Но в Садаеве это дело не имело успеха, почти никто не посещал трактир, и Юдель был в отчаянии. Он запряг лошадку, погрузил на подводу ящики с водкой и отправился в соседние села. Приезжая в какое-нибудь село, он прибивал вывеску к одной из хат и открывал торговлю.

Неожиданно появлявшаяся красиво разрисованная вывеска со словами, которые мужики не могли прочесть, вызывала у них разные толки: одни полагали, что приехал портной, и с холстами под мышкой валили в хату под вывеской. Другие считали, что это сапожник, и несли туда кожу и рваную обувь. Третьи думали, что под зеленой вывеской открылась лавчонка, и отправлялись туда за покупками.

Юдель встречал мужиков с распростертыми объятиями и щедро поил их водкой. Те, у кого были деньги, расплачивались за выпивку деньгами, а у кого денег не было – оставляли в заклад холсты, кожу, сапоги.

Распродав запасы водки, Юдель отправлялся на ярмарку, продавал там полученные в залог вещи, снова закупал водку и отправлялся в другое село. Там повторялось то же самое: Юдель отпускал водку за деньги и под заклад, а на ближайшей ярмарке продавал вещи, опять закупал водку и переезжал в третье село. Так он странствовал из села в село до тех пор, пока до него не дошел слух, что мужики, у которых он выманивал вещи, ищут его и хотят с ним расправиться. Юдель струхнул, бросил торговлю водкой, вернулся в Садаево и снова взялся за хлебопашество, арендовав у бедняков землю. Прибыль, полученная от торговли водкой, дала ему возможность быстро стать на ноги. Он расширил свои посевы за счет аренды земель бедняков, выстроил большой просторный дом под черепичной крышей, конюшню с благоустроенными стойлами для лошадей, коров и молодняка, ригу на двенадцати стропилах для хранения корма скоту и помещение для сельскохозяйственного инвентаря. Засадил весь двор фруктовыми и ягодными деревьями.

Когда сыновья Юделя подросли, он стал бояться, как бы они не растащили его добро. Поэтому он заранее поделил между ними землю, которая ему досталась в наследство от отца, выделил им кое-что из сельскохозяйственного инвентаря, дал им по лошадке, чтобы они самостоятельно завели хозяйство и жили отдельно. Но сыновей к земледелию не тянуло, и они стали барышничать – ездить по ярмаркам, покупать и продавать лошадей. Жили они отдельно и от земли отца отказались, а Юдель, охотно пользуясь этой землей, арендовывал все новые и новые участки, постоянно увеличивал посевные площади, и богатство его росло.

«Весною надо будет нанять еще несколько батраков, – решил он. – Одному Рахмиэлу стало трудно справляться с таким большим хозяйством».

Когда пришла зима, Юдель, ожидая отела коров, велел Рахмиэлу ночевать в хлеву. Он и сам часто вставал ночью и в сапогах, надетых на босую ногу, в большом медвежьем тулупе часами просиживал с Рахмиэлом в хлеву. Вот и сегодня Рахмиэл лежал на сене, приготовленном на ночь для скота, и внимательно слушал хозяина, пытаясь понять, к чему тот клонит. Его удивляло, что, обычно суровый и, грубый в обращении, Юдель говорит с ним спокойно, даже ласково. Он слушал хозяина, не прерывая, его, только покорно кивал головой.

Рахмиэл догадывался, что разговоры Юделя Пейтраха имеют одну цель: окольными путями выведать у него, что говорят в доме Бера Донды о земле и о затеях Танхума. Видя, что Рахмиэл отмалчивается, Юдель обозлился, с хозяйской строгостью выбранил батрака и велел ему передать отцу, что он просит его прийти к нему завтра вместе с Заве-Лейбом по очень важному делу.

– Сам тоже приходи, – добавил он минуту спустя.

На следующий день Бер надел свои дырявые истоптанные сапоги выбил пыль из старого изношенного овчинного тулупа и, накинув его на себя, отправился с Заве-Лейбом к Юделю Пейтраху.

«Раз сам хозяин зовет, значит, дело важное», – решил Бер.

Во двор Юделя Бер с сыном вошли робко, с опаской. Большой косматый пес, почуяв чужих людей, выскочил из своей конуры и, подпрыгивая, начал рваться с цепи.

– Пошел вон, чтоб ты сдох! – прикрикнул на него Заве-Лейб.

