Венеция. Торговцы, шлюхи и каналы, окаймленные фресками, церквами, особняками, стройками. Перна был прав: разительные контрасты и необыкновенные возможности чувствуются даже во влажном воздухе этих улиц.

Постель удобна — ногам нужен отдых. Отсюда недалеко до собора, но все время приходится карабкаться по мостам, пробираться по изогнутым улочкам. Первое, что надо сделать, — это достать лодку.

ГЛАВА 8

Венеция, 1 июня 1545 года

Пьетро Перна уже в городе. Он оставил для меня записку в книжной лавке Арривабене, назначив встречу в мастерской Якопо Гастальди, художника, у которого он хочет заказать картину.

Маэстро дает указания одному из подмастерий, какой цвет надо использовать для завершения полотна.

— Мессир Перна еще не пришел? — спрашиваю у него из-за двери.

Кивком головы он приглашает меня войти. Холст на подрамнике действительно величествен: на нем изображена вся Венеция с высоты птичьего полета. Этот невероятный лабиринт из суши и воды, камня и дерева, где живет по меньшей мере пятьдесят тысяч человек разных рас и наций, с церквами, количество которых превышает сотню, семьюдесятью пятью монастырями и не менее чем восемью тысячами «веселых» домов.

Несколько мгновений я парю над городом.

Я поражен отсутствием стен и ворот, оборонительных башен и бастионов. Воды в лагуне вполне достаточно, чтобы охладить пыл самого яростного врага. Многие здания там и сям не ниже, а иногда даже выше крепостных стен, и я мог бы держать пари, что потребовались бы все краски с палитры живописца, чтобы передать оттенки мрамора, которым инкрустированы фасады.

С разрешения Гастальди я коротаю время, прохаживаясь между картинами, законченными и еще находящимися в процессе доработки.

На одном из полотен, значительно меньшем, чем предыдущее, изображен канал, заполненный судами: от весьма внушительной галеры с гребцами-неграми до самой простой лодки с одним веслом. На набережной, протянувшейся вдоль него, можно различить турка в весьма экстравагантном кафтане, и не меньше трех женщин, потому что они возвышаются над толпой благодаря высочайшим цокколи,[72] которые, я видел, тут носят. Они белокурые, насколько могут быть белокурыми здешние девушки, не блондинки от рождения, как в Германии, а из-за привычки выставлять на солнце волосы, омытые в эфирных маслах и в эссенциях, и распускать напомаженные пряди под странными широкополыми шляпами без тульи.

Сразу же за ним следуют еще два холста аналогичных размеров. Два незаконченных портрета: один — женщины, а второй — магистра. Женщина вся увешана побрякушками: невообразимые золотые подвески в ушах, как принято у женщин Венеции устраивать на собственном теле выставку из непомерного количества жемчугов и драгоценных камней. Магистр одет в тогу яркого цвета, которая, должно быть, указывает на его принадлежность к одной из слишком многочисленных фракций венецианского правительства.

От богохульств до драк, от иностранцев до ночной жизни: нет ни одной области жизни Венеции, которая бы не регулировалась соответствующей магистратурой. Пьетро Перна утверждает, что система стала настолько сложной, что народ даже перестал пытаться что-либо понять, выражать свои протесты и спорить с властями, отдав все силы жестоким забавам: истреблению быков и традиционному соперничеству между Кастеллани и Николотти, кулачным боям на мостах и боям на палках.

Драгоценная ажурная рама с лепниной обрамляет довольно непонятную картину: перед нами открывается лагуна, загроможденная судами всех видов, среди которых выделяется одно, украшенное флагами и коврами, где какой-то человек, по всей видимости дож, делает странный жест в сторону открытого моря.

— Вы интересуетесь живописью, дружище? — Скрипучий голос Перны, раздавшийся из-за спины, застает меня врасплох. — Или вас увлекают ее сюжеты?

Я показываю на фигуру в центре картины:

— Это дож, да?

