В соседних дворах, хлопая крыльями, запели петухи, возвещая приближение дня.

Светало. Далеко на горизонте загорелась заря. Во дворах заскрипели колодцы.

Помолившись, Бер пошел к Танхуму, у которого не был ни разу после его женитьбы. Еще издали увидел он младшего сына: тот хозяйничал на своем просторном дворе.

– Отец! – увидев Бера, позвал Танхум.

Бер сделал несколько шагов к сыну, но тут же, как бы испугавшись, повернул обратно.

– Отец, отец! – пытался догнать его Танхум.

В эту минуту на улице показался Заве-Лейб, он спешил на работу к младшему брату. Бер обменялся с ним несколькими словами, и они разошлись.

– Куда это отец направился? – спросил Танхум Заве-Лейба. – Я думал, он ко мне зайдет.

– Не знаю. Он спросил меня, что я тут делаю, – ответил Заве-Лейб и начал чистить коровник.

Первый урожай на отцовской земле, которая теперь окончательно Перешла к нему от Юделя, поставил Танхума на ноги. Он застроил двор просторными хозяйственными службами, поставил в ряд несколько стогов соломы, построил ригу на двенадцати стропилах, куда засыпал обильные запасы половы для скота, завез в сарай земледельческие орудия. Затем вспахал четверть десятины целины и заложил на ней виноградник, возле дома посадил десятка три плодовых деревьев…

Корча из себя благодетеля, Танхум то и дело подходил к брату, говорил:

– Давно надо было прийти ко мне работать. Зачем вам с Рахмиэлом гнуть спину у чужих хозяев, когда вы можете работать у меня. Разве вам плохо работать у родного брата? Разве я вас, упаси бог, обижу? Своя кровь не водица. Споров о земле между нами больше не будет. Чего отец упрямится? Разве я ему плохого желаю?

– Увидим, – недоверчиво сказал Заве-Лейб.

Рахмиэл и Заве-Лейб батрачили у Танхума все лето. По окончании работ он привез им соломы, дал пудов по пять ржи, обещал дать и немного пшеницы, но велел прийти за ней попозже; время от времени присылал им кринку-другую простокваши.

Братьям стало ясно, что Танхум теперь полновластный хозяин на отцовской земле и ни в грош ставит их права на нее, что все его разговоры о том, будто они станут работать на себя, выдумка. Старая вражда из-за земли грозила разгореться с новой силой.

Нежданно-негаданно в Садаево пришла горестная весть о войне. С быстротой молнии она неслась из города в город, из села в село. С плачем и воплями провожали матери и жены своих сыновей и мужей на фронт. Цепкая рука войны захватила Заве-Лейба, Рахмиэла, Гдалью Рейчука и всех их сверстников, унесла их на кровавую бойню. Садаево с каждым днем все больше пустело. Страх одолел Танхума. Он дрожал не столько за свою шкуру, сколько за судьбу созданного с таким трудом хозяйства.

В любую минуту его могут оторвать от земли, послать туда, где каждый день погибают тысячи людей. Что тогда будет с хозяйством? Без него все пойдет прахом.

«Надо, – решил Танхум, – во что бы то ни стало избавиться от призыва».

Он поехал в город, за деньги откупился от военной службы и вернулся домой с белым билетом.

«Теперь самое время развернуться вовсю…» – решил он.

Прежде всего он постарался прибрать к рукам лучшие наделы хозяев, ушедших на войну. С опустевших земель накосил огромные скирды сена. А когда солдатки приходили к нему, требуя уплаты за использование надела, он только пожимал плечами и с наивным видом ухмылялся:

– Кто сейчас требует платы за землю? Разве за воду платят? А земли свободной сейчас, что воды в реке, – бери сколько хочешь. Скажи спасибо, что я обрабатываю твою землю, а то она лопухами заросла бы… А если бы твое сено на корню сгнило, разве тебе лучше было бы? Тебе его все равно не скосить. Но так и быть, я тебе заплачу, в обиде не оставлю…

Каждой солдатке, отводя ее в сторону, он нашептывал:

– Ну что мне с тобой делать? Заплачу тебе пару рубликов, подброшу пудик хлеба и арбу соломы. А хочешь, иди ко мне работать. И я уж за все вместе рассчитаюсь с тобой.

