Бокалы наполнены.

— Вы давно в Венеции, господа?

— Мы приехали позавчера. Остановились у моей тетушки, которая здесь уже больше года.

— Торговцы?

Слово берет младший брат:

— А разве в Венецию приезжает кто-то еще? А вы, синьор, вы говорили, что вы немец?

— Да. Но достаточно долго вел дела в Антверпене, чтобы говорить на языке этих земель.

Микеш сияет:

— Прекрасный город. Но не такой, как этот… И без сомнения, не столь свободный.

Его улыбка непроницаема, как маска, но во фразе ощущается легкий болезненный намек.

Я снова наполняю стаканы. Мне не надо ничего говорить, я у себя дома.

— Вы знаете Антверпен?

— Я провел там последние десять лет, просто невероятно, что мы никогда не встречались.

— Значит, вы решили перенести свои дела сюда.

— Правильно.

— Как только я приехал, мне сказали, что каждый прибывающий в Венецию — либо торговец, либо беженец. А зачастую и то и другое вместе.

Микеш подмигивает, двое других выглядят немного растерянно.

— Ну и к какой же разновидности вы принадлежите?

Кажется, ничто не может вывести его из равновесия, как кота, греющегося на солнце на подоконнике.

— К богатым беженцам… Но не столь богатым, как вы, разумеется.

Он смеется от удовольствия:

— Мне хотелось бы предложить тост, синьоры. — Он поднимает бокал. — За удачное бегство.

— За новые земли.

Последние посетители с трудом вписываются в дверь, нетвердо держась на ногах и покачиваясь, как лодки на ветру. Я присоединяюсь к Перне, присаживаясь за стол, на который он улегся.

— Куда подевались твои слушатели?

Громадным усилием он поднимает голову — глаза затуманены — и нечленораздельно ревет по-ослиному:

— Все они оказались говнюками… Потащились за девками…

— Но, какими девками… Кстати, тебе тоже просто необходимо отправиться в постель. И даже не тосканский нектар, а простое венецианское вино позволило тебе накачаться до такой степени.

Я помогаю ему подняться и волочу его к лестнице.

Донна Деметра подходит к нам:

— Что мы можем сделать, чтобы отблагодарить нашего галантного книготорговца, так любезно развлекавшего посетителей?

Перна визжит, извиваясь с вытаращенными глазами:

— Королева моих бессонных ночей! Мое уродство не помешает мне восхищаться вами, боготворить вас, о-бо-жать… — Он трупом обрушивается к юбкам донны Деметры, которую это откровенно развлекает.

— Если бы я не знал, какой непревзойденной соблазнительницей вы являетесь, я бы подумал, что вы испытываете слабость ко мне, женщина столь образованная и лишенная типично женских слабостей.

Я вынужден держать его на весу, чтобы он не завалился на спину.

— Умоляю вас!

Мне удается забросить его на кровать, теперь уже совершенно безобидного и почти безжизненного.

— Ну, тосканец, на сегодняшний вечер тебе достаточно, увидимся завтра утром…

Он обращается ко мне едва слышным голосом:

— Нет, нет… Подожди. — Он хватает меня за руку. — Пьетро Перна не унесет в могилу свою тайну. Подойди ближе…

Выбора нет — перегар едва не сбивает меня с ног.

Он шепчет:

— Я… — он в нерешительности, — из Бергамо.

Он едва не плачет, словно признался в чем-то непристойном:

— Мелочный и скаредный народец… Страшные женщины… Горняки… Невежи… Я врал тебе, дружище, врал всем вам.

Я закусываю губу, чтобы не рассмеяться ему в лицо. Когда открываю дверь, слышу, как он продолжает бубнить:

— Но моя душа… душа тосканца.

ГЛАВА 13

Венеция, 6 марта 1546 года

С узкого мостика мы попадаем на улицу де Боттаи. Марко ковыляет с тележкой, доверху нагруженной продовольствием. Я возглавляю процессию, но вскоре понимаю, что происходит нечто странное: прохода нет, четыре типа, весьма напоминающие громил, перегородили улицу. Один из них — Мул.