— Собственной персоной, его сиятельство во время церемонии обручения с морем, бросающий золотое кольцо в волны, как принято на празднике Чувств, или Вознесения Богородицы. Венецианцы сходят с ума от подобных ритуалов. — Он трясет мою руку и расплывается в улыбке: — Добро пожаловать в Венецию!

— Счастлив вновь видеть вас, мессир Пьетро. Теперь, когда вы здесь, я надеюсь, сможете провести меня по этому лабиринту, в котором я еще не научился ориентироваться. А если вы сможете сделать хоть что-то на почтовой станции…

Заговорщический взгляд — он подходит близко-близко:

— Вот если вы сможете передать, сможете передать… это для одной синьоры, capito? Вот тут у меня письмо к ней, но я не могу передать его служанке: муж может увидеть меня и очень сильно разнервничаться. Я прошу, будьте так любезны… Только чтобы не слишком бросаться в глаза.

— Вы наконец-то накормите меня ужином, который обещали еще в Базеле?

— Просите, и вам воздастся, друг мой, любящее сердце не остановится ни перед чем!

ГЛАВА 9

Венеция, 12 июня 1545 года

Переполох сзади заставляет меня вскочить на ноги. Крики, опрокидываемые стулья… Кто-то бегом поднимается по лестнице. Пахнет дракой.

Дверь распахивается, на мне останавливается испуганный взгляд Марко.

— Что случилось?

— Великое несчастье, синьор, ужасное… Он хочет убить ее, я уверен, он хочет убить ее! — Сбивчивая нудная болтовня продолжается на венецианском диалекте.

— Ничего не понимаю. Что случилось?

— Мул, мой господин, Мул там, внизу, с двумя своими людьми, он хочет наказать донну Деметру. Святой Боже, смертоубийство!

Я выталкиваю его из комнаты.

— Кто такой Мул?

— Он держит шлюх на улице де Боттаи, он говорит, что донна Деметра украла его девок… — Остальное совершенно непонятно.

Спускаюсь по лестнице. Таверна выглядит так, словно по ней прошли ландскнехты: столы перевернуты, стулья поломаны. Перепуганные девушки забились в угол, трое мужчин стоят в зале, один держит нож у горла донны Деметры.

Пять шагов между мной и ближайшим: ему от силы лет тридцать, заостренная палка в руках. Самый здоровый держит донну Деметру за волосы, лезвие на шее, третий — в дверях.

Они замечают меня. Здоровяк говорит что-то на венецианском наречии. Бесчувственное лицо убийцы. Это главарь.

Тот, что с палкой, бросается на меня — неумелый удар, блокирую его руку и разбиваю ему нос ударом головой. Он в удивлении отшатывается назад. Поднимаю палку, смотрю Мулу в глаза и сплевываю на пол.

Кривая усмешка. Он швыряет донну Деметру на пол и что-то кричит, указывая ей в противоположном направлении.

Он приближается ко мне: обламываю палку об его спину и коленом засаживаю в живот. Он сгибается пополам — я сделал ему больно.

Вытаскиваю кинжал и вгоняю его в ноздрю, удерживая голову за волосы.

Бросаю быстрый взгляд на двух других: у одного руки на кровоточащем носу — этот вне игры, второй уже думает, как бы смыться, — об этом свидетельствует его вид.

— Марко!

Парнишка возникает позади меня:

— Святой Боже, вы хотите убить его?!

— Скажи ему, что если я снова увижу его здесь, то оторву ему голову.

Мальчишка бормочет что-то на венецианском наречии.

— Скажи ему, что, если он тронет донну Деметру или одну из ее девушек, я разыщу его и оторву ему голову.

Марко набирается храбрости и пышет яростью, которой мне явно не хватает.

Толкаю Мула к выходу, напоследок наградив его пинком под зад. Оба его дружка выскакивают вслед за ним.

Донна Деметра поднимается, приводя в порядок платье и волосы.

— Благодарю вас, синьор. Я никогда не смогу расплатиться с вами за все, что вы для нас сделали.

— Вполне достаточно, если вы просветите меня, кого я побил, и мы будем квиты.

Она садится стул, девушки окружают ее заботой и вниманием, а Марко приносит ей воды.