Продолжая движение, я резко вскинул руку. С моей ладони сорвались три загадочные вспышки. Тускло сверкая, они понеслись навстречу бегущим. Следом раздался глухой стук о деревянный столб, что поддерживал свисающий козырек. Хват судорожно отпрянул. Разбойники к его изумлению замерли, покачнулись, переглянулись. И вдруг с грохотом повалились в большую кучу гниющей ботвы, прелой соломы и битых черепков. Перепуганные крысы с пронзительным писком брызнули врассыпную.

Откуда-то из-за стены послышались испуганные голоса, приглушенные каменной толщей. Но тут же затихли. Выходить наружу никто не отважился. Наверное, такие происшествия здесь не редкость. Да и зачем геройствовать, когда героев и так хватает. Лишь герои могут шуметь в опасном темном проулке.

Воцарилась зловещая тишина. Даже писк затих. Лишь одинокое бульканье громом сотрясло пространство. Кто-то прыгнул в канаву со зловонной жидкостью и тихо поплыл неведомо куда. Хват вздрогнул. Я выразительно развел руками и медленно поклонился.

— Помнишь, Хват, ты выпрашивал еще несколько монет, когда мы расставались?

Он оробело молчал.

— Помнишь, ты взывал к справедливости, изначально ее нарушая?

Он пригнулся, съежился.

— Помнишь, ты упрекал меня в жадности, выклянчивая хоть чуточку больше сверх того, о чем мы сразу договорились?

Глаза его широко распахнулись.

— Я дарую тебе, — указал я на столб, — еще три гульдена. Разумеется, если хватит сил выдрать их.

Нищий громко сглатывал, все еще не понимая происходящего. На его глазах свершилось очередное чудо. Несчастье — тоже чудо. Страшное чудо. Ведь оно случается неожиданно, когда его совсем не ждешь. И не понимаешь, как такое могло случиться.

— Что… что происходит, — всхлипывая, выдавливал Хват, с ужасом глядя на три неподвижных тела. — Что… ты с ними сделал?

— Разве ты не видишь? — хищно усмехнулся я, кивнув в сторону кучи мусора. Ее венчали тела разбойников. — Я исполнил их желание — одарил их достоинством. Даровал по гульдену.

— К…как?

— К тому же они, утверждали, что умереть за золото почетно, — нравоучительно продолжал я. — Но даже не задумывались, насколько почетно умереть от золота.

Хват дрожа, вытянул шею. Свет молодой луны заливал тела. Ноги вытянуты, руки неестественно разметаны. Черные плащи траурно покрывали их, словно погребальные саваны. Долговязый лежал лицом вниз. На нем покоился хриплый. Третий лежал сбоку, остекленевшими глазами впившись в небо. У каждого в голове черной полоской зияла неприметная узкая дырка. Из нее вытекала темная жидкость, как символ последнего желания…

Я стоял и торжественно скалился. Хват крупно вздрогнул, заскулил, поджал губу. Затравленно перевел робкий взгляд на обшарпанный столб. И замер. Из подгнившей древесины торчали три золотые монеты, засев там более чем на две трети. А вниз текли три тонкие струйки…

Нищий истерично завопил, схватился за голову. Глаза его полыхали первородным страхом. От него остро запахло желанием поскорее убраться отсюда. Он с визгом развернулся и побежал прочь. Побежал стремительно. Из-под ног выскакивали ошалелые крысы, он налетал на завалы мусора, с треском опрокидывал какие-то ящики, расплескивал корыта и кадки. Поскальзывался, махал руками, но чудом держал равновесие. Кричал и бежал дальше. Я сделал пару шагов вслед за ним.

— Стой, куда же ты?

Хват порывисто оглянулся, снова завопил, с размаху налетел на рассохшуюся бочку, перевернул ее, рухнул вслед. Бочка рассыпалась на планки. По земле покатился ржавый обод, глухо ударился о глинобитную стену. Нищий порывисто вскочил. Лицо его исказила мучительная гримаса.

— А как же золото? — я указал на окровавленный столб. — Ты ведь просил. Здесь целых три монеты…

Но он меня уже не слушал. Он мчался во весь дух, спеша быстрее покинуть это проклятое место. Даже не оборачивался. Наверное, не хотел еще раз столкнуться взглядом с моими ярко горящими глазами. Я же не стал настаивать. Не хочет — дело его. Жаль, конечно, что он не извлек урока из всего происшедшего, а просто испугался. Но что поделаешь? У каждого свой путь.