Марко тоже видит его и замедляет шаг. Обмен взглядами, я забираю у него тачку:

— Иди за мной.

Я нарочито медленно продвигаюсь по улице, упираюсь в них и использую тачку как таран.

Я прижимаю одного к стене, остальные подкрадываются сзади, кинжалы в руках. Приглушенный шум у меня за спиной и испуганные крики Марко. Три темных силуэта приближаются к нам бегом, обнажив шпаги и ругаясь по-португальски.

Мул и его люди замедляют шаг, один из португальцев становится у меня за спиной, двое других бегут вперед с поднятыми шпагами. Головорезы Мула отбиваются.

Дуарте Гомеш держит клинок у горла единственного вставшего на поле боя:

— Мне доставило бы громадное удовольствие убить тебя как собаку.

Братья Микеша быстро возвращаются к нам, Жуан улыбается и кричит по-фламандски:

— Не стоит пачкаться, друг!

Гомеш проводит кривую линию на щеке, оставляя кровавое пятно:

— Убирайся прочь, сукин сын.

Тот бежит к Большому каналу.

— Мне кажется, я должен вас поблагодарить, дон Жуан.

Португалец вкладывает в ножны шпагу, инкрустированное золотом лезвие из Толедо — «толедское золото», кланяется мне и смеется:

— Сущая мелочь по сравнению с великолепным приемом, оказанным нам вчера вечером.

Младший брат Микеша, Бернардо, успокаивает донну Деметру:

— Вам нечего боятся, синьора. Эти четыре оборванца уже больше ничего вам не сделают.

— Надеюсь на это, господа, очень надеюсь на это. Я бесконечно вам благодарна.

— Вы в этом действительно уверены?

Мне отвечает младший:

— В этом нет сомнений. В определенных кругах слухи распространяются очень быстро. С этого дня и во веки веков все запомнят, что зло, причиненное вам или вашим девушкам, будет расцениваться как причиненное нам.

— Ваша семья действительно настолько могущественна?

Дон Жуан говорит медленно, стараясь предугадать мою реакцию:

— Все сефарды[76] — одна большая семья, члены которой привыкли помогать друг другу, чтобы противостоять трудностям, которые всегда возникают у приезжих в, чужой стране.

Минутное молчание.

— Я потрясен. Просто не представляю, как мы с донной Деметрой сможем стать частью вашей семьи.

— Если вы примете мое приглашение на обед, я с радостью все вам объясню.

Длинная лодка разрезает Большой канал перед тем, как войти в реку Сан-Лука (Святого Луки).

Ругательства горбуна Себастьяно, кормчего Микеша, не прекращаются ни на минуту, и направлены они против всех, кто норовит проскочить перед носом у нашего судна.

В юности я именно таким и представлял перевозчика в Аид во время классических лекций доктора Меланхтона. Грязным, с густыми спутанными волосами, которые не держатся под его головным убором, испускающим гнилостный смрад, который доходит до нас даже с кормы. Склонившись, он держит длинное-предлинное весло в уключине почти вертикально.

Микеш наделен необычной интуицией и прекрасной памятью.

— Мы пили за смерть предателей, помните? Привлекательная внешность и хорошие манеры — ничто по сравнению с преданностью верного слуги.

Мы поднимаемся по реке Баркарола, пересекая место, где она разливается, напоминая плавательный бассейн, но потом русло резко сужается, и поток стремительно несется под высоким мостиком.

Микеш показывает мне что-то слева:

— Церковь Сан Мозе, или церковь Святого Моисея. Венеция — единственный христианский город, где есть храмы, Посвященные ветхозаветным пророкам. Не думайте, что это стало уступкой иудеям, обратившимся в христианство, тем, что все зовут «новыми христианами» или, презрительно, маранами. С нами здесь считаются.

— Дон Жуан, мне очень интересно все, что вы рассказали. Симпатия к беженцам, отщепенцам всех религий — подобная реакция почти инстинктивно возникает у человека, который всю свою жизнь спасался от священников и пророков. Надеюсь, что вы не будете что-то скрывать от меня в своих рассказах.