Всеволод сошел с коня, и вся дружина спешилась. Перегородили поле, воткнув высокие щиты острием в землю. А половцы с диким криком бесовским поскакали на них.

Буй-тур Всеволод впереди всех бьется. Пеший он на голову выше конных половцев. Золотой его шлем, как солнце, сияет, погибельный меч сверкает молнией, половецкие шлемы островерхие, деревянные, железом окованные, в щепки рубит.

С раннего утра и до вечера летят стрелы каленые, гремят сабли, трещат копья. Отбиваясь от половцев, Игоревы полки медленно отступают к северу, хотят к Донцу пробиться.

Было это мая в одиннадцатый день, а солнце слепило глаза, как в июле. От жары, от пыли, от запаха крови в горле пересохло, язык прилип к гортани. А воды не было.

Кругом озера глубокие и спокойные. Чистая вода голубеет, отражает небо. А на песчаном берегу соленая корочка. Соленые озера. В виду воды люди погибают от жажды.

А еще чуть подальше речка Каяла. Быстрая течет в скалистых обрывистых берегах. По поверхности воды воронки расходятся, с крутых камней водопады срываются, водяные искры сверкают радугой. Испить бы, Каяла, твоей свежей водицы, погрузиться в твои прохладные волны, кровавую пыль смыть.

Но половцы не подпускают к воде. Опять и опять черными тучами накатывают, как одна откатится, другая на смену валит. Земля конями половецкими истоптана, мертвыми телами усеяна, от крови скользкая.

И уже ночь настала, а войска все бьются.

Полная луна резким мертвенным светом светит. Видно, куда ударить, кто свой, кто враг. А кто упадет, безразлично, с кем рядом ляжет.

Второй день бьются, ночь вторую. Третье утро настало. Не выдержали ковуи, обратились в бегство.

Игоря Святославича стрелой ранило в руку. Он вскочил на коня, за ковуями погнался, далеко отъехал от своего полка. Игорь снимает шлем, чтобы признали его в лицо. Он кричит ковуям, велит вернуться, а они его не слушают.

Тут налетели на них половцы, приперли ковуев к берегу озера, острыми саблями секут, в воду гонят. И тут все ковуи потонули.

Зрит Игорь, как вдали брат его Всеволод от половцев отбивается. Уж обломал он оружие о вражьи головы, голыми руками бьется. И хоть могуч Всеволод и нет ему равного по силе и отваге, а одолели его половцы, накинулись всей стаей и взяли в плен.

Игорь просит смерти, не видеть бы гибели брата.

— Недостоин я жить! Где возлюбленный брат, и брата сын, и мое дитя? Где бояре думающие, мужи храбрствующие, где ряды полков, и кони, и оружие многоценное? Все погибло!

Тут Игоря полонил половец Чилбук.

Пали русские стяга на реке Каяле. Бояре и дружина вся избита, а кто израненный — в плен захвачен. Из черных людей никто не спасся, все полегли за землю Русскую. Из тысячного войска пятнадцать человек живы остались, спаслись бегством.

Глава восьмая СИВКА-БУРКА

Не подумайте, что Вахрушка все это видел, ничего-то он не видал. Его место при конях. Не пустили его с погаными половцами подраться.

Как спешились все князья и дружинники — стало коней много. А конь без всадника в бою — один беспорядок. Того гляди, своих же пеших потопчут.

Хотел было конюший их к речке погнать — и водопой и травка послаще. Да не пробиться туда. Вдоль всего берега половецкие стяги. Не подпустят половцы к воде. Надо другое место искать.

Старший конюх был опытный человек — во многих сражениях бывал, видывал князей и на коне и под конем. Он сомневался в исходе битвы. Как бы ни случилось так, что все русские кони половцам в добычу достанутся.

С трех сторон окружили поганые русское войско, один остался путь — к Донцу пробиваться. Этим путем погнали коней.

Бурным потоком несутся кони, копытами степь топчут, гривы по ветру расстилаются — белые светлым облаком, черные грозовой тучей, рыжие пламенем ярким. Такая красота, такое богатство, как их от вражеских завидущих глаз уберечь?

