— Мул — владелец борделей на калле де Боттаи.

— А за что он вас так ненавидит?

Она распускает волосы.

— Несколько девушек, работавших на него, решили перейти ко мне. Они были недовольны, как Мул с ними обращался: низкая плата и побои, не знаю, вполне ли вы поняли…

Я киваю:

— Могу себе представить, в этом районе живут далеко не благородные люди.

Донна Деметра улыбается:

— Благородные люди могут вести себя и гораздо хуже, мой господин, и поэтому даже вашего сегодняшнего вмешательства недостаточно, чтобы избежать всех опасностей, связанных с моей профессией.

— Понимаю. Так что, пока я здесь, донна Деметра, вы вполне можете рассчитывать на мои услуги.

ГЛАВА 10

Венеция, 20 июня 1545 года

Пьетро Перна хватает кусок хлеба с маслом и, смачно откусывая от него, в перерывах начинает описывать главное событие этого вечера.

— Синьоры, маленькая лекция о том, как кулинарное искусство этих земель смогло начисто изменить вкус и дать новую жизнь типичнейшему с той стороны Альп блюду — вяленой треске. Наши северные друзья ограничиваются тем, что варят эту рыбу, предварительно замочив ее на два дня. — Он придвигается ко мне и обнимает с видом искреннего сострадания: — А я скажу: этим имперцам не хватает фантазии. Кстати, дружище, а ты никогда раньше не дегустировал пищу?

— Конечно же, много раз.

Итальянец выдавливает из себя смешок и поднимает глаза к потолочным балкам.

— Без сомнения, едва коснувшись нёба, она не оставляла там особых впечатлений. Вкус, который ты ощутишь сегодня, напротив, оставит у тебя просто незабываемые воспоминания. Вот так: сварившись, наша треска будет обваляна в муке, посыпана солью, перцем и восточной пряностью, которую мы называем корицей. Вот на сливочном масле жарятся лук и чеснок, capito? А потом добавляем немного рубленых анчоусов, толченого корня петрушки и вина. Потом, когда вино испарится, доливаем молока, capito? Вываливаем все это на рыбу и готовим ее до тех пор, пока молоко не испарится. Наконец изысканно сервируем ее небольшим количеством поленты.[73] Попробуйте, попробуйте, как восхитительно!

Служанка Арривабене наваливает мне целую гору этого произведения кулинарного искусства, в то время как Биндони наполняет мой стакан благоговейно медленно. Он говорит со мной на смеси латыни, немецкого и итальянского — языке, напоминающем тот, которым пользуются торговцы из Испании. Из всей его речи я умудряюсь понять несколько слов.

— Ни один напиток не подходит к рыбе так, как вина с веронских холмов. *

Перна подпрыгивает на своем стуле и обращается ко мне на немецком:

— Надеюсь, вы не поняли, что сейчас сказал наш живописец, иначе в своей записной книжке вы начнете вести заметки под рубрикой: «Глупости Биндони». — Затем он переходит на латынь: — Наши друзья не знают, что у вас уже была возможность попробовать лучшие тосканские сорта, capito? И они пытаются уверить вас, что Венеция не имеет себе равных в этом отношении.

— Давайте-давайте, мессир Пьетро, вы в Тоскане не имеете ни малейшего представления, что пить под рыбу, — это всем известно!

— Как известно и то, что дож заказывает свои оплетенные бутыли в Мон-те-пуль-ча-но!

— Мне говорили, — я вновь перехожу на исковерканную латынь, — что торговцы из Венеции после открытия Нового Света озабочены ростом коммерческого значения восточных портов. И без сомнения, если каждый раз, когда нужно говорить о делах, они собираются за столом и начинают обсуждать соусы и вина, не только один Колумб будет виноват в упадке их торговли.

Перна какое-то мгновение смотрит на меня, прицеливается и выстреливает:

— С другой стороны, если торговцы с севера и впредь будут говорить только о делах, они скоро окажутся заваленными горами денег, capito?. Но не будут знать, как их потратить, потому что вяленая треска так и останется их единственной пищей, пиво — единственным напитком, а Библия Лютера — единственной книгой.

