— Это чтобы не стрелять… — усмехнулся Седов. — Своего рода психологическая компенсация.

— Ну вот, я ж говорил, кое-кому это смешно… Я уже не упоминаю о том, что потом, после ухода наших доблестных защитников, мы недосчитались некоторых носильных вещей. У меня самого, например, пропал мой пиджак от Мордашкина, не знаю, кому он будет впору, а также мы недосчитались двух мониторов, наверняка принятых за телевизоры, трёх принтеров, одного сканера… Я не говорю о всякой канцелярской мелочи — ручках, ножницах, бюварах. Хотя, надо отдать им должное, в сейфы они не лезли, а, напротив, героически их защищали…

— Там их так называемый общак, как они наивно полагают, — вздохнул Лёва Карамышев. — Не говорил ли я вам, отец Никодим, что мир перевернулся, не дожидаясь вашего Страшного суда?

— Лёва, я тебя умоляю!.. — прижал руки к сердцу Наум Семенович. — Опять эти словоизвержения ни о чём! Так что я просил бы вас, уважаемый Александр Петрович, чтобы вы убедили их вернуть хотя бы мониторы и принтеры… Объясните им: это нам нужно для работы, раз уж они взялись нас защищать от произвола милиции.

Лева Карамышев шумно вздохнул и тоже, передразнивая Наума Семеновича, взялся за сердце. «За что боролись?!» — как бы вопрошал он всем своим страдальческим видом бывшего либерала, разочаровавшегося в собственных идеалах.

— Постараюсь… — кивнул Седов. — А теперь, Наум Семенович и уважаемые члены правления, если не возражаете, мне нужно срочно отбыть на телевидение: совершенно неотложное дело. — Он выразительно посмотрел на часы.

— Ну как, отпустим? — спросил Генрих Николаевич у Наума Семеновича, и тот с готовностью кивнул.

Они смотрели вслед Седову, пока за ним не закрылась дверь. Какое-то время молчали, переваривая услышанное.

— Фантасмагория! Нет, во всё это просто невозможно поверить, — снова запустил речевую программу Лёва Карамышев. — Чтобы в наше время цивилизованных реформ? О том ли мы мечтали, об этом ли грезили и спорили… И это происходит в то самое время, когда личность только что почувствовала себя наконец свободной…

— Или оказалась на свободе? — спросил Генрих Николаевич, кивнув на дверь, за которой только что скрылся Седов.

— Еще одно заблуждение, — прогудел отец Никодим. — Эта самая личность продолжает себя чувствовать свободной от Бога!

— Неисповедимы пути твои, Господи, — в тон ему продолжил Генрих Николаевич, и все грустно переглянулись.

— Давайте наконец прекратим эту богословскую дискуссию и вернемся к нашим баранам, то бишь к повестке дня, — поморщился как от зубной боли Наум Семенович.

…Когда Седов приехал на телевидение, Любин ролик был уже практически готов. Света Самохина заканчивала подготовку передачи. Рядом с ней сидела в монтажной Ирина, терпеливо дожидаясь, когда начнут монтировать ее материал.

— Ну что? Никаких известий? — спросила Самохина, оторвавшись от экрана.

— С концами, — отрешённо махнул рукой Седов, едва ответив на приветственный кивок Ирины. — Боюсь, я потерял её уже навсегда.

— Просто какое-то несчастье, — покачала головой Самохина.

— Встретив взгляд Седова, Ирина печально опустила глаза, сделала вид, что ищет что-то в сумочке и никак не может найти.

Она очень изменилась, отчужденно, как о посторонней, подумал он. Осунулась, потемнела… Наверно, много готовилась к сегодняшнему просмотру. И еще не знает, насколько проиграет в сравнении с Любой… И кто скажет, чего это будет ей стоить при ее-то самолюбии. Она всегда чересчур трепетно относилась ко всем этим шоу-мероприятиям. Во всём прямая противоположность Любе. У той все просто: попросили — спела, убежала и про все тут же забыла…

— А ведь такая талантливая девочка оказалась! — сказала Самохина. — Я всем говорю: только Саша Седов может отыскать такой самородок. Нет, кроме шуток… Когда я показала нашим ребятам, те сразу заорали: давай скорей ее сюда! Они все хотят её снимать, представляете? Хотят ее растащить на свои клипы, музыкальные и рекламные ролики… Говорят, что её даже раскручивать не надо. Мол, все увидят и ахнут.