Голоса за дверью возобновились, но я не обращал внимания. Подошел к столбу, поглядел на засевшие там монетки. Три таких достойных гульдена испачкались о столь недостойных людей. И пропали. Ведь даже прикасаться к окровавленным монетам не имелось ни малейшего желания. Надеюсь, это не те, которые бросил нам предпоследний человек. Хотя справедливо считать его последним. Ведь самый последний не подал ничего, кроме пустой болтовни. Потому и был он в моих глазах таким же нищим, как и Хват.

Я сосредоточил взгляд на монетах. И вдруг они медленно начали погружаться дальше в древесину, словно кто-то давил на них извне. Давил я. Но только взглядом. Нет, мне не жалко увидеть эти золотые в чужих руках. Просто не хотелось, чтобы кто-то марал руки о нечистую кровь. Ведь кровь несет память о хозяине. Ведь память может заразить разум другого человека.

Монеты глубоко ушли в столб. Я провел рукой, и древесные волокна затянулись. Может по прошествии долгого времени, кто и добудет их случайно. Представляю, каким станет его удивление? Но то уже не важно. Я порывисто развернулся. Рваный плащ расправился и осел. По проулку прокатилась волна сильного ветра. Козырек страдальчески затрещал, мусор снова погнало вдоль стен. Разломанная бочка развернулась, и с грохотом покатилась вдаль, распугивая крыс и рассыпаясь окончательно. Я бросил прощальный взгляд на окровавленную кучу отбросов. Иначе и не назовешь.

Жизнь тонкими струйками сочилась из их голов. Орошала темные колотые черепки и уходила в соломенную толщу. Я жестоко усмехнулся и легкой походкой поспешил прочь. Пора уже выбираться отсюда. Не то, чего доброго, такие кучи появятся на каждом углу.

Свежий воздух опьяняющим потоком ударил в лицо. Смрад растаял за спиной. Шуршание и писк затихли. Я выбрался из мрачного проулка и глубоко вздохнул. Далеко позади скрипнули деревянные петли, мелькнул дрожащий свет свечи. И вдруг раздались испуганные вопли, топот ног, грохот двери и засова. Но меня то уже не тревожило. Мало ли чего могло произойти? Может, кто-то увидел крысу? Или снова черную кошку? Или тех, кому она перебежала дорогу? Словом — неважно.

Я бодро шагал по широкой улице в приятном расположении духа. Люблю такие мгновения. Впрочем, я люблю все мгновения, но бывают среди них особенные. И в такие мгновения нам особенно хорошо. Редкие прохожие бросали на меня подозрительные взгляды, но в них не было ничего необычного. Обычное презрение. В худшем случае насмешка. В самом худшем — равнодушие. Но я не обращал на них внимания. Лишь изредка поглядывал, когда было на что смотреть. Сейчас меня интересовала лишь одна очень важная проблема.

Куда деть гульдены?

Да, понимаю, эта проблема интересовала всех и всегда. Интересует и по сей день. И будет интересовать в будущем. Я даже осмелюсь назвать ее изначальной проблемой человечества. Правда, само золото тут ни при чем. Важно желание. Но еще важнее — понимание того, чего мы хотим. И признание в этом самому себе.

Но я никак не мог понять, чего я хочу от этой горстки золотых? И не мог признаться, зачем вообще все это делаю — таскаюсь с чужим бременем. Давно бы уже все бросил в сточную канаву, да гулял бы налегке. Ведь я не обязывался вершить добрые дела.

Впрочем, и последний человек меня ни к чему не обязывал. Он лишь предположил, что его гульдены пойдут на благое дело.

Время тихо кралось, измеряемое шагами. Но я не считал их. Потому и не знаю, сколько времени я провел в бесцельных скитаниях по столице. Цель, правда, была. Но пока лишь в образах и мыслях. Оказывается не так-то просто придумать и найти действительно благое применение большим деньгам. Хотя, разве то большие деньги? Всего-то — половина дневного заработка простого попрошайки.

Блуждая по улицам, я снова оказался у дверей таверны. Но уже другой. В здешней части города было не так людно и шумно. Но в приземистой таверне царило бурное веселье. Из распахнутых окон лился заманчивый свет. А следом лилась струнная музыка, пение флейты, гул литавр и стук кастаньет. В ночь ползли запахи пива, вина, жаркого. Чей-то пьяный голос воодушевленно тянул песню. Иной раз сбивался, путал слова. Правда, это никого не смущало. Ему подпевали другие голоса, не менее громкие и пьяные. Всем хотелось петь. И пить. Потому все пели и пили.