— Хорошо, — улыбается Биндони, — тогда поговорим о книгах — это, по крайней мере, может хоть чуточку сбить спесь с тосканцев. Что вы, в частности, предлагаете?

Перна говорит нарочито медленно, возможно, для того, чтобы я понял каждое слово:

— «Благодеяние». Он финансирует издание и распространяет его на территории республики, ты печатаешь, Арривабене продает его в Венеции, а я беру на себя Милан и окрестности.

Биндони чешет черную бороду. Это мужчина лет сорока, с первыми признаками облысения и оливковой кожей.

— Спокойнее, Перна, не стоит так лезть на рожон. Ты представляешь все это слишком просто.

— Что? Сколько экземпляров книги ты уже продал?

— Около трех тысяч, весь тираж. Но теперь нам придется вести себя более осмотрительно. С прошлого года магистратура экзекуторов не расположена больше просто играть в игрушки, сочетая самые дерзкие выходки с запретами, а намерена ужесточить законы о печати.

Перна предусмотрительно информирует меня на немецком:

— Это венецианские цензоры. — Потом сердито смотрит на Биндони и смачно отхлебывает вина. — Но до сих пор все всегда печаталось в Венеции.

Биндони отвечает:

— Да, но сейчас Совет десяти становится все изощреннее и изощреннее. Каждая книга перед тем, как напечататься, должна получить одобрение экзекуторов. Я сильно сомневаюсь в том, что они одобрят «Благодеяние Христа».

Перна смотрит на меня, чтобы удостовериться, что и я все понимаю, а потом обращается к двум другим компаньонам:

— Разве существуют какие-то проблемы в том, чтобы напечатать ее подпольно?

Биндони парирует:

— Нет, но нам нужно другое название для прикрытия. Если я запрошу разрешение на печатание еще девяти книг, возможность, что десятая останется незамеченной, значительно увеличится, вы меня понимаете?

Перна бросает на меня странный взгляд, словно я готов начать есть треску руками, и сует мне под нос необычное разветвленное приспособление:

— Э-то вил-ка!

Затем он нанизывает на нее кусок рыбы, подносит ее ко рту и ждет, что я последую его примеру.

— Так не испачкаешь руки.

Арривабене — огроменный тучный мужчина лет сорока, как и я сам, с редкими черными волосами, немного жеманной манерой речи и постоянно поджатыми губами:

— В отношении печати не должно возникнуть никаких проблем, кроме финансовых. На какой тираж вы рассчитываете?

Кивок служанке, которая появляется с большим блюдом черных моллюсков, наполовину открытых.

Перна скромно берет представление на себя:

— Мидии. Их едят руками. — Он берет раковину, открывает ее, выдавливает туда несколько капель лимонного сока и съедает содержимое. — Вы положили петрушку? Вы обязательно должны их попробовать, и лучше всего с тертым хлебом, острым перцем и капелькой оливкового масла… Тосканского, естественно! Я рассчитывал на десять тысяч экземпляров за три года.

Вино попадает у Биндони не в то горло. Он кашляет, а Арривабене бьет его по спине.

Печатнику удается отдышаться.

— Вы шутите?! За кого вы меня принимаете? За Мануция? Я не могу вложить столько усилий и столько денег в одно-единственное издание.

— Это все потому, что вы до сих пор не поняли сути дела, — парирует Перна. — Наш немецкий друг может финансировать первые десять тысяч, capito? И вместе со мной распространять их по полуострову.

Арривабене далеко не так уверен:

— Почему ты считаешь, что тебе удастся их продать?

Перна разводит своими крохотными ручонками:

— Именно потому, что, вероятнее всего, книгу запретят. Напечатанную в подполье книгу можно продать по любой цене, capito? К тому же на нее возлагают большие надежды. Она будет пользоваться не меньшим спросом, чем хлеб! Ее купят и сторонники Савонаролы, и антитринитарии,[74] и сакраменталисты, и криптолютеране и, в первую очередь, любопытные. Нельзя недооценивать людское любопытство — оно способно свернуть горы…