Здравствуйте, мои родные! Я по вас очень соскучился! То, что я нечасто пишу, не значит, что я вас начисто забыл. Я вас вспоминаю все время… Пить я не пью и не хочу (это маме). Ем каждый день сметану (она здесь отличная), суп, второе… Лидонька не дает погибнуть, откармливает. Говорит, что я толстый, как пупсик. А Насибулинская Полипа (дочка) зовет меня Колобком и безобразным. Роль моя в «Синих конях» — Ярматов (Денис Першин из «Братьев», чуть гипертрофированный и гиперболизированный). В «Брысь, смерть, брысь» — Каминскас (после отъезда И. Иванова). Эта роль мне нравится, хотя ее, по идее, должен бы играть Беня (С. Козырев). Ударная группа в театре — Краско, Никитина, Фоменко (это по борьбе с руководством). А я — наш театральный Сахаров. Скоро будем играть концерт для Косыгина или другой столь же высокопоставленной личности в драмтеатре. Мы только участвуем. Делает его Афанасьев (папин знакомец по «Ленфильму»). Денег мне хватает, даже хотел купить костюм. Ходили с Лидой (один побоялся) в универмаг. Померил и чуть не умер от смеха! Штаны для таких, как я, двоих, а пиджак трещит в плечах. Плюнул на эту затею. Еще раз целую вас всех, обнимаю и очень люблю. Андрюша-Колобок.

Здравствуйте, мои родные! Как вам живется-можется? Мне потихоньку-помаленьку. Хожу в валенках (в оттепель — с галошами). Сегодня у нас настоящая пурга: ветер, мороз, снега по колено. А вчера все таяло. Такой у нас климат. Воздух, как и в Ленинграде, изгаженный заводами, да и влажность приблизительно такая же… Вечером глядишь из окна своего пятого этажа и думаешь: «Как в городишке Санкт-Петербурге в США… Провинция!» А художники наши говорят, что больше похоже на 40-ю милю но Доусону (это где, по рассказам Джека Лондона, собаки замерзали и жить мог только один человек — Ситка Чарли). С директором Шурой Николаевым отношения (личные) отличные. А производственные все время «на ножах». Он так и говорит на собраниях: «Вот тут борец за права человека — Краско — сказал…» или «Знаток советского законодательства, моральных прав и нравственных основ советского гражданина Краско считает, что…» и т. д. и т. п. А потом с глазу на глаз говорит: «Ну чего ты выдрючиваешься, Андрюха?» — «Ты прогон «Коней…» видел вчера?» — спрашиваю. «Да», — отвечает. «Г… говорю, Шура! Вас спасает Насибулин (работа действительно отличная), а режиссуры-то нет!» — «А кто это понимает? Смотреть-то интересно!» — «Да это же паразитизм на Насибулина!» — «Ну и что! Смотреть-то интересно!» Вот так… Дали мне подписку А.К. Толстого (подписное собрание сочинений. — А. В.) «в награду за хорошую работу авансом»… Тут Тихон стоит, смотрит за окно и говорит: «Ну и дыра! Занесло…» А за окном ветер свистит, как в кино про полярников… Тут вся жизнь — сборы: надо чего-нибудь сделать, надо письмо написать, надо, надо… Мамочка, не трать столько времени на описание того, как стирать и сушить белье, чистить морковку и варить картошку. Стоит мне спуститься на два этажа и поинтересоваться у Лиды, что как делается, и я буду в курсе. Пишите лучше, что у вас делается, как вы себя чувствуете ит. д. ит. п., а то тут — как на другой планете. Целую вас всех, люблю, помню. Сын, внук, брат, друг Андрюша-Колобок.

Поздравительная открытка сестре Юлии:

Андрюша-Колобок

Здравствуйте! Это я, ваш сын и брат, где-то муж, а в Варшаве, по слухам, отец. Только что поговорил с вами по телефону и написал Лиде сумбурное письмо. В ответ, мол! Все, папа (а мама, как всегда, почувствовала. И Юля, наверное, тоже. Ох уж эти мне бабы!), что вокруг этого имени вращается, действительно рвет меня за душу и, надо добавить, больно. Это как крест. Сам во всем виноват. Пережевываю бритвы, зубы крошатся, десны режутся, больно, ан выплюнуть не могу. Такая вот достоевщина. Ну, бог с ним, а то какое-то продолжение предыдущего письма выходит. Написал письмо, и полегчало, мысль свободно летит. Хотел на конверте, где «кому», написать «кто дома», а потом передумал. Побоялся, вдруг не дойдет… Зарплаты опять не дали, поскольку здесь я прикомандированный. Слово, безусловно, звучное, но положение весьма неудобное, так как связано с известными условностями. Экая игра ума и слов. Это, наверное, потому, что уже подъем, а я еще не ложился… А пока пережить бы этот год, дотянуть бы и узнать, женат ли я еще. И если да, то на ком? Целую вас! В безумной ностальгии по кв. № 32, где ремонт, разговоры-споры и ЛЮБИМЫЕ ЛЮДИ.