Так он заманил многих, заставил батрачить на себя. Как только Заве-Лейб и Рахмиэл ушли на фронт, Танхум предложил их женам идти к нему работать.

– Мы люди свои. Будете у меня на всем готовом, как раньше Рахмиэл и Заве-Лейб. Я вас буду кормить, поить, а вы мне станете пособлять по хозяйству или в поле – как придется.

Однажды, когда все солдатки отправились в поле копать картошку, Фрейда почему-то задержалась дома, опоздала.

Копаясь во дворе, Танхум увидел ее. Она шла быстро, почти бегом, и то и дело покрикивала на своего малыша, который семенил за ней, держась за юбку.

Танхум крикнул невестке, что она может вместе с ним поехать в поле, но Фрейда быстро прошла в дом, даже не взглянула в его сторону.

Танхум попытался задержать мальчонку:

– Файвеле, иди к дяде. Ну, подожди же. Хочешь верхом покататься, казак? Идем, я покажу тебе жеребенка.

Малыш устремил на дядю испуганный взгляд голубых глаз и что есть духу припустил за матерью.

– Вот тебе и гость! – фыркнула Нехама и, сердито взглянув на мужа, напустилась на него: – Заигрался, как ребенок! Нашел время! Уже давно рассвело, а он шатается тут без дела, с мальчонкой возится!

Нехама принесла кринку простокваши, отрезала несколько ломтиков хлеба и тоном властной хозяйки буркнула невестке:

– Хевед уже давно уехала в степь. Больше часу, поди, там работает.

Фрейда с раздражением взглянула на нее и хотела было огрызнуться, но сдержалась. Села в уголок и принялась завтракать. Малыш издали смотрел на нее голодными глазами. Мать, улучив минутку, когда Нехама куда-то вышла, торопливо, чтобы хозяйка не заметила, отломила кусок хлеба, окунула его в простоквашу и дала ребенку. Танхум подошел к столу, взял кусок хлеба и тоже подал малышу. Тот, держа в обеих ручонках по куску хлеба, с наслаждением жевал.

– Ешь на здоровье! – подбодрял Танхум ребенка. – Ешь, ешь, казак!

Нехама вернулась в комнату. В душу ее вдруг закралось подозрение, что муж, которому давно бы пора уехать в поле, задерживается дома ради Фрейды.

Всю злобу за это Нехама сорвала на ребенке. Схватив его за руку, она вытолкнула его из комнаты. Ребенок споткнулся, упал и заплакал.

– Боже, что случилось? – вскочила мать и бросилась к сыну. – Что с тобой, дитятко мое? Упал, бедненький, ушибся?…

Фрейда схватила мальчика на руки, начала его успокаивать и с гневом набросилась на Нехаму:

– Мой сын глаза тебе колет… Чего злишься?

Танхум подошел к ним, погладил ребенка по головке, стал утешать:

– Не плачь, Файвеле, не плачь, казак! Поедешь с нами кукурузу убирать? Не надо плакать!

А Фрейда не могла без отвращения смотреть на Танхума. Вспомнила, как недавно он приставал к ней в степи, когда высокая копна ржи скрывала их от чужих глаз. Она тогда едва вырвалась из его цепких лап. С той поры Фрейда возненавидела Танхума, отворачивалась при встречах.

«Ко всем женщинам пристает втихомолку этот пакостник», – думала она.

После женитьбы Танхум часто вспоминал Гинду. Где-то в тайниках его души теплилось нежное чувство к ней. Когда Гдалья ушел на фронт, он пытался приблизиться к ней, ждал – авось она, как и другие солдатки, придет к нему и попросит помочь ей чем-нибудь. Но она не приходила. И тогда он решил сам зайти к ней, узнать, в чем она нуждается, помочь ей и таким образом приблизить к себе.

Как-то раз, проходя мимо, Танхум нерешительно завернул к ней во двор и постучал в окошко.

– Кто там? – крикнула негромко Гинда.

– Свои. Открой.

Гинда приподняла занавеску и, увидев Танхума, сердито спросила:

– Что тебе нужно?

– Открой.

– Что тебе надо?

– Открой. Чего боишься?

После короткого раздумья она осторожно приоткрыла дверь:

– Какой дьявол тебя принес?… Зачем приплелся?

– Хотел тебя повидать, посмотреть, как живешь…