— Пять, пять!

— Забыл ты меня, Вахрушенька. Пять годов не подавал весточки.

— Матушка родимая, я тебе письмо написал, на стреле в небо запустил, чтоб летело оно оттеле и до твоего дома. Я тебе писал, чтобы ждала меня, немного задержусь. А по осени пришел я в наше село, гостинцы тебе принес, полсапожки и платок, а тебя нет.

— Да какое ж письмо? Не обманывай ты меня. Посмотрю я, ты без меня от рук отбился, врать научился. Нехорошо это! А было мне письмо от твоего батюшки. Коробейник его в коробе принес, мне в руки отдал. А отец-то писал: «Приезжай ко мне, опять все вместе заживем». Я так поняла, что и ты там, а тебя и нет.

Ах, сколько лет не виделись, не встречались, друг на дружку не любовались, столько всего рассказать надо, с чего рассказ начинать?

— Скажи мне, матушка, как ты живешь?

— Хорошо живу, Вахрушенька. Не больно хорошо, а жить можно. И не очень можно, а все же с голоду не помираем. Уж мы теперь не вольные смерды, закупы мы теперь, князю закабалились. Коли не выкупимся, до самой смерти на него работать должны.

— Я вас выкуплю, — говорит Вахрушка. — Вот еще подрасту маленько, я вас непременно выкуплю. В щепки расшибусь, выкуплю, опять свободные будете.

Вахрушкина мать улыбается печально, говорит ласково:

— Дитятко мое, ты за нас не страдай. А как нам было иначе быть? Отец-то тогда ушел искать счастье. А какое ему счастье? Всего его уменья — землю пахать. Сюда сунулся, туда кинулся — нет ему счастья, работы нет. Вот попал он в это село, в Михайлове, княжьему тиуну — старосте поклонился. Дал ему тиун клочок земли, леса на избу, козу дал. Какая ни на есть, а все жизнь. Ты отца-то дождешься, Вахруша? Он на княжьей пашне трудится, к вечеру будет. Дождешься? Я бы пирогов испекла.

— Нельзя мне, — говорит Вахрушка. — Я теперь при должности. К вечеру обязан обратно быть.

— Хоть про себя расскажи, как ты жил без меня? Вырос-то как, красавец стал!

Приникла она к нему, плачет, слезами заливается, слез не утирает.

Радость-то, радость-то какая! Свиделись!

Глава третья ЛЕТОПИСЬ

Это отрывки из летописи, которую брат Никодим писал в захолустном монастыре, где Ядрейка с Вахрушкой долгую зиму однажды прожили.

Как и многие летописцы брат Никодим списывал с других летописей то, что самому ему не пришлось видеть, и прибавлял то, чему сам был свидетелем, и то, что случилось ему услышать от верных людей.

По причинам, которые вы скоро узнаете, не удалось мне держать в руках Никодимову летопись и прочесть ее своими глазами. Поэтому привожу ее на память и кое-что прибавляю от себя.

…В тот же год Святославслав, великий князь Киевский, задумал пойти на половцев и выгнать их из Русской земли.

Послал он к князьям Переяславским, и Луцким, и Городеньским, и Пиньским, и они созвали свои храбрые полки и соединились со Святославом. И Ярослав, галичский князь, прислал помощь. А Игорь Святославич, и Ярослав Черниговский, и Всеволод Трубчевский, Игорев брат, не захотели пойти, сказали:

— Далеко нам идти в низ Днепра, не можем свои земли пусты оставить.

Князь Святослав огорчился тем отказом, но поспешил своим путем и перешел Днепр у брода, называемого Инжирь.

Половцы увидели его полки, крепко идущие на них, ипобежали.

У места, нарицаемого Ерель, встретились русские с половцами и одержали над ними великую поведу.

Более семи тысяч в плен взяли, одних половецких князей четыреста.

Самого хана Кобяка Карлыевича от железных полков половецких исторгли и возвратились восвояси со славою.

В тот же год прогнал Ярослав Галичский своего сына Владимира с глаз долой. Побежал Владимир к Роману, князю Волынскому. Но Роман, остерегаясь его отца, не принял его. Оттуда бежал Владимир в Дорогобуж, к Ингварю, но и тот его не принял. Оттуда бежал он к Святополку в Туров, и к Давиду Смоленскому, и в Суздаль ко Всеволоду, но нигде не решались его оставить. Наконец бросился Владимир к зятю своему, к Игорю Святославичу, и тот принял его с любовью, однако Евфросиния Ярославна брату не обрадовалась.