Здравствуйте, домашние! Это я — ваш бдящий. Сегодня потерял зуб. Вырвали его мне в санчасти в 10.30 утра, а в 12.00 я уже барабанил утренник Бармалеем для 1-4-х классов. Потом играл кукольный спектакль сразу на три голоса (мои хлопчики — певцы безголосые все трое — по причине резкого похолодания — у нас 28–30 градусов — и беспрерывных репетиций), потом еще один утренник для 4-6-х классов. И каждый по три часа! А «заморозка» отходит долго, вот только сейчас отошло. А сейчас — 3 часа с лишком ночи, 31 декабря. Решил в последний день 1982 года вам письмо написать. А 1 января опять «весь вечер на манеже». Так что пока нормально. Время летит незаметно… Когда на утреннике в зал вошел Дед Мороз, дети оторвались от нашей разбойной компании только на минуту, посмотрели на дедушку, и опять к нам. Вот так. А на Снегурочку вообще внимания не обратили. Да, еще. Подходит маленький мальчик (чуть старше нашего Вани), наряженный ежиком, и говорит мне: «Разбойник! Пойдем со мной!» — и подводит меня к Буратино (был парад костюмов). «Вот этот — ключик украл! Я по телевизору видел». — «Да?» — спрашиваю я. «Да», — кивает мальчик. «Ну щас мы с ним разберемся!» — «Подожди», — говорит мальчик. «Чего?» — «Сначала подарок дай, что я тебе его показал!» Мы чуть от смеха не задохнулись. Оказалось, мальчик — младший сын командира дивизии. Это о страданиях, радостях и мучениях рядового Краско. Что еще? Письма от вас получать безумно приятно. Посылки тоже. Самому писать здесь времени очень мало. В Мезени я по ночам работал, а здесь ночью — в роту, там — фиг напишешь, не сосредоточиться. Поэтому и письма у вас в ящике стали появляться реже. Ну ничего, постараюсь наладиться. Хотел у вас попросить, чтобы прислали часы, да теперь уже после Нового года… В общем, опять намеки про отпуск… Но я уже заколебался верить, тем более что опять из уст подполковника… Пришлите в конверте несколько фото моих гражданских — моя музкоманда шибко интересуется… Па, ты, наверное, совсем замучился со своими «шабашками»… Но ничего, мы без работы не останемся — характер не тот! Главное — можем! Я так думаю. Черкани хоть пару строк, коли время будет. Юлия Иванна, спасибо за письмо! Но редко чего-то пишешь. Села на уроке и написала быстренько — все равно двоечница. Шутка, конечно. Ну ладно, целую вас! Побегу к своей команде репетировать. 31.12.1982 г.

Здорово, Юлия! Как жизнь молодая?.. Конверт, как ты заметила (надеюсь, что заметила), совсем с другой картинкой. Картинка изображает известного среди воинов Советской армии своего подразделения художника некоего. Ты его видела где-нибудь и наверняка встречала в своей жизни когда-то, потому что это твой любимый (я надеюсь, что любимый тобой) старший брат. С чем тебя и поздравляю!.. На приложенных фотографиях в одном из людей в форме можно узнать человека, изображенного на конверте. Это он и есть. Сделай эти фотографии общим достоянием семейства Краско. Значит, поделись с родителями, а может быть, даже и с Мириам Зофьей Александрович-Краско, если таковая не истерлась из глубин твоей памяти, поскольку для меня это имя полузнакомый набор звуков, отдаленно напоминающий о событиях в какой-то стране. Может, в Албании, может, в Греции, может, в Польше, а скорее всего, где-то в Гваделупе или Израиле. Ну вот! С поручениями и пожеланиями все! Решил тебе написать, поскольку не поговорил с тобой по телефону в последний раз. Поговорил со всеми, кроме тебя. А папа так подробно описал твой путь после окончания школы, что я подумал: а не заболели ли вы все и не начали ли жить по плану?.. Да, папа, насчет того, что меня и здесь все любят, ты, к сожалению, ошибся. А продолжительность разговора я (лично) объясняю тем, что здесь ужасно скучно, а девочки на почте крайне любопытны. Может быть, если бы существовал Мезенский драматический театр, они бы ходили на его спектакли вместо того, чтобы подслушивать междугородние разговоры. Вот она — великая воспитательная миссия театра. Но в данном случае она нам не ко двору. Пусть подслушивают. В следующий раз я сразу начну с вопроса: «Вернулась ли из Австралии моя седьмая жена и привезла ли, как я просил, уши кенгуру?» Тогда, если время от времени вставлять в разговор реплики типа «Позвони Марлону в Брюссель», или «Пусть Джордж пришлет китайской туши из Бомбея», или «Пусть Брижит напишет о съемках в Голливуде», или «Привет Мише Боярскому!» (это особенно!!!) и т. д. и т. п., мы сможем разговаривать не 17 минут вместо 5, а до утра. Гарантировано! Извините мое словообилие и словоблудие, но поскольку собеседников почти «ма», изливаю весь поток на вас… Я очень соскучился по дому и по вас. По телефону — не то. Слушаю голоса, интонации, настроение, а слышно плохо. Вы, наверное, тоже волнуетесь, хотите рассказать все побольше и поподробнее, а получается, как отчитываетесь передо мной. Вот черт, да? Ну а я, как вспомню потом, что сам говорил, — совсем дурак дураком. Все чего-то не то… Па, как в театре? И чего там нового в театральном Ленинграде? Не в журнале, а в тайной закулисной жизни? Как надоело ерундой заниматься! Ну вот, опять! Наверное, я вам это в каждом письме пишу. Не обращайте внимания. Эта мысль слышна от каждого солдата на каждом шагу и через каждую минуту. А я, как старый и мудрый человек, в армейском быту, не следуя этому дурному примеру, вызванному стадным чувством, изливаю его в письмах, поскольку разделяю саму мысль целиком и полностью. Но так как «Разделяй и властвуй» все в нашей власти. Будем ждать нашей встречи на родной земле. Родной называется та земля, куда выписывают командировочное в отпуск. Так и пишут: в отпуск на Родину. Пусть только напишут, а я уж доберусь! Целую вас и обнимаю крепко-крепко!