— А можно мне посмотреть? — робко спросила Ирина.

— Очень торопишься? — пристально глядя на них обоих, спросила Самохина у Александра Петровича.

— Тороплюсь, — сказал Седов. — Ты пойми одно. Её сейчас невозможно найти. Там, где она находилась в прошлый раз, ее сейчас нет. Боюсь, её погубит этот малый, который, чтобы удержать, постоянно сажает её на иглу… И она сразу начинает его любить! А когда потом приходит в себя, когда подлечится, чтобы снять ломку, — его на дух не переносит! Поэтому так важно, чтобы её номер прошел в эфир. Быть может, она увидит себя на экране. Быть может, увидят те, кто знает, где её найти…

— Я понимаю… — кивнула Самохина, бросив короткий взгляд на Ирину, чье исхудавшее лицо, казалось, потемнело ещё больше. — Я всё, всё понимаю… Её обязательно нужно показать! И, мне кажется, после показа её ролика нужно просто обратиться с экрана к ней, ко всем зрителям, ко всем, кто ее знает, и сказать: вы же видите, какой это талант, так не дайте ему пропасть, помогите, кто чем сможет, но сначала откликнитесь те, кто хоть что-то про неё знает… Так? Я правильно говорю?

— Ты умница. — Он поцеловал ей руку.

— А сейчас будем е. смотреть, — сказала Самохина и включила запись.

Да, это настоящий талант, думал Седов, глядя на Любу. И от Бога. Уже не припомню, чтобы кто-нибудь из нынешних так начинал… Я это как чувствовал. Такая цельность и чистота, которую невозможно оказалось запачкать… Нет, это становится просто невыносимо смотреть и слушать!

Он покосился на Ирину. Она смотрела, не отрываясь, словно завороженная. Нет, это невыносимо!

— Я пока выйду, мне надо… — шепнул он Свете на ухо, и она, нисколько не удивленная, кивнула ему, не отрываясь от экрана.

Но через минуту — он только успел раскурить сигарету — она выглянула в коридор:

— Тебя к телефону!

Входя в монтажную, он заметил, как поспешно отвернулась от него Ирина, как промокнула глаза платком.

— Кто это может быть? — спросил он хмуро.

— Какой-то мужчина с кавказским акцентом, — сказала Света. — Себя не назвал. Откуда он знает этот телефон? Я же просила никому не давать.

Он пожал плечами, беря трубку.

— Не помню, чтобы кому-то давал, — сказал он. — Я слушаю.

— Это я вас слушаю! — сказал голос с горским акцентом, показавшийся Александру Петровичу знакомым. — Мы были вместе на поминках Валеры Пирожникова, если помните… Григорий Теймуразович меня зовут… Ну, вспомнили?

— Помню. Тамада, хозяин Москвы, так, кажется, про вас говорят.

— Может, нам пока выйти? — спросила Самохина, доставая сигареты.

Он кивнул и пожал плечами, показав глазами на телефон.

Дамы вышли в коридор и немедленно закурили.

— Не будь дурой, — сказала Самохина. — Он пропадает, я же вижу… Его сейчас нельзя оставлять одного. Девчонка потрясающая, нет слов, но пропащая… Конченая, понимаешь? Ее с иглы уже не снимешь… Он влюблён в неё, как один талант может влюбиться в другой. А это — не надолго. Уж я-то здесь насмотрелась… А вы с ним замечательно смотритесь. Так что плюнь. И прояви инициативу. Чем скорее это сделаешь, тем скорее эта блажь у него пройдёт.

— …Ну, дорогой, мало ли что люди говорят, — сказал Григорий Теймуразович. — Мне, кстати, стоило большого труда вас найти на студии. Я специально приехал сюда, чтобы с вами повидаться. Я говорю из кабинета главного редактора канала, который любезно предоставил мне свои апартаменты. Так что поднимитесь на пару этажей, если вам позволяет время.

— Да, сейчас… Но раз вы меня нашли… — Седов запнулся от мысли, которая только что пришла в голову. — Скажите, Григорий Теймуразович… Про вас все говорят, будто вы всесильны. Все можете. И найдёте в Москве любого человека. Как только что нашли меня. Это правда?

— Ну что вы, ей-богу! Повторяете чужие глупые слова… Мои друзья и так надо мной смеются, когда слышат это от других. Так поднимайтесь! И здесь всё обговорим.