В глазах мужика полыхнул нешуточный страх. Но что сделано, то сделано. Он прекрасно осознавал свои поступки. Прекрасно понимал, что последует за его действиями. Поэтому, то было всецело его желание — испытать страшную боль. А после принять мученическую смерть.

— А вы смотрите! — барон зычным окриком огласил ночь, обращаясь к остальным. Их он, похоже, не знал. — После я с каждым так поговорю.

— Пощади, господин! — семь человек рухнули на колени. — Мы тут ни при чем. Это он взбунтовал нас!

— Ага, уже лучше, — глаза барона хищно сузились. — Запели, птахи. На ночь глядя запеть решили. Хорошо.

— Пощади, не губи почем зря! — хрипло стонали упавшие. Кто стоял, с откровенным презрением смотрели на них свысока.

— Почем зря не гублю, — злорадным голосом обнадежил их барон. — Гублю за дело. Тащите жаровню, быстро!

Ему в ноги рухнул еще два разбойника.

— Прошу тебя, не убивай! Мы все скажем! Да и какой смысл нам молчать?! Мы никого не предаем. Просто молим — пощади.

— Пощадить?! — вскрикнул Лой. — Да кто вы такие, чтобы я вас щадил?! О чем вы думали, нападая на меня в теснине? Вы ведь знали, что там еду я! Вы ведь увидели мой плащ и берет! Вы же кричали: «Смерть барону»! Что, не было такого?! Не было?! Не кричали?!

— Но мы не уточнили — какому барону… — бегло лепетал разбойник, косоглазый мужик с перебитым носом. Щеку его уродовал сабельный шрам.

— Ищи дурака! — засмеялся Лой. И красноречиво извлек узкий кинжал.

— Все скажу, только не губи! — мужик лбом ударил оземь у самых сапог повелителя.

— Ваш удел плаха! — грозно выпалил барон. — И я, как представитель короля, намерен свершить над вами суд. Суд будет скорым и справедливым. Каждому воздастся за его деяния.

Ух ты! Как заговорил? А ведь недавно и слушать не хотел. Да, никто не любит отвечать за свои деяния, зато всячески спешит привлечь к расплате другого. Пусть некоторым это удается, но лишь на время. В итоге расплата ждет каждого. Не как наказание, а как единственно возможный результат его деяний. Как та ветка, которую необдуманно гнешь, не думая о последствиях. Ведь всегда есть сила, что приводит сей приговор в действие.

Так и барон. Да, он четко обозначал свое место — всемогущая власть. Да, он — сила, и сила нешуточная. И он ее каждый раз проявляет. Но он даже задумываться не желает о наказании, уготовленном ему за его деяния. Он даже слушать не хочет о том. Он так же слаб, как и те, кого он упрекал в слабости. Кто не может совладать с его произволом и уповает на Бога. Но и он так же уповает на него, думая, что все ему с рук сойдет. Он думает — законы мироздания для него текут иначе? Не так, как для всех?

А ведь он думает правильно. Только не глубоко. А потому и отличия небольшие. Да, каждый видит мир по-своему, но лишь с небольшими изменениями. Кто умеет смотреть на мир по-разному, тот видит гораздо больше. И изменить может гораздо больше. Разумеется, при желании менять.

Я смотрел на все со странным чувством равнодушия. Меня не задевали мольбы и стоны разбойников, их искренние призывы к пощаде. Точно так же, как не задевали меня кровожадные ухмылки барона и его приближенных. Одни проиграли, другие выиграли — все уравновешенно. Если бы первые не потерпели поражение, вторые бы не чествовали триумф победы. Это лишь взгляды с разных сторон на единое событие. Только победами обычно громко хвалятся, воспевая их в истории, а вот поражения стараются утаивать, чтобы не подрывать к себе доверия.

Да, я легко мог все остановить, но не хотелось нарушать естественного хода событий. Хотелось посмотреть со стороны, как завершится дело.

Дело, тем временем, принимало весьма скверный оборот. По крайней мере, для разбойников. Появилась жаровня. Солдаты быстро набросали туда пылающих углей, сунули какой-то прут. Пленники в страхе следили за ними. Ужас и отчаяние распалялись в их глазах по мере нагревания железа. Когда оно начало краснеть, все, как один стояли на коленях и молили барона о пощаде. На ногах стоял лишь Хельд. Мрачный и угрюмый, как старый дуб, он понимал — его-то уж точно не спасут никакие мольбы. Да и не пахло от него истинным страхом. Похоже, он здесь самый старый, жизнь его прожита. К тому же он, как я понял, отстаивал честь дочери, опороченной бароном. Хотя барон считает то своим священным правом и даже не может допустить, чтоб кто-то привлекал его к расплате.