Пес залаял еще неистовее. Бер огляделся, не вышел ли хозяин. Но тот спокойно сидел в жарко натопленной горлице, без пиджака, в одном жилете, и заглядывал в Ветхий завет. Зимою в свободное время Юдель частенько перелистывал пожелтевшие от времени страницы старых фолиантов, чтобы колонисты, заходя к нему в дом, своими глазами видели, что он не такой неуч, как они, что он сведущ в Священном писании и потому имеет право поучать их.

Услышав собачий лай, Юдель оторвался от книги, подошел к окну, выходящему во двор, и проворчал:

– Чего это разлаялся пес?

Заве-Лейб с отцом стояли среди двора и озирались, словно искали чего-то.

– Смотри-ка, сколько соломы! – изумился Заве-Лейб и тихонько толкнул отца в бок. – Видать, с прошлого года, а то и с позапрошлого. Такую уйму соломы и на пятидесяти арбах не перевезешь.

– Ты что, впервые видишь это? Ты ведь работал у него, – удивленно проговорил Бер.

– Я больше в степи работал, – ответил Заве-Лейб, – а если, бывало, зайдешь во двор, он тут же гонит: скорей, скорей уходи!

Бер посмотрел на длинные, плотно умятые от долгого лежания стога соломы, а Заве-Лейб пересчитал их и загляделся на огромную, из двенадцати стропил, ригу.

«Сколько мажар10 можно вместить в такую ригу?» – подумал Заве-Лейб.

Вдруг он увидел стаю белых, голубых, пятнистых с золотыми шейками голубей, которые кружились над крышей конюшни.

– Ишь сколько голубей у него завелось! – с завистью воскликнул он. – Даже и на них ему везет.

Быстрым взглядом окинув просторный хозяйский двор, Заве-Лейб шмыгнул в конюшню. Пес еще яростнее залаял, запрыгал, гремя цепью.

Из дома вышел хозяин, огляделся и, увидев во дворе Бера, подошел к нему. Он протянул ему руку и со слащавой улыбкой произнес «шолом алейхем» – «мир вам».

– Чего стали посреди двора? Заходите! А Заве-Лейб где?

Бер поднял голову и только теперь увидел, что сына нет рядом с ним. Указав рукой на конюшню, он сказал:

– Наверно, туда зашел.

– А чего ему там надо? Что он там забыл?

– Наверно, лошадей посмотреть… Страсть как любит коней…

– Что, никогда в конюшне не был? Мало ли он ходил ко мне во двор? – сердился Юдель.

Из риги вышел Рахмиэл с двумя полными мешками половы. Юдель, насупив брови, сердито посмотрел на него и крикнул:

– Почему конюшня открыта? Сколько раз надо тебе говорить, чтобы она была закрыта!… Отнеси корм скоту и иди в дом!

Рахмиэл занес полову в конюшню. Хозяин пошел следом за ним. Он долго искал глазами Заве-Лейба и не мог найти его.

А Заве-Лейб между тем забрался к лошадям и, переходя от одного стойла к другому, осматривал каждую лошадь. Он поглаживал их по шеям, открывал им рот и определял по зубам их возраст. Смотрел, не повреждены ли ноги, хорошо ли подкованы, и искренне радовался, что все лошади как на подбор удивительно хороши.

– Ох и лошади же! Прямо одна в одну! – восхищенно восклицал он, будто они принадлежали ему, и ласково похлопывал их по крупу.

Заметив наконец Заве-Лейба, Юдель, боясь дурного глаза, раздраженно крикнул:

– Ты чего забрался сюда? Что ты там не видел? Заходи в дом, отец ждет.

Но Заве-Лейб не мог оторваться и продолжал завистливо глядеть на лошадей, которые обнюхивали его, обдавали горячим дыханием, и от этого приятная теплота разливалась по всему его телу. Юдель подошел к нему и со сдержанным возмущением попросил выйти из конюшни. Но Заве-Лейбу не хотелось покидать лошадей. Он неторопливо вышел из стойла, подошел к куче сена, заготовленного на ночь для скота, пощупал его руками и сказал:

– Вот это сено! Не сено, а шелк!

Видя, что хозяин кипит от негодования, он, как бы назло ему, повернул к стойлам, где стояли коровы. Опустив головы в ясли, коровы обнюхивали черными лоснящимися ноздрями душистое сено и с хрустом жевали его.

– Раз, два, три, четыре, пять, шесть, – начал Заве-Лейб считать коров.