхищая первый майский гром, — / Так вот тогда я, поборов усталость, / Шагнул вперед. Четвертый эскадрон, — / Вернее, то, что от него осталось, — // Застыло темной массой у костра…" Сразу скажу, что мы не найдем здесь ни социальных проблем сегодняшнего времени, ни мотивов "гражданственного звучания", ни других важных в общественном понимании вопросов, но зато встретим эхо стихов Беллы Ахмадулиной, тень Виктора Пелевина, перекличку с некоторыми другими поэтами, а также несколько оригинальных поэтических образов типа метафоры: "И междометья с пересохших губ / срывались, как пожарные с карнизов". Этого, наверное, мало, чтобы надеяться на то, что данные строки спасут Россию, но, как заметил однажды критик Валентин Курбатов, красивые стихи уже сами по себе, независимо от их содержания, можно считать православными, потому что красота — это как раз и есть форма существования Бога в нашем грешном мире.