В том и слабость его. Пусть и выражена она сиюминутной силой.

— Милорд, железо готово, — предгрозовым раскатом прокатился в ночи голос Берда. И таким он был жутким, что даже меня проняла дрожь. Хотя вассал говорил своим привычным тоном. Я прислушался и принюхался. Нет, то не моя дрожь — то дрожат желания разбойников.

Барон приказал скрутить Хельда. Несколько солдат крепко ухватили его за плечи, за ноги, кто-то потянул сзади за волосы. Берд резким движением разорвал на его груди ветхую рубаху. Мужик пытался вырываться, но его держали крепко. Лой де Гарра собственноручно выудил прут из жаровни, поднес его к лицу, словно убеждался — пышет ли он жаром. Искаженное красным светом и черными красками ночи, лицо барона показалось противным и жутким. Большой мясистый нос неожиданно стал напоминать вытянутое свиное рыло, глаза темнели провалами в преисподнюю — в их недрах зарождался блеск грядущей боли. Рот кривился в недоброй усмешке, желтые зубы показались клыками хищника. На лице четкими тенями выступили все его неприметные шрамы, язвы и глубокие поры. Они, точно змеи и жуки, шевелились и ползли, по грубой коже.

Барон метнул на пленника мрачный взгляд, полный отвращения и превосходства. И медленно направился к нему, подняв прут.

— Итак, вы ждали меня?

— Кому ты нужен, волк! — хрипло выдавливал слова Хельд.

— Вот и мне стало вдруг интересно — кому это я нужен?

— Мы просто грабили…

Договорить он не успел, подавившись словами. Следом раздался душераздирающий вопль, встряхнувший ночной лес. Запахло палеными волосами и мясом. Барон, кривя лицо от глубокого удовлетворения, прижигал грудь бедному мужику. Хельд вопил и дергался втрое сильнее, но его держали на совесть. Волны страшной боли шли от него, точно жар от тигля. Она затмила все: и страх, и ужас, и ожидание смерти, и ненависть к барону, и давнюю обиду. Осталась лишь боль, в первейшем ее проявлении.

Наконец барон отдернул пылающее жало. Хельд бессильно обмяк. Не смотря на ветерок и прохладу ночи, он покрылся испариной. Хватка позади ослабилась. Он уронил голову и шевелил губами, хватая воздух.

— Думаешь, мне хочется тебя здесь пытать? — с усмешкой спросил Лой, вновь сунув прут в жаровню. Берд дал знак и два солдата принялись раздувать на угли. — Думаешь, мне больше заняться нечем? А, Хельд? Ты действительно так думаешь?

Хельд молчал.

— Я с удовольствием бы предался отдыху, но ты вынуждаешь меня тратить на тебя силы и гнев. Скажи все, и я тебя милостиво прирежу. Все вернутся к своим делам. Ведь я прирежу тебя в любом случае, ты должен понимать. Так зачем время тянуть, да боль адскую множить? Скажи, покайся, да умри. Чего тут такого?

Хельд медленно поднял голову. Слова давались с трудом, но он их произнес:

— Будь ты проклят! Я ненавижу тебя всем сердцем! Ты чудовище! Ты беспощадное чудовище! Да, я ждал тебя! Я надеялся, и дождался!

— Уже лучше, — торжествующе прищурился Лой. Злорадная улыбка стала чуть шире. И чуть мрачнее. — Только чего ты дождался? Или ты просто хотел встретиться со мной лицом к лицу? Так?

— Хотел, — обессилено мотнулась голова Хельда.

— Ну вот и встретились, — хохотнул барон. — Вот он я, стою напротив тебя. Лицом к лицу. Все, как ты хотел. Ты удовлетворен?

— Да, — скупо проронил Хельд.

— Вот как? Тебе приятно?

— Да…

Барон внезапно выпрямился и повелительным голосом загрохотал:

— Так запомни, холоп, что я — Лой де Гарра, могу творить все, что пожелаю! Как с тобой, так и с твоими дочерьми. Ты же не властен сделать ничего, потому что ты жалкая ничтожная чернь.