Я пришел к убеждению, что общепринятое мнение, будто бы мир и гражданские доблести могут процветать совместно, совершенно недопустимо. Мир и пороки гражданской жизни совместно процветают. Мы рассуждаем о мире и науках, мире и изобилии, о мире и цивилизации; но я убедился, что муза истории соединяет не эти понятия; что на ее устах отождествляются мир и чувственность, мир и эгоизм, мир и смерть. Я усмотрел, что все великие нации научились правде слова и силе мысли на войне; что они были взращены войной и разорены миром; научены войной и обмануты миром; дисциплинированы войной и преданы миром; одним словом, они рождены были войной и испустили последний вздох во время мира.

Для нас было бы очень полезно, если бы эту выдержку знал наизусть каждый ребенок в английской школе. Здесь, в Японии, это было бы излишне. Когда во время маневров войска проходят известную местность, все школьники этой местности освобождаются на это время от занятий и расставляются шпалерами вдоль дорог, по которым ожидаются солдаты.

В Токио каждый раз, когда происходит торжественная отправка войск, собирают малышей обоих полов, чтобы дать им возможность пожелать Божьей помощи нашим дорогим, храбрым солдатам. В их школьных комнатах висят портреты героев и картины битв. Японцы имеют за собой нравственные качества их матерей и отцов, которые, в свою очередь, представляют продукт поколений отцов и матерей, воспитанных на идеях самопожертвования и верности долгу. Если они желают сделать из каждого мужчины настоящего боевого солдата, они знают, что начинать нужно с самого начала и вселять в детях необходимые идеи, как только они начнут лепетать. Прохождение на параде 5-го германского армейского корпуса произвело на меня гораздо меньше впечатления, чем маршировка маленьких японских мальчиков и девочек, шедших попрощаться с их солдатами. Вот где идут, — сказал я самому себе, — всесветно знаменитые и непобедимые армии 1920 года!

Постараюсь запечатлеть на бумаге так ясна, как я только в состоянии, мои впечатления от японского народа. Впечатление это может быть ошибочно до абсурда. В самом деле, даже много повидавший путешественник вряд ли решится высказать такое определенное мнение в столь короткий срок. Все-таки я хотел бы припомнить его впоследствии, когда я лучше узнаю наших союзников, чтобы или посмеяться над моим собственным заблуждением, или же подивиться моей проницательности. Все-таки искра первого впечатления несомненно очень ценна. Если я буду воспринимать ощущения подобно японцу, а со временем это будет возможно, то мне совершенно не удастся передать их характеристику европейцу. Так вот я осмелюсь высказать то, что думаю.

По моему, может быть, несколько смелому убеждению, японцы так же цивилизованы, как и мы. Но, достигнув своей цели в короткое время, они не успели усвоить себе роскошь и чувственность, неразрывно связанные с утонченностью и техническими усовершенствованиями цивилизации. Японцы будто бы обладали девственной почвой, которая дала им возможность исключить из жатвы все плевелы и чужеядные растения, так угрожающие взять верх на истощенной почве более старой культуры. Большинство людей производит впечатление тиходумов, мозг которых, кажется, работает с большим усилием. Это мешает им быть собеседниками, но, с другой стороны, они думают основательно; идеи их здравы, и они никогда не болтают о пустяках, исключая случаи, когда они делают это нарочно. Достаточно прибавить, что мои заключения я вывел из знакомства с их передовыми людьми.

Японские женщины еще до сего времени не эмансипированы. Они встают из-за стола после своих мужей и хозяев и занимают второстепенное место в прямом и переносном смысле слова. Однако, если бы европейцы и американцы попробовали бы основать свою критику на этих обстоятельствах, японцы могли бы найти сильное возражение в том, что последствия этого в том, что их женщины одни из самых очаровательных в мире. Наружность может быть делом вкуса, но не очарование. Улыбка японской девушки обворожительна. Она производит впечатление чрезвычайной доброты, и я уверен, что ее наружность не обманчива. В ней есть что-то детское, и вместе с тем она так рассудительна и, как говорят, очень храбра, чему я вполне верю. Но в ней есть еще нечто другое. Она по своему существу чрезвычайно женственна. Женщины Азии до сих пор еще обладают тайной женственности, которую, по всем признакам, наши западные женщины уже начинают терять. Мужчины всегда были эгоистичны, но теперь цивилизации угрожает страшная опасность в виде образа американской женщины и ее подражательниц в Европе.

В Японии круг деятельности обоих полов до сих пор еще совершенно различен. Хотя это, может быть, и вызовет чувство возмущения у иностранной женщины, но, по-видимому, здесь это ведет к всеобщему счастью. И не только к всеобщему счастью, но и к пользе для военного дела. Женщины, занятые держанием экзаменов, общественными удовольствиями, спортом, играми с перерывами для флирта, вряд ли найдут столько времени, чтобы пробудить юное воображение своих детей.

По образованию, как я уже намекнул, японцы стоят выше англичан. В особенности, если сравнивать представителей высших и низших классов населения обеих стран. Самая существенная причина этому заключается, по моему мнению, в том бесспорном факте, что в Англии ни мальчики, ни юноши не проявляют особого рвения к учению. Японцы же всех возрастов и сословий как бы горят желанием расширить круг своих знаний и усовершенствовать самих себя. Одни шотландские мальчики во всем Соединенном королевстве имеют небольшое природное влечение к наукам, но и они никак не могут выдержать сравнения с японцами. Если бы японская молодежь имела бы профессоров, склонных скорее обучать их атлетике, чем наукам, то они не нуждались бы в помощи своих родителей, чтобы осилить работу в таком учреждении. Даже слуга мой и тот постоянно старается извлечь из меня несколько уроков английского языка дешевым способом, и хотя я и вижу насквозь его хитрости, и он мне надоедает этой своей манерой, но я втайне восхищаюсь его честолюбием.

Глава II. Несколько новых знакомств

Токио, 16 апреля 1904 г. Сегодня исполнился ровно месяц со времени моего прибытия в Японию! Я склонен иногда думать, что время мое потрачено совершенно даром. В особенности овладевает мной это пессимистическое настроение, когда я сознаю все несоответствие разных развлечений по принуждению с мобилизацией войск и чистой бодрящей атмосферой битв и приключений, среди которых я уже мысленно живу, двигаюсь и существую. Я все еще в гостях у моего старого товарища по Сендхорсту (Sandhurst) и друга сэра Клавдия Мак-Дональда (Sir Claude Mac-Donald)[7], за прохождением службы которого за 30 лет нашей разлуки я всегда следил с таким интересом. Он всегда добросовестно заслуживал свои удачи, всегда находясь на своем месте и в самое нужное время. Пусть успех сопровождает его всюду!

Я повидал уже многих из японского общества. Я очень часто встречался как с бароном Комура (Komura), министром иностранных дел, так и с премьер-министром генерал-майором графом Катсура (Katsura); с военным министром генерал-лейтенантом Терауци (Teraoutsi); с морским министром бароном Ямамото (Yamainoto); с президентом Императорского Совета Обороны маркизом Ямагата (Yamagata); с маркизом Ито (Ito); с начальником генерального штаба армии генерал-лейтенантом маркизом Ойяма (Оуата), с его помощником генерал-лейтенантом бароном Кодама (Kodama) и, наконец, с начальником второго отделения генерального штаба генерал-майором сэром Я. Фукушима (Y. Fukushima), кавалером ордена Бани[8].