Тут заметил конюший узкий овраг: будто ударил неведомый богатырь кривой саблей и от того удара земля глубокой щелью расселась. У входа-то будто и мелко да полого, а дальше обрывистые стены круто вздымаются. Будто на дне глубокого колодца: снизу смотреть — небо извилистой тесьмой кажется и ничего больше кругом не видать. А в овраге прохладно, и земля сырая, и травка растет. В эту расселину и загнали коней.

День томительно тянется: коней сторожить, не вырвались бы из оврага, не разбежались бы. А издали доносится гул битвы, глухо отражается от высоких стен. Отдельных звуков не разобрать, все вместе слилось, накатывает шум грозными волнами, и оттого нестерпимо на месте сидеть.

Храброе сердце в груди у Вахрушки взыграло, дыхание прерывается, руки в кулаки сжались, ногти в ладонь впиваются. Молит Вахрушка:

— Отпусти меня, Ядрейка, с погаными подраться!

Ядрейка сам бледный, сердитый сидит — видно, и ему не терпится. Однако же говорит:

— Наше дело коней сторожить. Сиди, Вахрушка, не петушись зря.

А уж дело к полудню. Небесная тесьма над головой побелела от зноя. Пить хочется, а воды нет — разве травку пожевать, слюнку сглотнуть. И кони тревожатся — глаза кровью налиты, желтые зубы оскалены, по морде на грудь пена капает. Конюхи их успокаивают, а у самих от жары, от шума голова кружится.

От жары, от конского ржания, от грохота невидимой битвы Вахрушка совсем обезумел. С кулаками лезет на Ядрейку.

— Да что ты меня ни на шаг от себя отпустить не хочешь? Не младенец я годовалый. Кипит мое сердце поганых половцев побить. Хочу добыть себе чести!

Вот и вечер настал, люди и кони притомились, дремлют. A Baxрушка змейкой бесшумно от Ядрейки откатился, отполз подальше. Тихонько на ноги поднялся, среди других коней отыскал своего коня, Сивку-Бурку, ласково ему на ухо зашептал и повел его к выходу из оврага. А как ступили они наверху на землю, вскочил ему на спину, по шее похлопал и погнал обратно к Кайле, откуда шум битвы все громче доносится.

Полный месяц в небо выкатился, степь серебром залил, светло как днем.

Нет терпения шагом тащиться. Вопль и клич, стук оружия все громче зовут Вахрушку на бой. Ударил он Сивку-Бурку пятками в бока, в ухо ему кричит:

— Скорей! Скорей!

Летит Сивка-Бурка, крылатый конь, быстрыми ногами степь пожирает. Уже недалеко, уже совсем близко.

Вдруг споткнулся Сивка-Бурка, на колени пал, на бок свалился, длинную шею, тощие ноги вытянул, лежит неподвижно. Baxрyшкa успел соскочить, нагнулся к коню, ласковые слова говорит:

— Вставай, Сивушка, поганых бить надо, а тылежишь. Вставай, миленький.

А Сивка-Бурка лежит, будто деревянный, неживой.

Убедился тут Вахрушка, что и впрямь неживой он и уже не скакать ему по полю, не топтать врагов, не заржать, не вздохнуть.

Горько Вахрушке мертвого коня не зарыв покинуть, а время не терпит. Бежит он к Каяле, пеший спешит на бой, сам думает: «Нет у меня оружия, с земли подберу».

Видит, лежит убитый воин, из его рук меч выпал. Поднял Вахрушка меч, а булатный меч ему тяжел, замахнуться не под силу. Плюнул Вахрушка в ладони, ухватил меч двумя руками, поднял, выпрямился. А над ним верхом на коне половец. Схватил половец Вахрушку, бросил поперек седла.

— Ядрейка! — кричит Вахрушка, а ответа ему нет. Половец его легонько по голове стукнул, чтобы Вахрушка не вертелся, не мешал ему. Вахрушка и затих, повис, будто мешок, не движется.