L. Предлагаю лозунг момента: от традиционализма — к традиции!

T. Не понимаю я, о чем вы. Ведь Традиция и так одна.

S. Всё дело в том, что традиция не одна . Нет и не было никакой "Единой Традиции". Это выдумки от лукавого.

T. А сколько же их было?

S. Две, по крайней мере.

T. Вы тоже гностик — вот что я вам скажу, не меньше Стефанова.

S. Нет, я-то, смею надеяться, верующий. Знаете, что говорил Александр Блок? У меня, говорил он, было всего две девушки. Одна — Люба, а другая — все остальные. Так же соотносятся и традиции. То, что называют Единой Традицией, есть на самом деле множество традиций без какого-либо единства. Вернее, между ними много общего, но нет единства. Потому что единство — это прерогатива Любы. А Люба на самом деле одна.

T. Вы имеете в виду Вечную Женственность?

S. Нет!

T. Кто же одна?

S. Не одна, один. Тот, Кто есть сущий. Тот, о Ком сказано: есть единое на потребу .

L. Простите, но мне так и не стало понятно, зачем мне читать Стефанова и зачем нужна традиция в нашем замечательном современном мире. По-моему, это всё какая-то экзотика… И чем плохо открытие границ, прогресс, прозрачность, смешение, демократия?

T. Я вам отвечу словами двух традиционалистов — К. Крылова и Генона, которых сочувственно цитирует наш Автор: "Традиционализм исходит из того, что ничто хорошее "прогрессировать" не может". И: "Демократия является ничем иным, как отражением в плане политики того отрицания духовности, которым характеризуется современная наука и культура". Традиция необходима для спасения. Вне Традиции спасения нет.

S. Я бы уточнил: вне какой традиции? Господь сказал: вне Церкви нет спасения. И ещё: Я есмь дверь… В "скважинах между мирами" я наблюдаю тысячи дверей и полную демократию. Все со всем смешивается: исландские рыцари, чернокнижники, розенкрейцеры, буддизм… И где-то между ними, наряду со всеми, Христос. Именно тем и плоха демократия, что человек лишается защиты от воздействия демонических сил. Тем, что людей "расчеловечивают", как любит выражаться наш Автор, прямо с пеленок. Тем, что в этом мире "расчеловечили" и "разбожили" Христа.

I. Осознавая это, наиболее продвинутые интеллектуалы ХХ века стали искать подлинное — Традицию. Вот, например, Генон, как пишет наш Автор, избрал Каир, чтобы окончательно слиться с той средой, которую он считал оплотом традиционализма. Но традиция никуда не ушла. Абсолютно ложный модернистский ход — искать традицию, обратившись вспять. Вот мы сейчас восстановим всё, как было, и станем традиционными. Основное свойство традиции — это не отрицание современного мира, это вообще не отрицание. Отрицание чего-то во имя чего-то другого — это коренное свойство модерна. Традиция же — тянется. Традиция ничему себя не противопоставляет. Она, наоборот, вбирает и включает в себя всё, все впитывает и поглощает. Она всё объясняет из самой себя, и её невозможно ничем подвинуть, изменить. Она знает всё, что происходит и что может произойти. А если вдруг не знает и обнаруживает свою неспособность дать ответ — значит, наступили последние времена.

L. Значит, наступили последние времена? Стефанов ничего не говорит об этом?

R. Нет. Но "Контекст" готовит книгу его предсмертной прозы. Может быть, там будут какие-то пророческие слова?

I. А "Скважины между мирами", наверное, будет правильно рассматривать как Предисловие.

И Я

Леонид Бородин: «СЧИТАЮ СЕБЯ РУСИСТОМ» (Беседа с Владимиром Бондаренко)

Владимир БОНДАРЕНКО. Хочу взять быка за рога. Вопрос в лоб: кто вы, Леонид Иванович Бородин? Когда присудили премию Александра Солженицына, в газетах стали писать, мол, есть такой писатель-одиночка, сам по себе. Так ли это? Или очередной миф либеральной прессы? Мне помнится, ты сидел свой первый срок не как политический одиночка, а как член движения, политической организации? Да и журнал "Москва", которым ты руководишь, тоже внегрупповым не назовёшь…

Леонид БОРОДИН. Если иметь в виду какие-то литературные течения, в этом смысле, может быть, они и правы. Ни к каким течениям, направлениям я не принадлежу. Скажем, к "деревенщикам" меня трудно отнести, да и сам я таковым себя не ощущаю. Хотя писателей этого направления ценю и уважаю… Может быть, меня можно назвать одиночкой, в том смысле, что я появился в литературе как бы сбоку, не проходя пути, общего для всех писателей в советский период.

В.Б. Как ты думаешь, что входит в понятие "русская национальная литература"? И что не может входить в это понятие?

Л.Б. Вся наша классика — это и есть русская национальная литература. В том числе и наши нигилисты, и тот же Чернышевский. Мне Чернышевский не нравится, кажется скучным. Но это — русская литература. Так же, как и "Мать" Максима Горького. Такие книги можно ругать, критиковать, пенять за малохудожественность, но тем не менее всё это тоже русская литература. Я не в восторге от Салтыкова-Щедрина, но и он — классик русской литературы.

В.Б. Тогда и Барков — тоже русская литература…

Л.Б. Нет, по уровню Барков — уже не литература. Это окололитературное явление, ближе к графоманству.

В.Б. Кто из писателей повлиял на тебя?

Л.Б. Два разных больших писателя. Фолкнер и Лихоносов. Совершенно необъяснимо. Почитав Фолкнера, сразу начинал писать под Фолкнера. Если сейчас посмотреть внимательно на "Третью правду", увидишь, что первые страницы — чистый Фолкнер. Перед этим я кончил читать его "Город" и стал автоматически писать в его интонации. То же самое после чтения Виктора Лихоносова. Я тогда работал над "Годом чуда и печали" и вовремя спохватился. Забросил написанное и взялся заново. Необъяснимо, почему на меня так влияют эти два писателя. Их мне просто нельзя читать, когда я что-то пишу. Хотя залыгинский и распутинский язык не слабее, чем язык Лихоносова, но они меня так не завораживают. Был еще случай, когда я уже напечатал "Женщину и море", абсолютно не думая о Лермонтове. После школы "Тамань" ни разу не перечитывал. Видимо, что-то лермонтовское так запало, что я написал свой, как нынче говорят, ремейк. После публикации в "Юности" звонит мне приятель и говорит: "Здорово ты в "Тамань" врезался!" Помню, я аж в трубку покраснел. Действительно, такая параллель во всём. Видимо, какое-то лермонтовское влияние есть.

В.Б. Думаю, романтизм в тебе сидит изначально, поэтому на твой характер так легко легли и Лермонтов, и Джек Лондон, и даже "Овод" Войнич… Всё одно к одному: ты по жизни воинственный романтик, и потому в чём-то жизнь была предопределена. Не было бы лагерей, было бы что-то другое, и обязательно с выходом на литературу…