Выговаривал Игорь Святославич молодой жене:

— Зачем ты с братом неласкова, неприветлива?

Отвечает княгиня Евфросиния:

— Отец мой, галичский Ярослав, высоко сидит на своем золотом престоле, заступив путь королям, затворив Дунаю ворота. Отец мой Осмомысл Ярослав за восьмерых мудр, на восьми языках изъясняется, восемь замыслов зараз в голове держит. Негоже мне против воли такого отца идти. Удалил отец со своих глаз блудного сына, и мне на него смотреть не следует. А тебе Осмомысл тесть, в отцово место. Не годится тебе против него идти.

Разгневался Игорь Святославич, говорит:

— Все-то мне в отцы набиваются — и тесть Ярослав, и брат двоюродный Святослав. Туда пойди, а того не делай, с тем дружи, а с теми бейся. Мы Северские, Черниговские, нам Галич да Киев не указ. Мы, Олеговы внуки, вольные да буйные. С кем хотим, с тем и дружим. Хоть с твоим братом, хоть с ханом Кончаком.

Евфросиния Ярославна голову выше подняла, полоснула мужа огненным взглядом, хотела было сказать: «Что Чернигов, что Киев — всё Русь. Что Новгород, что Галич — всё Русь единая. А половцы всем нам общий враг».

Но не стала мужу перечить, промолчала.

А Игорь Святославич у дверей обернулся, молвил:

— Вот надумаю, напишу тестю письмо, помирю ег ос сыном, Владимира обратно к нему отошлю.

В тот же год по осени пришла к Настасье, к Ядреевой жене, кузнечиха — дочку навестить. Обошла всю ее убогую избенку, по горшкам ногтем щелкнула — не надтреснуты ли, покрывало пальцем пощупала — теплое ли, на скатерть, на полотенце не взглянула — не вышиты и смотреть не на что, носом повела и так заговорила:

— Хотела я твое приданое принести, да кузнец не велит. «Ни к чему, говорит, взад-вперед его таскать».

Настасья отвечает:

— Не пойму я, матушка, твоих речей.

— Кузнец без тебя скучает, — говорит кузнечиха. — Одна ты у нас была дочь, одно дитятко. Без тебя в теплой избе холодно, в ясный полдень сумрачно. Твоего звонкого голоса не слыхать, и будто птицы все смолкли, и петух не кукарекает, и куры не кудахчут, и голуби не воркуют. Скучно нам без тебя, Настасьюшка!

— Я теперь не ваша, а мужнина, — говорит Настасья.

— И мужа твоего кузнец согласен вместо сына принять. Домина у нас большой, всем места хватит. Пожелает твой Ядрейка, Кузьма Федорович его своему делу обучит, хорошо будете жить, не так, как здесь. Не велика радость в конюхах служить, за чужими конями навоз грести.

— Это не моего ума дело, — говорит Настасья. — Как мой супруг, Ядрей Дорофеевич, порешит, так и будет.

В тот же год по первопутку пришел обоз из княжьего села, из Михайлова, с битой птицей мороженой. С тем обозом и мать Вахрушки напросилась подвезти ее. Привезла сыну гостинцы — пироги с репой. Одну ночь переночевала, рубахи ему починила, заплатки наложила, выстирала. На другое утро с обозом восвояси воротилась.

Влдето 6693. В конце зимы пришел окаянный и безбожный и треклятый Кончак со множеством половцев на Русь, захотел за хана Кобяка, за победу Святославову отомстить, русские города пожечь огнем. Был у него такой человек, басурманин, живым огнем умел стрелять из великого самострела, который пятьдесят человек едва могли натянуть.

Стал Кончак на реке Хороле, с Ярославом Черниговским переговоры повел. «Мы-де с вами, с Олеговыми внуками, с испокон века добрые друзья. Ты нас не тронь, и мы тебя не тронем. Не посылай помощи киевским».

А Святослав услыхал от встречных купцов, где половцы стоят, не стал дожидаться, двинулся навстречу Кончаку.