В.Б. Ну а что бы ты, Леонид, выбрал из двух безбожных вариантов: социалистическую Россию или нынешнюю коррумпированную Россию?

Л.Б. Как говорится — оба хуже. Коммунизм был запрограммирован на саморазрушение. Мы подорвались на праве наций на самоопределение. Но многие до сих пор не понимают, что мы подорвались на атеизме. Это главная мина, которая и взорвала государство. Ни у одного народа не отнимали на семьдесят лет его тысячелетнюю национальную религию. Поэтому даже не с кем сравнивать. Сегодня у нас состояние смуты. А смута — это и есть повреждение пониманий. Смута XVII века не затронула Православие. Безусловно, ей предшествовали ереси того времени, но всё-таки основная часть народа оставалась православной. Перелом той смуты наступил не с Мининым и Пожарским, а намного раньше, когда присягнули польскому королевичу Владиславу. Присягнули единому закону. Кончилась эпоха самозванцев. Владислав был представителем мировой династии, он обещал принять Православие, и русский народ не виноват в том, что он оказался мошенником. Он присягал уже как бы законному государю.

В.Б. Может быть, и сейчас присягают Путину в надежде на конец смуты, а не только корысти ради?

Л.Б. Я это и имею в виду. Могу допустить, что сейчас мы имеем дело с феноменом Владислава.

В.Б. Только сумеет ли он отделиться от своего Сигизмунда-Ельцина, или тоже окажется мошенником?

Л.Б. Народ проголосовал за тот образ, который ему подали, и он должен ему в какой-то мере соответствовать. Ведь каждого лидера раскручивали по-своему. И народ проголосовал за подачу именно такого, державного, боевого образа. Другое дело, насколько он способен соответствовать приглянувшемуся народу образу... Представляю, в каком он окружении и с какими проблемами столкнулся. В какую ужасающую реальность окунулся… Через какие компромиссы он должен проходить…

В.Б. Может быть, когда он сумеет пройти все компромиссы, от России уже ничего не останется?

Л.Б. Может быть… Но я оптимист.

В.Б. И что делать русскому писателю, чтобы помочь своему народу? Писатель в России всегда играл важную роль, был больной совестью народа, его ценили, уважали и боялись. И репрессии, гонения на писателей лишний раз доказали это. Если бы не боялись чекисты твоего влияния на русское общество, вряд ли тебя стали бы трогать. Либералы решили убить писателя иным способом, сделав его не нужным никому. Слово правды становится бесполезным, летит в пустоту, что бы ты ни написал. Ты веришь, что роль писателя в России изменится?

Л.Б. Я лично унижения не чувствую. То, что меня дальше кольцевой дороги не знают, не удивляет. Сейчас другое время. Литература выполняла не свои функции. Особенно в советское время…

В.Б. Здесь я с тобой категорически не согласен. А Пушкин, Толстой, Достоевский, в конце концов Солженицын — они тоже выполняли не свои функции? Они пытались влиять на общество, воспитывать его, пророчествовать, "глаголом жечь сердца людей". Уверен, любое государство обязано проводить свою культурную политику, и серьёзную литературу надо насаждать в обществе, как картошку при Екатерине. Ребёнок тоже не любит лекарств и предпочитает есть одни конфеты, но почему-то родители не потворствуют его прихотям, если по-настоящему заботятся о нём и любят его. В конце концов, надо создать моду на хорошую литературу, чтобы было стыдно не читать классику. Писатель должен быть желанным гостем на любой программе телевидения, в любой газете. Вместо прокладок надо рекламировать новые книги Леонида Бородина и Владимира Личутина. Навязывают не то, так другое. В конце концов, Б.Акунина и Виктора Ерофеева нам тоже навязывают.

Л.Б. Я бы не возражал, Володя, чтобы навязывали меня. Но это дело мировоззрения писателя. Писатель сам говорит о себе своими книгами. Кто всерьёз воспринимает Акунина как писателя? Никто. Это занимательное чтиво. Он и сам не претендует на большее. Чему ты удивляешься? В нынешней смуте возобладал либерализм. Соответственно, и телевидение принадлежит людям этого мышления. Они свою литературу и пропагандируют. Чего ещё от них ожидать? Это отражение общей ситуации. Смута…

В.Б. Значит, надо менять эту ситуацию…

Л.Б. Конечно, надо менять. И мы все так или иначе этим занимаемся. Ты — в своей газете, я — в своём журнале… Мы в своём журнале упорно издаём русских консерваторов. Возвращаем народу частицу национального сознания, которая была забыта и перечёркнута. Так мы работаем на возрождение.

В.Б. Ты веришь в консервативную революцию? В новую консервативную культуру? Традиционно консерваторы определяли прорывы в русской культуре. Достоевский, Лесков, Чехов, Розанов, Булгаков и далее вплоть до Солженицына и Твардовского… Может, и сейчас смута завершится консервативным прорывом в будущее?

Л.Б. Русский консерватизм — это Православие. Вычлени Православие из консерватизма — и ничего не останется. Сейчас консерватизм так же популярен, как и патриотизм. Консерватизм без Православия обернётся очередным уродством. Это не значит, что все должны быть воцерковлены, но должна быть ориентация на идеалы. Ничего мудрее о сути жизни человечество не придумало.

В.Б. А как в русской литературе соединить консерватизм и Православие? Как соединить богословие и художественность? Как собрать вместе литературу и христианство?

Л.Б. Никак. Это вообще сложный вопрос. Но давай упростим эту проблему. Не поминай имени Бога всуе… Обращение к Богу — это молитва. Политизированная литература — слабая литература, мы уже говорили о "Матери" Горького. Так и христианизированная литература — это тоже слабая литература. Если писатель пишет книгу для торжества Православия, у него наверняка не получится. У меня самая православная книга — "Год чуда и печали". Там слово Бог не произносится ни разу. Сами проблемы вины, ответственности, страдания, смысла жизни, как мне кажется, подняты в ключе православном. Это моё мнение, но мне так говорили и люди, мнением которых я дорожу. Я об этом совершенно не думал, когда писал, но очень рад, что так получилось. Я совершенно не воспринимаю стихи о Христе. Не смог прочитать более трёх строф Юрия Кузнецова. Не понимаю даже, как это поэту приходит вдруг в голову написать православное стихотворение. Ты покажи своё отношение через живые образы, через чувства свои, не называй всуе.

В.Б. Ты стал лауреатом пятой по счёту премии Александра Солженицына. На мой взгляд, сегодня — это единственная общенациональная премия, поддерживающая основные традиции русской национальной литературы. Хороший ряд — Валентин Распутин, Евгений Носов, Леонид Бородин. Дай Бог такого же и продолжения. Я понимаю, что, как лауреат, ты уже не можешь быть объективным, но всё-таки: твоё отношение к этой премии? Её роль в русском литературном процессе?

Л.Б. О её роли говорить рано. Конечно, я был рад. По крайней мере расплачусь с долгами. За последние годы я получал премию правительства Москвы, но это было делом рук моего друга Ирины Константиновны Архиповой, великой нашей певицы. Она приняла горячее участие в моей литературной судьбе. Так получилось, что нам ту премию давали одновременно с Георгием Свиридовым, я был очень рад такому совпадению.